Но как ей распорядиться своей судьбой? Мари, сама не зная почему, чувствовала, что нынешние бурные события отцовской жизни закончатся каким-нибудь чудовищным катаклизмом. Ни одна девушка так не хотела, чтобы ее взяли замуж и забрали из дому. Если сэр Феликс так и не появится, что ей делать? Жизненный опыт говорил ей, что женихам перевода не будет – пока не случился катаклизм. Ее побег в Ливерпуль их не отпугнет. Впрочем, она думала, что лорд Ниддердейл от нее откажется. Когда отец, тряся ее за плечи, потребовал, чтобы она приняла предложение лорда Ниддердейла, когда тот придет в воскресенье, Мари ответила, что лорд Ниддердейл больше сюда не явится. В воскресенье он не пришел, но вот он здесь, загораживает ей выход из гостиной с явным намерением вновь просить ее руки. Мари решила, что, по крайней мере, ответит ему прямо.
– Я полагаю, лорд Ниддердейл, вам не о чем со мной говорить.
– Почему мне не сказать вам нескольких слов?
– Потому что… О, вы прекрасно знаете почему. И к тому же я уже много раз вам отвечала, милорд. Мне кажется, джентльмен не должен преследовать даму после того, как она сказала, что любит другого.
– Быть может, я вам тогда не поверил.
– Какая наглость! Что ж, поверьте мне теперь. Думаю, мои поступки могли бы вас убедить.
– Вряд ли ваши чувства к нему остались прежними.
– Откуда вам знать, милорд? Почему мои чувства должны были измениться? Знаете ли, бывают непредвиденные случайности.
– Мне не хотелось бы упоминать ни о чем неприятном, мисс Мельмотт.
– Можете говорить о чем угодно. Весь свет знает, что я уехала в Ливерпуль и папенька меня вернул.
– Отчего не поехал сэр Феликс?
– Не думаю, милорд, что вас это касается.
– А я думаю, что касается, и объясню почему. Лучше позвольте мне сразу все сказать.
– Говорите что угодно, но это ничего не изменит.
– Со мною вы познакомились раньше, чем с ним.
– Что это меняет? В конце концов, я со многими познакомилась раньше, чем с вами.
– И вы были со мной помолвлены.
– Вы разорвали помолвку.
– Выслушайте же меня. Да, помолвку разорвал я. Вернее, ее разорвали за нас наши отцы.
– Они не смогли бы ее разорвать, будь между нами чувства. Никто в мире не разлучит меня с ним, покуда я уверена, что он правда меня любит, – хоть бы меня резали на кусочки. Но вы никогда меня не любили даже самую малость. Вы заключили со мной помолвку, потому что вам велел отец. И я тоже послушалась отца. С тех пор я поумнела. Я всегда была вам безразлична. Вы думали, что я этого не пойму, – а я поняла. Теперь вы пришли ко мне снова – потому что вам снова велел отец. И вам лучше уйти.
– В том, что вы говорите, много правды.
– Это все правда, милорд. Каждое слово.
– Мне бы хотелось, чтобы вы не называли меня «милорд».
– Раз вы лорд, я буду называть вас так. Я не обращалась к вам иначе, даже когда считалось, что мы поженимся, и вас это не смущало. Я даже имени вашего не знала, покуда не посмотрела в справочнике, после того как дала согласие на брак.
– В том, что вы говорите, есть правда, но теперь все изменилось. Как я мог полюбить вас, когда почти не знал? Но теперь я вас полюбил.
– И напрасно.
– Я правда вас люблю и буду любить вас вернее, чем тот, кто не потрудился поехать с вами в Ливерпуль.
– Вы не знаете, отчего он не поехал.
– Возможно, знаю. Но я здесь не для того, чтобы об этом говорить.
– Почему он не поехал, лорд Ниддердейл? – изменившимся голосом спросила Мари. – Если вы правда знаете, скажите мне.
– Нет, Мари, именно этого мне делать не следует. Он должен сам вам рассказать. Вы и впрямь в глубине души верите, что он к вам вернется?
– Не знаю, – в слезах проговорила Мари. – Я правда его люблю. Очень сильно. Я знаю, что вы хороший человек. Вы гораздо добрее его. Но ему я нравилась, а вам – нет. Я не дура, я вижу. Нет. Уходите. Мне все равно, каков он. Я буду ему верна. Уходите, лорд Ниддердейл. Вам не следовало вновь начинать этот разговор, потому что папенька и маменька разрешают вам сюда приходить. Я не разрешаю вам приходить, не хочу, чтобы вы приходили. Нет, я не скажу вам и одного ласкового слова. Я люблю сэра Феликса Карбери больше всех на свете! Вот. Не знаю, ласковое ли это слово, но это правда.
– Скажите мне «до свидания», Мари.
– Я не против сказать «до свидания». До свидания, милорд, и больше не приходите.
– И все же я приду. До свидания, Мари. Вы еще увидите разницу между ним и мной.
Идя прочь, лорд Ниддердейл думал, что в целом справился неплохо, учитывая сложность задачи.
«Она совсем не такая, какой я ее считал, – сказал он себе. – Клянусь честью, она чертовски мила».
Мари, когда он ушел, заходила по комнате почти в отчаянии. Мало-помалу ей становилось ясно, что сэр Феликс Карбери не совсем так хорош, как она думала. В красоте его сомнений не было, но как насчет всего остального? Отчего он к ней не пришел? Отчего не проявил хоть немного мужества? Отчего не сказал ей правды? Мари вполне поверила лорду Ниддердейлу, когда тот сказал, что знает, отчего сэр Феликс не поехал в Ливерпуль. Поверила и тому, что не его дело ей это говорить. Однако причина, какой бы она ни была, должна отвратить ее от сэра Феликса. Лорд Ниддердейл, думала Мари, вовсе не красавец. Заурядное круглое лицо, вздернутый нос, неопределенный цвет лица, соломенные бакенбарды и ясные смеющиеся глаза – совсем не такого Адониса рисовало ее воображение. Но если бы он сразу ухаживал за ней, как сейчас, она бы согласилась, чтобы ее ради него резали на куски.
Глава LVIII. Мистер Скеркум берется за дело
Покуда на Брутон-стрит и Гровенор-сквер происходили описанные события, по Сити ползли ужасные слухи. Они уже добрались до палаты общин, которая сегодня из-за банкета в честь императора должна была завершить заседание к семи. Трудно объяснить, в чем заключались слухи; те, кто их передавал, и сами мало что понимали. Однако, безусловно, шепотом повторялось слово «подлог».
Многие верные соратники Мельмотта думали, что большой его ошибкой было не появиться в Сити. Что проку толочься среди скамей и стульев в банкетном зале? Об этом есть кому позаботиться. Его дело – просто выполнять, что сказали, и оплатить счет. Это не его маленький обед в честь друга, когда хозяин должен позаботиться о винах. Его работа – в Сити, и уж тем более в такую критическую минуту он должен быть в Сити. Люди, которые шепчут «подлог» у него за спиной, не посмеют даже думать о таком, глядя ему в лицо.
Этот конкретный слух породил наш молодой приятель Долли Лонгстафф. Ничуть не страшась отца, Долли отправился к своему поверенному, мистеру Скеркуму, сразу после той пятницы, когда мистер Лонгстафф вошел в совет директоров. У Долли были хорошие качества, но почтительность в них не входила.
– Не понимаю, чем Мельмотт отличается от всех остальных, – сказал он отцу. – Если я не плачу за купленное, значит у меня нет денег, и с ним, думаю, то же самое. Без сомнения, все в порядке, но я не вижу, для чего отдавать ему поместье, пока он не заплатил.
– Разумеется, все в порядке, – ответил отец. – Ты думаешь, будто все понимаешь, а на самом деле не понимаешь ничего.
– Не спорю, я олух и ничего в этом не понимаю, – сказал Долли. – Но Скеркум понимает. И если человек глупый, ему нужно нанять умного, чтобы тот делал его дела.
– Ты разоришь и себя, и меня, если обратишься к этому пройдохе. Почему ты не можешь довериться мистеру Байдевайлу? Слоу и Байдевайл – наши семейные адвокаты уже целый век.
Долли отпустил неучтивое замечание о семейных адвокатах и ушел.
Отец знал сына и понимал, что тот пошел к Скеркуму. Ему ничего не оставалось, кроме как в меру сил торопить Мельмотта с деньгами. Он написал финансисту робкое письмо – без всякого результата, а в следующую пятницу сам пошел в Сити, где, как читатель уже знает, к своей досаде, лишь зря потерял время.
Скеркум был для Байдевайлов гвоздем в ботинке. Мистер Слоу отошел к праотцам, но для трех оставшихся в конторе Байдевайлов – отца и двух сыновей – Скеркум был занозой, бельмом в глазу, докучным оводом, любимой мозолью и скелетом в шкафу. Они знали Скеркума не только в связи с мистером Лонгстаффом. Байдевайлы гордились, что ведут дела с чинной скрупулезностью. В их конторе сложилось правило, что делать быстро – значит делать плохо. Они не спешили получить деньги и от клиентов ждали такого же терпения. Скеркум был их прямой противоположностью. Без всяких предшественников, без партнеров (и без капитала, можем добавить мы) он открыл контору на Феттер-лейн и здесь заработал себе репутацию человека, который устраивает дела невиданным прежде образом. О нем говорили, что он в целом честен, хотя, надо признать, среди Байдевайлов юридической профессии слава о нем шла дурная. Он проворачивал сомнительные дела и без колебаний брался защищать интересы сыновей против отцов. Не раз он просчитывал молодому наследнику стоимость его доли в собственности относительно отцовской и вошел в конфликт со многими семейными Байдевайлами. За ним пристально наблюдали. Кое-кто хотел бы раздавить это назойливое насекомое, но пока его не раздавили, и у старших сыновей он пользовался большим успехом. Года три назад его порекомендовал Долли Лонгстаффу друг, много лет воевавший с отцом, и Скеркум очень помог Долли.
Это был человечек неприятной внешности, лет под сорок. Он всегда носил светлый крахмальный галстук, старый сюртук, заношенный цветной жилет, светлые брюки, отличавшиеся от жилета оттенком, и туфли (обычно грязные) с гетрами. У него были светлые волосы, светлые баки, грубые черты, широкий нос, большой рот и голубые глаза. Трудно вообразить человека, менее похожего на обычного Байдевайла, и надо признать, несмотря на почтенную профессию, джентльменом Скеркум не выглядел. Действовал он очень быстро, всю юридическую работу выполнял сам, оставляя трем-четырем младшим клеркам обязанности немногим сложнее писарских. Он почти никогда не бывал в конторе по субботам, и многие враги говорили, что он еврей. Чего только враги не скажут о ненавистном конкуренте! Мистеру Скеркуму, впрочем, слухи эти скорее нравились, и он их не опровергал. Знавшие его близко утверждали, что он держит лошадь в Эссексе и охотится там по субботам, а в летние месяцы еще и занимается садом; и еще они говорили, что субботний отдых он н