Вот так мы теперь живем — страница 89 из 159

– Он сегодня принимает китайского императора, – сказал другой священник. Как лондонец, он время от времени слышал о городских событиях.

– Китайского императора! Что ж, тогда понятно. И я действительно думаю, что он на нашей стороне, хотя мне он этого не сказал. В Вестминстере за него проголосуют?

– Наши люди – да. Они думают, что он богат и сможет им помочь.

– Полагаю, в его богатстве сомнений нет, – сказал отец Бархем.

– Некоторые сомневаются. Но другие говорят, что он богатейший человек в мире.

– Он похож на богача – и ведет себя как богач, – заметил отец Бархем. – Только подумайте, что он может сделать, если и впрямь так богат! И будь он против нас, разве бы он не сказал этого сразу? Хоть он и был невежлив, я рад, что его повидал.

С той простотой, которая удивительно совмещалась у него с религиозными ухищрениями, отец Бархем еще до отъезда в Беклс убедил себя, что мистер Мельмотт – несомненно римский католик.

Глава LVII. Лорд Ниддердейл вновь пытает удачу

Лорд Ниддердейл наполовину согласился возобновить сватовство к Мари Мельмотт – во всяком случае, пообещал с этой целью зайти к Мельмоттам в воскресенье. Обещание свое он, впрочем, нарушил – в воскресенье его на Брутон-стрит не было. При всей свой несклонности утруждать мозг он чувствовал, что тут надо крепко подумать. Имение его отца было не слишком велико. И отец, и дед жили расточительно, а он сам еще увеличил семейные долги. Лорд Ниддердейл всегда знал, что должен жениться на богатой. Когда такие семьи, как его, близки к разорению, все знают, что дела надо поправить женитьбой. Это стало правилом, почти как майорат, и почти так же хорошо служит сохранению порядка вещей. Знать проматывается, торговцы копят, а затем покупают титул. Старый маркиз всецело одобрял такую систему – ведь она позволяла ему спокойно проживать имение, которое женитьба сына непременно восстановит. Сам Ниддердейл никогда не бунтовал, не мечтал пойти наперекор, ни разу не встревожил отца ухаживаниями за бесприданницей, однако выговорил себе право «погулять на воле», прежде чем возьмется за возрождение семейного достояния. Отец счел, что противиться столь естественному желанию глупо и, возможно, бесполезно. На то, как сын «гуляет», он смотрел снисходительно. Правда, они разошлись во взглядах на то, как долго ему можно гулять. В конце концов маркиз объявил сыну, что дальнейшее промедление приведет к междоусобной войне. Ниддердейл со всегдашней своей покладистостью заверил, что не станет «артачиться» и готов жениться на богатой невесте, как только ее ему предоставят. Все было слажено в замке Олд-Рики прошлой зимой, и читатель знает итог.

И тут дело неожиданно осложнилось. Быть может, маркиз напрасно замахнулся на богатство, несметное по слухам, но какое-то не совсем надежное. Двести тысяч фунтов можно было бы заполучить куда проще. Здесь маячили неисчерпаемые деньги – наследство, которое, возможно, сделает Олд-Рики одним из богатейших аристократических родов. Старик поддался искушению, и вот итог. Девица предпочла другого джентльмена, кроме того, поползли неприятные слухи – не только что деньги добыты нечестным путем, но и что их вообще нет.

Маркиз, впрочем, не любил терпеть поражение. Насколько он сумел выяснить, деньги будут – во всяком случае, обещанные. Значительная сумма – довольно, чтобы спасти мужа от полного краха, хотя далеко не такая, чтобы сделать этот брак блестящим, – и впрямь была уже записана на Мари. Отец, впрочем, вооружился доверенностью, чтобы получать с них доход; тем не менее он действительно переписал эти деньги на дочь, дабы в случае непредвиденных обстоятельств не остаться на мели и, возможно, начать все заново с чистого листа. Разумеется, тогда он не подозревал ни о своем грядущем величии, ни о том, что заплывет в столь опасные воды, где в случае крушения такая сумма не спасет его тонущий корабль. Однако Мари сказала возлюбленному чистую правду. И поверенный маркиза убедился, что, если Мари до замужества сама не отдаст деньги отцу, ее избранник их получит – их наверняка и, возможно, огромное состояние в будущем. Маркиз намеревался не отступать. К приданому Мари добавили Пикеринг. Маркиз попросил депонировать документы на владение поместьем, и мистер Мельмотт пообещал сделать это сразу, как с согласия обеих сторон будет назначен день бракосочетания. Маркиз удовлетворился таким обещанием, несмотря на осторожные советы поверенного. Читатель, наверное, помнит, что страшные опасения, которые, полагаю, смущают и его разум, основаны на фактах, маркизу в то время неизвестных.

И все же у Ниддердейла оставались сомнения. Более всего его останавливал нелепый побег, который Мельмотт объявил решительным пустяком – романтической причудой девицы, которой тоже хочется немного «погулять на воле» перед замужеством. Сэр Феликс, безусловно, с ней не поехал, но кому понравится, чтобы ваша будущая жена убежала с кем-либо, кроме вас? «Уж верно, теперь она его ненавидит, – сказал ему отец. – Да и какая разница, если деньги будут точно?» Маркиз, по всей видимости, считал эту эскападу просто местью его сыну за то, что он обо всем договорился с Мельмоттом, вместо того чтобы ухаживать за ней. Ниддердейл честно признал свое упущение. У девушки оказался куда более сильный характер, нежели он полагал. К вечеру воскресенья молодой лорд решил, что сделает еще попытку. Он ждал, что слива сама упадет ему в рот. Теперь он протянет руку ее сорвать.

В понедельник Ниддердейл пришел в дом на Брутон-стрит к ланчу. Мельмотт и два Грендолла незадолго до того вернулись с Гровенор-сквер; финансист только и говорил что о визите священника. Здесь же были мадам Мельмотт и мисс Лонгстафф, за которой ее подруга леди Монограм должна была вскоре прислать карету, а когда все сели, вошла Мари. Ниддердейл встал и пожал ей руку, – разумеется, будто ничего не произошло. Мари героически сумела произнести несколько самых обычных слов. Положение ее было очень неловкое. Когда девушка убежала с любимым, а родные вернули ее домой, ей некоторое время трудно появляться на людях, но, если девушка убежала без любимого, думая, что он последует за ней, а когда ее вернули, выяснила, что он не двинулся с места, все ее мысли и чувства, уж верно, в полном смятении. Мари, впрочем, держалась мужественно и съела свой ланч, хоть и сидела рядом с лордом Ниддердейлом.

Мельмотт всячески обхаживал молодого лорда.

– Вы когда-нибудь слыхали про такое, Ниддердейл? – спросил он, говоря о визите священника.

– Полоумный, – отрезал лорд Альфред.

– Сомневаюсь. Очень может быть, что его подослал архиепископ Вестминстерский. Почему у них есть архиепископ Вестминстерский, а у нас нет? Я займусь этим упущением, когда пройду в парламент. Там есть епископ, да, Альфред?

Альфред мотнул головой.

– Значит, настоятель. Это я точно знаю, потому что заходил к нему. Он заявил, что не будет за меня голосовать. Я-то думал, все церковники консерваторы. Мне не пришло в голову, что этот малый от архиепископа, иначе я обошелся бы с ним повежливее.

– Полоумный, и ничего больше, – сказал лорд Альфред.

– Жаль, Ниддердейл, вы его не видели. Это было не хуже, чем в театре.

– Полагаю, вы не пригласили его на обед, сэр.

– Чертов обед! Он у меня уже в печенках сидит! – Мельмотт нахмурился. – Альфред, нам нужно туда вернуться. Эти люди ничего не закончат, если за ними не приглядывать. Идемте, Майлз. Дамы, без четверти восемь вы должны быть готовы к выходу. Его императорское величество приедет ровно в восемь, и я должен его приветствовать. Вы, мадам, встречаете посетителей в гостиной.

Дамы поднялись на второй этаж, и лорд Ниддердейл последовал за ними. Мисс Лонгстафф скоро ушла, сославшись на то, что уезжает к своей дорогой подруге леди Монограм. Таким образом, обязанность оставить молодых наедине выпала на долю мадам Мельмотт, и та испытывала ужасную неловкость. После всего, что произошло, она не знала, как встать и выйти из комнаты. Хлопоты последнего времени почти ее доконали. Мадам Мельмотт не радовалась своему величию и, вероятно, не верила в достижения мужа. Сейчас ее долгом было выдать Мари за молодого лорда, и сделать для этого она могла одно – оставить их наедине. Но она не знала, как встать со стула. Она по-французски выразила свою неприязнь к императору и желание весь вечер пролежать в постели. Ниддердейл нравился ей больше всех, кто приходил к ним в дом, и она не понимала, отчего Мари предпочла ему сэра Феликса. Лорд Ниддердейл заверил ее, что общаться с императорами и королями проще простого, поскольку они не ждут никаких слов. Мадам Мельмотт вздохнула, покачала головой и вновь посетовала, что ей не позволят остаться в постели. Мари, набравшись храбрости, объявила, что, хотя императоры и короли в целом ужасны, на китайского императора любопытно будет взглянуть. Тогда и мадам Мельмотт набралась храбрости, встала и направилась прямиком к двери.

– Маменька, куда ты? – спросила Мари, тоже вставая.

Мадам Мельмотт, поднеся к лицу платок, объявила, что ее замучила зубная боль.

– Я посмотрю, чем ей можно помочь, – объявила Мари и быстро пошла к двери.

Лорд Ниддердейл опередил ее и прислонился спиной к двери.

– Это возмутительно, – сказала Мари.

– Ваша матушка ушла нарочно, чтобы я мог с вами поговорить, – ответил лорд. – Отчего вы лишаете меня такой возможности?

Мари вернулась и вновь села на стул. После возвращения из Ливерпуля она тоже много думала о случившемся. Почему сэр Феликс не поехал? Почему не пришел сюда с ее возвращения, не попытался хотя бы ее увидеть? Почему не написал? Уж она бы придумала тысячу способов с ним увидеться. В воскресенье утром она пошла в сад и ухитрилась оставить все ворота открытыми. Он так и не показался. Отец заявил, что сэр Феликс и не собирался ехать в Ливерпуль. Он бушевал из-за денег и громко обвинял сэра Феликса в воровстве. О том, что деньги вернули, он дочери не сообщил. Но даже если сэр Феликс растратил деньги, почему он не нашел в себе мужества прийти и в этом сознаться? Мари могла бы простить все – даже то, что он спьяну проиграл деньги и тем сорвал побег, – если бы только он перед ней повинился. Чего она не могла простить, так это равнодушия – или трусости, из-за которой он не смел показаться ей на глаза. Мари и прежде порой сомневалась в его любви, хотя ухаживал он куда лучше лорда Ниддердейла. Теперь она видела, что сэр Феликс готов от нее отказаться. Без сомнения, она могла бы ему написать, даже несколько раз думала, что напишет. Однако если он ее любит, то придет сам. Мари была готова бежать с любимым, если тот правда ее любит, но вешаться ему на шею не станет. Посему она ничего не делала – только оставила садовые ворота открытыми утром воскресенья.