– Я никогда так не говорила.
– Но подумай, не причиняешь ли ты мне такую же боль отказом сделать для нас то, что в твоих силах? Однако у тебя и мысли нет пожертвовать ради других даже своей фантазией.
Гетта тут же встала с дивана. Мать снова ушла наверх, а Гетта задумалась над ее словами. Правильно ли выйти за одного, когда любишь другого? Правильно ли вообще выходить замуж исключительно для блага семьи? Тот, за кого она может выйти, – человек, боготворящий землю под ее ногами, – и впрямь таков, как говорит ее мать. И даже лучше. Мать говорила о его доброте и мягкости. Гетта знала, что он к тому же отважен и благороден. Именно к нему она прибегла бы сейчас за советом, не будь он в нее влюблен. Гетта многим пожертвовала бы ради матери. Будь у нее деньги, она бы рассталась с ними без колебаний. Время, душевные склонности, мечту о счастье и даже жизнь – все это она отдала бы. Она согласилась бы обречь себя на нищету, одиночество, горестные сожаления – но только не связать свою жизнь с нелюбимым.
– Не знаю, что тут объяснять, – сказал Феликс матери.
Она спросила, почему он не уехал в Ливерпуль, помешал ли им Мельмотт, сообщила ли Мари, что отец ее задержал или что она сама передумала. Однако Феликс не находил в себе силы сказать правду или хоть что-нибудь близкое к правде.
– Ничего не вышло, – объявил он. – И разумеется, меня это подкосило. Да, я действительно выпил немного шампанского, когда узнал. Поди выдержи такой удар. Мне сообщили в клубе. Не знаю, что дальше на меня нашло. Я был не в себе. Я правда собирался ехать, вот билет, если не веришь. Я заплатил за него тридцать фунтов. Сдача должна быть в кармане. Не забирай ее, это все мои деньги.
Разумеется, он не упомянул деньги Мари и те, что получил от Мельмотта, а поскольку мать о них не знала, то и не могла возразить. Больше ничего она от сына не добилась, но была уверена, что скоро узнает все от других.
В тот вечер, часов в девять, на Уэльбек-стрит заглянул мистер Брон. Последнее время он частенько приезжал в кэбе, выпивал чашечку чаю и на том же кэбе возвращался в редакцию. С тех пор как леди Карбери не воспользовалась случаем выйти за него замуж, мистер Брон проникся к ней чувством, похожим на искреннюю нежность. Их дружба, безусловно, стала ближе, чем в прежние дни. Он откровеннее говорил с леди Карбери о собственных делах, и даже она старалась не слишком с ним лукавить. Между ними не было больше и тени заигрываний. Она не смотрела ему в глаза, он не удерживал ее руку в своей. Что до поцелуев – у него было не больше мыслей поцеловать леди Карбери, чем поцеловать горничную. Зато мистер Брон рассказывал ей о своих заботах – что владельцы требуют непомерно много денег, что на корреспондентов ни в чем нельзя положиться. О ноше на своих плечах, под которой рухнул бы Атлант. О своих победах – о том, как отомстил тому или иному врагу. И еще он расписывал свои добродетели, свою справедливость и милосердие. Ах, если бы только люди знали, как он мягкосердечен и как предан своей стране – как он в этом случае не стал кого-то наказывать, а в том помог кому-то разбогатеть, как миллионы раз спасал Англию твердой приверженностью истине! Леди Карбери восхищенно слушала, отпускала лестные замечания и делилась своими маленькими тайнами. Под натиском мистера Брона она почти решила раздружиться с мистером Альфом. Мистер Брон был убежден, что баллотироваться против Мельмотта в Вестминстере и нападать на него в печати – опасная блажь. «Лондон в целом неглуп, – сказал мистер Брон, – и Лондон верит в мистера Мельмотта. Я не стану утверждать, будто он ни разу в жизни не сделал чего-нибудь недолжного. Я не буду копаться в его прошлом. Однако он богат, влиятелен и чрезвычайно умен. Альфу придется туго». Под натиском таких доводов леди Карбери почти обязана была порвать с мистером Альфом.
Иногда они сидели вечерами с Геттой, к которой мистер Брон тоже привязался, но иногда леди Карбери принимала его в своем святилище и тогда уж изливала ему свои горести, связанные с Феликсом. Сегодня она рассказала ему все и даже почти не отступила от истины. Саму историю мистер Брон уже слышал.
– Девица приехала в Ливерпуль, и сэра Феликса там не было.
– Он не мог там быть, он весь день пролежал в постели. А она поехала.
– Так мне сказали. И на вокзале ее встретил начальник ливерпульской полиции. Он и доставил ее обратно в Лондон, не дав ей сесть на корабль. Она, вероятно, думала, что жених на корабле – возможно, думает до сих пор. Мне ее жаль.
– Насколько было бы хуже, если бы ей позволили отплыть, – проговорила леди Карбери.
– Да, намного. Ей было бы очень печально плыть одной в Америку и еще печальнее возвращаться. Сын что-нибудь говорил вам про деньги?
– Какие?
– Говорят, девушка доверила ему крупную сумму, взятую у отца. Если так, ему следует поскорее все вернуть. Можно через друга, скажем, через меня. Во избежание неприятностей деньги надо вернуть немедленно. Это поможет ему очистить свое имя.
У леди Карбери упало сердце. У нее не было денег, чтобы их отдать, и, насколько она знала, не было их и у сына. Она ничего не слышала о деньгах. Что мистер Брон подразумевал под крупной суммой?
– Это ужасно, – сказала она.
– Не лучше ли вам спросить об этом у него самого?
У леди Карбери вновь полились слезы. Она знала, что не услышит от сына и слова правды.
– Что значит «крупная сумма»?
– Двести, может быть, триста фунтов.
– У меня нет и единого шиллинга, мистер Брон.
И тут она рассказала, как сын довел ее до нищеты. Обо всех своих денежных обстоятельствах со смерти мужа до сегодняшнего дня.
– Он вас губит, леди Карбери.
Леди Карбери подумала, что уже погубил, но смолчала.
– Вы должны положить этому конец.
– Но как?
– Избавиться от него. Понимаю, такие слова ужасны, но ничего другого не остается. Вы не должны допустить, чтобы ваша дочь впала в нищету. Узнайте, сколько денег он взял у мисс Мельмотт, и я позабочусь, чтобы мистер Мельмотт получил их назад. Нет, не возражайте. О деньгах мы поговорим в другой раз. Сейчас мне нужно ехать, я уже слишком засиделся. Поступите, как я вам советую. Пусть он назовет вам сумму, а вы пришлите мне записку в редакцию. Будет лучше, если вы сумеете сделать это завтра рано утром. Да благословит вас Бог.
И он торопливо вышел.
Рано утром следующего дня мистеру Брону принесли письмо от леди Карбери с изложением того, что ей удалось узнать у сэра Феликса. Сэр Феликс заявил, что Мельмотт был должен ему шестьсот фунтов; от мисс Мельмотт он получил двести пятьдесят из этих шестисот, так что баланс по-прежнему в его пользу. И он сознался наконец, что проиграл эти деньги в карты. Рассказ в целом соответствовал истине, однако леди Карбери заключила письмо словами, что не может ручаться за правдивость того, что услышала от сына.
Глава LIII. День в Сити
Мистер Мельмотт получил назад свою дочь; скорее всего, он бы на этом успокоился, если бы все в доме не знали, что она бежала с сэром Феликсом Карбери, и если бы некоторые знакомые в Сити не выразили ему соболезнования. К двум часам ему казалось, что о побеге знает весь город. Лорд Ниддердейл уж точно услышит новости, и все усилия в этом направлении пойдут прахом. Глупая девчонка загубила свой шанс на блестящую будущность. Да что там шанс! Дело было практически слажено! И все же на сэра Феликса мистер Мельмотт злился несравнимо сильнее. Мерзавец дал письменное обещание не предпринимать никаких шагов подобного рода – расписку с приложением собственной руки, что отказывается от намерения жениться на Мари! Мельмотт, конечно, выяснил все, что произошло с чеком на двести пятьдесят фунтов – как Дидон получила деньги и передала их сэру Феликсу. Мари сама признала, что сэр Феликс их взял. Быть может, удастся привлечь баронета за кражу денег.
Будь Мельмотт осмотрительнее, он бы удовольствовался тем, что вернул дочь, а про деньги молчал. Сейчас он остро нуждался в наличных, но требуемые суммы были так велики, что двести пятьдесят фунтов ничего бы не изменили. Однако за последние месяцы самоуверенность, вызванная всеобщим поклонением, затуманила ему ум и заметно уменьшила его природное умение считать. Он прекрасно помнил свои прежние сделки с сэром Феликсом. То был один из его талантов – помнить все сделки, большие и малые, вести в голове бухгалтерские книги и постоянно подбивать мысленные счета. Он в точности знал свои финансовые отношения с каждым – и с уличным метельщиком, которому дал в прошлый вторник пенни, и с Лонгстаффами, отцом и сыном, которым так и не заплатил за Пикеринг. Сэр Феликс вручил ему деньги на покупку акций, что не давало сэру Феликсу права взять другую сумму у его дочери. Делец полагал, что в таком деле и английский судья, и английские присяжные возьмут его сторону, тем более что он – Огастес Мельмотт, будущий депутат от Вестминстера, человек, который вскоре будет принимать у себя китайского императора!
На следующее утро (была пятница, день заседаний железнодорожного совета) Мельмотт отправил лорду Ниддердейлу записку:
Мой дорогой Ниддердейл!
Пожалуйста, приходите сегодня на заседание совета – или, по крайней мере, загляните ко мне в Сити. У меня к Вам важный разговор.
Ваш
О. М.
Он решил, что разумнее всего поговорить с желаемым зятем начистоту. Если надежда удержать молодого лорда еще есть, то она – в полной откровенности. Молодой лорд наверняка знает, что выкинула Мари. Однако о ее глупых чувствах к сэру Феликсу Карбери стало известно не сегодня, и молодого лорда это не смущало. Быть может, удастся его убедить, что неудачный побег молодой особы в целом скорее повысил его шансы, нежели уменьшил.
В то утро у мистера Мельмотта было много посетителей, из которых первым и самым неудачливым оказался мистер Лонгстафф. К тому времени в конторе на Эбчерч-лейн создали двойную систему входа и выхода. Как у каждого великого человека, у мистера Мельмотта были две лестницы – черная и парадная, но если обычно парадная служит для уважаемых гостей, а черная – для публики низшего сорта, тут все было наоборот. Парадная лестница предназначалась для всех и не обещала скорого доступа к хозяину; черная служила быстрым путем для избранных. Лестницами ведал Майлз Грендолл; немалая часть времени уходила у него на то, чтобы посетители не сбивались с намеченного для них пути. Мистер Лонгстафф пришел на Эбчерч-лейн до часу дня, раньше, чем неделю назад, потому что тогда так и не сумел поговорить с великим человеком наедине. Майлз, рассыпаясь в любезностях, тут же провел его парадной лестницей в приемную на втором этаже.