— Вот ты меня осуждаешь, — приоткрыл шлюзы пьяного красноречия сосед. — Не надо! Вижу, что осуждаешь.
Я, признаться, как не реагировал на его слова, так и продолжал не реагировать. Но ему было всё равно.
— А у меня, чтоб ты знал, два месяца назад, сын под Киевом погиб!
Обдало меня от этих слов, старик, холодом. Лежу, не знаю, что делать. Может сказать что-то надо? Но слова, как назло, от того холода будто смёрзлись и комок из них в горле застрял. Но соседу всё уже было до лампочки. Шлюзы открылись окончательно, и слова текли теперь порой бессвязным, но непрерывным потоком.
Дорогой читатель! Рассказ пьяного человека, даже в Петином пересказе, оказался местами, мягко сказать, неудобоваримым. Потому прочти его уже в моём изложении.
***
Когда ты молод. Когда за плечами осталось только что оконченное Новосибирское высшее военно-политическое общевойсковое училище имени 60-летия Великого Октября, а на плечах новенькие офицерские погоны с двумя маленькими звёздочками по краям узкого просвета. Когда красный диплом даёт право выбора места будущей службы. Тогда кажется: протяни руку и бери самое лучшее, ты это заслужил! Но взгляд седовласого полковника по-отечески строг, будто сама Родина-мать обращается через него с предложением послужить ей там, где теперь это особенно нужно. И ты, гордо вскинув голову, говоришь «согласен»!
Жалел ли Валентин об этом своём «согласен» спустя годы, когда оказался в одном номере с моим приятелем Петей, поправляя здоровье после перенесённого инфаркта? Кто знает? В своей пьяной исповеди он не обмолвился об этом ни слова.
А тогда согласие привело его под палящее солнце Туркестанского военного округа, чтобы спустя непродолжительное время отправить дальше, в настоящее пекло, за речку, где советские воины-интернационалисты уже восьмой год помогали братскому афганскому народу в его справедливой борьбе с небратским афганским народом. Разведрота, куда Валентин был назначен на должность замполита, была обстрелянным, закалённым в боях с моджахедами подразделением. Командовал ротой выпускник Киевского высшего общевойскового командного дважды Краснознамённого училища имени М. В. Фрунзе, капитан с хохлацкой фамилией по имени Степан. Не сразу глянулись друг другу молодые офицеры, — Степан был на четыре года старше Валентина — но пообвыклись, притёрлись один к другому и даже подружились настолько, что стали как одной ниткой связанными. Оба были ранены в одном бою. Оба легко. Оба во время кратковременного пребывания в медсанбате влюбились в молодую врачиху Галю. Девушка оказалась не только красивой, но и вдумчивой тоже. Симпатии мужчинам дарила поровну и совсем не спешила с выбором. Создала, короче, классический любовный треугольник. Сия закавыка могла, сами понимаете, кончится чем угодно, если бы не душманская граната. С тяжёлым осколочным ранением Валентин попал в разряд «трёхсотых», был самолётом вывезен в Союз, где несколько месяцев давил госпитальную койку в славном городе Ташкенте. Окончательно от ранения он так и не оправился. Был признан к военной службе ограниченно годным. Взял на этот раз инициативу в собственные руки. Побрякал в нужных кабинетах орденом да парой медалей, и выхлопотал назначение в родное училище, где вскоре влился в дружную семью офицерско-преподавательского состава. Поскольку сотовой связи тогда не было, общение с фронтовыми друзьями поддерживал посредством полевой почты. От Степана за год с небольшим получил пару немногословных писем и шесть от Галины. От неё и узнал, что Степан был представлен к званию Героя Советского Союза, но «штабные крысы» — словосочетание было аккуратно вымарано армейским цензором, но хорошо угадывалось по смыслу — представление завернули. Дело кончилось ещё одним орденом, третьим по счёту. Тем временем грянула перестройка и войска из Афганистана начали выводить. Степан отбыл служить в Киев, куда и увёз с собой молодую жену. Валентин перенёс это событие стоически, но заноза в сердце мешала обустройству собственного счастья. Так и холостяковал у себя в Новосибирске, тогда как в Киеве друзья уже растили сына, которого назвали Владимиром. Периодически звали к себе в гости. Валентин долго держался, но, когда понял, что занозу из сердца в одиночку вырвать не удастся, засобирался в дорогу. Весенний Киев встретил его буйством цветущих каштанов. Степан был много занят по службе и с городом гостя в основном знакомила Галина, которая ради приезда фронтового друга испросила у себя в госпитале кратковременный отпуск. Валентин меж тем отметил, что если Галина искренне рада его приезду, то Степан скорее изображает радушие, а его сестра, которая проводила с маленьким Володькой больше времени, чем родная мать — тоже, заметьте, странно! — гостя если не игнорировала, то привечала крайне скупо. Эти наблюдения разбередили занозу в сердце до такой степени, что Валентин решился на отчаянный поступок. Во время прогулки по одному из раскинувшихся по-над Днепром парков, оказавшись в укромном уголке, где им не мог помешать сторонний взгляд, он вызвал Галину на откровенный разговор. Результат его ошеломил. Галина разрыдалась у него на груди и, глотая слёзы, поведала грустную историю своего теперешнего несчастья. После рождения сына Степан к ней заметно охладел, словно она свою задачу по большей части выполнила, а, воспитав Володю, выполнит, видимо, уже окончательно. А может, это произойдёт и раньше, поскольку бездетная сестра Степана, изливала на малыша столько неистраченного материнского тепла, сколько у Галины, в чём она с горечью должна была себе признаться, просто не было. А ту ещё сомнения в верности мужа появились. Начало тому положил пустяковый, казалось, разговор. Сидели они как-то с соседкой из квартиры напротив во дворе на скамейке, пока их дети играли вместе в песочнице, ну и болтали о том о сём да ни о чём. И как бы в продолжение разговора соседка вдруг и говорит: «Вот ты, Галка, вроде и умная, далеко заглянуть умеешь, а под своим носом многого не замечаешь» — «И чего это я не замечаю?» — прищурилась Галина. — «Ничего. Это я так, к слову» — соскочила с темы соседка. В другой раз она же, и опять вроде в тему разговора, спросила: «Люди бают, что старая любовь не ржавеет. А ты что на это думаешь?» — «Я? — растерялась Галина. — Ничего. Я об этом вообще не задумывалась» — «А зря» — рассмеялась соседка и вновь перевела разговор на другое.
Соседка справедливо заприметила, что Галина далеко не глупа. Она ещё и первый намёк мимо ушей не пропустила. Только думала, что речь идёт о золовке. Но после второго намёка стала думать, что не только о ней одной. Захаживала к ним в гости гарна дивчина. Золовкина подружка. К ней, стало быть, захаживала. Хорошая дивчина: весёлая, обходительная. Но только теперь в памяти Галины всплыло, что привечала она при этом больше других Степана. Стала Галина осторожненько справки о ней наводить. Тут и выяснилось, что дивчина эта до его отправки в Афган числилась у Степана чуть ли не в невестах.
Теперь, сидя на скамейке с видом на днепровскую ширь, окутанная ароматом цветущей над головой липы, Галина, что всё так же прятала заплаканное лицо на груди балдеющего от нежданно свалившего счастья Валентина, призналась, что хотя прямых доказательств измены мужа у неё нет, зато косвенных набралась целая охапка.
Поначалу Валентин лишь приобнял Галину, потом стал гладить русые, слегка вьющиеся волосы. А когда та подняла навстречу лицо с застывшими на ресницах слезинками, поцеловал в раскрывшиеся для принятия губы. Бес взаимного тяготения коварно воспользовался благоприятным моментом и буквально столкнул их в яму греха. Одного из семи смертных, но, пожалуй, самого сладкого для свершающих его грешников.
За отрезвлением пришло раскаянье. Галина, пряча глаза, спешно приводила себя в порядок, попутно извергая кучу словесной шелухи, из которой Валентин извлёк для себя лишь «ошибка» и «забыть». Будь он более опытным в подобных делах, или хотя бы более подготовленным, нашёл бы, верно, правильные слова. — Пришли же они к нему потом, жаль, что с большим опозданием. — Но тогда он был ошарашен не меньше партнёрши. Не меньше её клял себя за случившееся, но только про себя, молча.
К счастью для обоих дорога домой заняла достаточно времени, чтобы вслед за одеждой и лицом привести в порядок чувства и мысли. Степан точно ничего не заподозрил. Зато его сестра, кажется, что-то там себе удумала. Так ведь женщину в подобных вопросах провести гораздо труднее, чем мужчину.
**
Прошёл месяц, или чуть больше, как Валентин вернулся в Новосибирск. Нужные слова уже пришли, и теперь стройными рядами выстроились в его голове. Вот только как донести их до адресата? Телефонная связь с осваивающей незалежность Украиной была из рук вон плохой. Не то что о чём серьёзном поговорить, парой слов дай бог перекинуться. Скайп, конечно, всё бы исправил, но до его появления оставалось несколько лет. Проще всего было написать письмо. Но у Валентина не шёл с ума подозрительный взгляд Галиной золовки. Нет, письмо в таком деле — вещь ненадёжная…
Телеграмма свалилась как снег на голову. Текст гласил: «ПРИГЛАСИЛИ СЕМИНАР БУРДЕНКО БУДУ МОСКВЕ 13 ТИРЕ 16 СЕНТЯБРЯ ГАЛИНА». Никакого намёка на встречу. Но телеграмма была заказной с уведомлением о вручении. Какие тут ещё нужны намёки?!
Узнать по военным каналам, в какой гостинице разместят участников семинара, было задачей посильной. Намного труднее оказалось забронировать в ней номер на те же числа. Но и с этой задачей Валентин справился, хотя пришлось подключать связи на уровне округа. В гостиницу он заселился за день до начала семинара. На следующее утро в холле гостиницы оборудовал наблюдательный пункт с видом на стойку регистрации. Галина появилась после 11–00. А уже вечером они сидели в маленькой кафешке на Арбате, где столик в дальнем углу как нельзя располагал к интимной беседе.
Слова «Валик, я беременна» Валентин с ходу на свой счёт не принял. Но укоризненный Галин взгляд быстро всё поставил на место. Теперь речи о «забыть» больше не шло. Как и о прерывании беременности тоже. Скрыть такое замужней женщине, пусть и медику, да ещё под приглядом золовки, как говаривал Владимир Ильич «архи сложно». Оставалось два варианта. Первый: списать беременность на мужа. Благо, Галина тогда подстраховалась. И второй… Ну, с ним всё достаточно понятно.