– Все в порядке, – сказал он жене. – Они там.
– Ты уверен, что император там?
– Насколько могу быть уверен, не видев его своими глазами.
Мисс Лонгстафф присутствовала при разговоре и возмутилась той напраслиной, которую возвели на ее друзей.
– Не понимаю, – сказала она. – Разумеется, император там. Все уже месяц знали, что он приедет. Что ты выдумала, Джулия?
– Дорогая, позволь мне самой разбираться со своими делами. Да, я сглупила. Но у меня были причины. А теперь, Дамаск, если карета ждет, думаю, пора ехать.
Карета ждала, и они поехали. На то, чтобы добраться до дверей, ушла вечность – даже привычная к таким трудам леди Монограм едва не потеряла терпение. Внизу была давка, гости спускались по лестнице. Наконец они пробились в комнаты наверху и узнали, что китайский император и прочие августейшие особы были здесь, но уже уехали.
Сэр Дамаск усадил дам в экипаж, а сам отправился в клуб.
Глава LXII. Прием
Леди Монограм с возмущением покинула дом Мельмотта, как только сумела выбраться наружу, однако мы ненадолго туда вернемся. Когда все перешли в гостиную, первое острое ощущение провала отпустило. Ожидаемой давки не было. Знающие люди говорили, что гости не сумеют выбраться наружу до трех-четырех утра, а кареты с площади разъедутся только к завтраку; потому-то Мельмотту и велели обеспечить августейшим особам личные выходы, что он и сделал с большим ущербом для стен и дома вообще. Такого скопления людей не произошло, но все равно комнаты были полны, и Мельмотт мог утешаться мыслью, что ничего безусловно катастрофического не случилось.
Очевидно, большинство собравшихся верило, что хозяин совершил некий грандиозный подлог и, возможно, окажется под судом. Когда такие слухи возникают, им верят. Верить приятно и увлекательно, проявлять разумные сомнения – скучно и уныло. Если речь о ком-то настолько близком, что обвинения в его адрес нас ранят, мы, конечно, сочтем их наговором, но про чужих почти готовы думать, что они способны на любую низость. Мельмотта никто не любил, поэтому верили все. Чего и ждать от такого человека! Лишь бы подлог и впрямь оказался грандиозным!
Сам Мельмотт всю эту часть вечера держался подле королевских особ и вел себя куда лучше обычного. Он ни к кому не лез с разговорами и отвечал, хотя бы кратко, когда к нему обращались. С кропотливым тщанием он выуживал из памяти имена тех, кто пришел и кого он знал, видя в их приходе оправдательный приговор. Все члены правительства пришли, и теперь Мельмотт жалел, что баллотируется не от либералов. Принцы и принцессы были здесь, и он легко извинил королевской семье то, за что так злился в Министерстве по делам Индии. Даже сознание опасности не мешало ему отмечать такие мелочи. Быть может, в доме уже полдюжины сыщиков – может быть, один или двое, хорошо одетые, сейчас в этой самой комнате, в присутствии королевских особ, – готовы его арестовать, как только уйдут гости, следят, чтобы он не сбежал. Однако Мельмотт держал на плечах непомерный груз – и улыбался. Он всегда жил с ощущением груза на плечах, всегда знал, как сильно рискует. Тысячу раз он говорил себе, что не устрашится опасности, когда та придет. В каждой стране он старался пройти по краю, изучал уголовные законы, дабы не преступить черту, но всегда чувствовал, что обстоятельства могут увлечь его дальше задуманного. Как офицер, ведущий на штурм горстку смельчаков, как ныряльщик за жемчугом, как искатель сокровищ на малярийном побережье, Мельмотт знал, что его, возможно, ждет страшный конец. Он не всегда думал или хотя бы надеялся, что достигнет нынешних высот и будет принимать у себя властителей земли, однако величие его росло, а вместе с тем росла и опасность. Он приготовился стойко снести позор – не слушать гневных выкриков и в неприятные четверть часа утешаться тем, что заранее припрятал от врагов сумму на более чем сытую жизнь. Однако разуму его открывались новые схемы, честолюбие брало верх над осторожностью, и теперь он понимал, что ему, возможно, грозит кое-что значительно хуже позора.
Быть может, никогда в жизни Мельмотт не разбирал себя и свои поступки более трезво, чем сейчас, когда улыбался, кланялся и безупречно исполнял роль гостеприимного хозяина. Нет, сбежать не удастся. К этой мысли он пришел довольно скоро. Даже если его не успеют арестовать, ему уже не скрыться, он слишком известен. Надо стоять до конца хотя бы для того, чтобы побегом не признать собственную вину. И стоять храбро. Оглядываясь на час-два назад, Мельмотт понимал, что в банкетном зале не только испугался, но показал свой страх. Все случилось так неожиданно, что он изменил себе. Не надо было задавать вопросов мистеру Тодду и мистеру Боклерку, надо было любезнее обычного обращаться к лорду Альфреду, спрашивая того о пустых местах. Однако сделанного не воротишь. Удар был неожиданным, и он пошатнулся. Но больше он не пошатнется. Ничто его не испугает – ни рука полисмена на плече, ни ордер на арест, ни предательство друзей, ни презрение Сити, ни молчание Вест-Энда. Завтра он выйдет к избирателям так, будто все безоблачно. Пусть увидят хотя бы, что у него есть сердце. И еще Мельмотт сознавался себе, что погрешил заносчивостью. Он понимал это с той ясностью, с какой мы все видим свои ошибки, которые уже не исправить. Надо было держаться любезнее с теми, в чье общество он пробился, надо было привязать их к себе не только деньгами, но и добротой. Теперь Мельмотт это видел, как видел и то, что сделанного не воротишь. Думаю, перебирая в голове все перечисленное, он гордился собственной отвагой. Очень многое могут подозревать. Что-то могли выяснить. Однако доказать это будет, скорее всего, непросто. Мышку или мелкую птичку поймать легко, но волка и коршуна голыми руками не возьмешь. Он еще поборется – всеми средствами, какие у него есть. Самый размах его афер послужит ему защитой. И может быть, то, что он принимал таких людей, в какой-то мере его оградит. Человека, за чьим столом обедал истинный Брат Солнца, нельзя приволочь на скамью подсудимых, как простого воришку.
Мадам Мельмотт весь вечер простояла на верхней площадке лестницы, присаживаясь на поставленный сзади стул, когда поток гостей ненадолго иссякал. Обедала она, разумеется, с гостями – вернее, сидела за столом, – но там от нее ничего не требовалось. Слухи до нее еще не добрались, и ей не пришло в голову смотреть, есть ли за столом пустые места. Она сидела, уставясь на его китайское величество, и, наверное, гадала, как до такого дожила, а после обеда перешла в гостиную и там исполняла свои обязанности, мечтая поскорее лечь. Думаю, мадам Мельмотт не особенно сочувствовала мужу в его трудах и не очень понимала высоту своего положения. Деньги она любила, и благополучную жизнь, и, быть может, бриллианты и хорошие платья, но ей не доставляло удовольствия общество герцогинь, и она не мечтала лицезреть императора. С начала Мельмоттовой эры все знали, что с мадам Мельмотт не ведут светских разговоров.
Мари Мельмотт отказалась от места за банкетным столом. Поначалу отец злился – он хотел, чтобы дочь сидела рядом с лордом Ниддердейлом как его невеста. Однако с побега в Ливерпуль этот разговор не возобновлялся. Отец по-прежнему настаивал на помолвке, но больше не хотел выставлять ее напоказ. Тем не менее в гостиную Мари вышла и сперва стояла рядом с мадам Мельмотт, затем отступила в толпу. Некоторые дамы с любопытством поглядывали на девицу, убежавшую из дому при таких пикантных обстоятельствах, но никто с ней не заговаривал, пока она сама не увидела знакомую и не обратилась к ней, собрав все свое мужество. То была Гетта Карбери, которую привезла сюда мать.
Приглашения леди Карбери и Гетте прислали, естественно, до побега и, так же естественно, после побега о них не напоминали. Леди Карбери очень хотела сохранить хорошие отношения с мистером Мельмоттом и спросила мистера Брона, как поступить. К мистеру Брону она прибегала во всех своих затруднениях. Мистер Брон собирался идти на обед, – разумеется, дело происходило в ту пору, когда репутация мистера Мельмотта была чиста как снег. Мистер Брон не видел, отчего леди Карбери не воспользоваться приглашением. Похищение молодой особы «вас не касается», сказал мистер Брон. «Я бы пошел, хотя бы с целью показать, что вы не считаете себя замешанной». Леди Карбери поступила по его совету и взяла с собой дочь. «Чепуха, – ответила мать на возражения дочери. – Мистер Брон смотрит на дело очень правильно. Это не семейный прием, а возможность увидеть императора, и мы Мельмоттам ничего дурного не сделали. Я знаю, ты хочешь посмотреть на императора». За несколько минут до их отъезда на Уэльбек-стрит принесли записку от мистера Брона, написанную карандашом и отправленную с курьером из дома Мельмотта. «Ничего не слушайте, приезжайте. Я здесь, и, насколько могу видеть, все в порядке. И. прекрасен, п. в изобилии». Леди Карбери, до которой слухи еще не доползли, ничего не поняла, но, разумеется, поехала. И Гетта с ней.
Она одиноко стояла в уголке, рядом с матерью – та, созерцая ужасающую безмятежность императорского лика, беседовала с мистером Букером. Мари робко подошла и поздоровалась. Гетта отвечала не очень сердечно; Мари пугала ее и как дочь Мельмотта, и как девица, которую брат должен был увезти и не увез. Однако та ничуть не обиделась.
– Надеюсь, вы не сердитесь, что я с вами заговорила.
Гетта улыбнулась уже ласковее. Она не могла сердиться на то, что Мари заговорила с ней, гостьей на приеме у своей матери.
– Полагаю, вы знаете про вашего брата, – зашептала Мари, глядя в пол.
– Я слышала об этом, – ответила Гетта. – Сам он мне не рассказывал.
– О, как бы я хотела узнать правду! Я ничего не знаю. Конечно, мисс Карбери, я его люблю. Я так его люблю! Надеюсь, вы не думаете, что я бы на такое решилась, если бы не любила его больше всех на свете. Вы не согласны, что, если девушка кого-нибудь любит – любит по-настоящему, – это должно быть для нее на первом месте?
Гетта была не готова ответить на такой вопрос. Она бы ни при каких обстоятельствах не убежала с молодым человеком.