— Вы меня с кем-то путаете. Я сам простой, сам смертный. Я просто Сергеев.
— Вы меня за идиота не считайте,— обиделся водитель.— Весь город вас знает, а я не знаю?
— Говорю вам, я просто Сергеев.
— А я говорю — не Сергеев.
— А я говорю — Сергеев.
— А я говорю — нет!
— Спорим на полбанки,— вырвалось у меня.
Мы ударили по рукам.
— Ну, кто я? — спросил я с замиранием в сердце.— Кто?
Он вдруг стал очень внимателен к дороге.
— Будто сами не знаете,— он смущенно улыбнулся.— Еще скажете, не вы на прошлой неделе по телевидению выступали?
— А о чем я говорил?
— Сами знаете о чем.— Он так вперился в бегущую под капот ленту асфальта, словно впереди вот- вот должна была разверзнуться пропасть.— Толково говорили — хоть кого спросите.
— Как моя фамилия? — грубо перебил я.
Он густо покраснел и без всякой необходимости перестроился в другой ряд.
— Фамилию вашу я, конечно, знаю,— наконец сказал он.— Но специально не запоминал. Да вы не огорчайтесь: вас и без фамилии знают. Лицо ваше знают, и вообще...
— А спорил-то ты зачем?!
— Думал, вспомню.— Он притормозил у светофора.— С меня полбанки.
Возле нас остановилось еще одно такси. Мой водитель окликнул коллегу и показал на меня большим пальцем. Коллега завистливо кивнул.
Десять солидных мужчин сидело за круглым столом под ярким светом прожекторов. Я едва успел сесть рядом, как передача началась.
— Поэт Панфутьев, доктор наук Кондрацкий...— перечисляла ведущая.
Камера приближалась ко мне. Я напрягся.
— Заслуженный артист республики Бологих... И наконец,— она склонилась надо мной, как мать над колыбелью ребенка,— и наконец, человек, которого вам не надо представлять, которого мы все давно знаем и любим и с которого, дорогие товарищи телезрители, мы и начнем нашу передачу.
Камера наехала прямо на меня, и я начал. Говорил я недолго. После меня камера уехала к Панфутьеву, а я встал и на цыпочках вышел из павильона. В дверях стоял редактор.
— Ну, как? — спросил я.
Он молча послал мне воздушный поцелуй.
Весь город как угорелый мчался на какой-то футбол, и мне не удалось взять такси. Да и куда было торопиться? Я пошел пешком. Время от времени кто- нибудь из прохожих обращался ко мне за автографом, и я ставил: «Сергеев». Поклонников это не удивляло. Поистине, людям хватало моего лица. Я размышлял об этом неожиданном открытии и не замечал, куда иду. Ноги вынесли к двенадцатиэтажной башне, застрявшей среди старинных особняков. Что-то дрогнуло во мне. Я вспомнил: здесь живет девушка, подарившая мне байдарку.
Я позвонил. Она открыла дверь. Да, именно такой я ее и представлял. Она пригласила пройти. Подала кофе. Я пил кофе и смотрел на нее. Я помнил, что у нас были какие-то сложные, запутанные отношения. То ли я не собирался жениться на ней, то ли она не хотела идти за меня замуж. То ли у кого-то из нас был ребенок от прежнего брака. А может быть, она не дает мне развода. Или я ей его не даю. Словом, отношения были сложными, это я помнил точно.
— Как живешь? — спросил я.
Мы пили кофе. В углу бормотал телевизор. Передача, в которой я участвовал, давно закончилась. Шел спектакль.
Она рассказала, как живет, и спросила, как живу я.
— Скажи, пожалуйста,— попросил я.— Кто я такой?
Она посмотрела на меня с нежностью:
— О, для меня ты не такой, как для всех.
— А для всех? Кто я для всех?
— Для всех ты совсем другой. Но я-то знаю, кто ты на самом деле.
— Кто же? Кто?
Она зарумянилась.
— Могу ли я считать себя настоящим поэтом? — нервно спросил я.
— Да, конечно.
— А композитором?
— Без всякого сомнения.
— Иногда мне кажется, что я — великий изобретатель.
— Разве это не так?
— А что ты скажешь о моих успехах в гельминтологии?
— Они бесспорны.
Я залпом выпил кофе. Спектакль кончился. На экране телевизора воникла заставка: «Футбол». Затем ее сменил овал стадиона.
— Внимание, внимание! — взволнованно произнес комментатор.— Сегодня мы транслируем первый междугородный матч в этом сезоне.
В центре поля команды обменивались приветствиями. Стадион гудел. На ослепительно белой, свежепро- ложенной линии лежал мяч. Даже отсюда было видно, какой он тугой и упругий. Таинственным образом он все сильнее приковывал меня к себе. Я медленно достал записную книжку и раскрыл ее. «Пн. м.— 5 ч.». Боже мой! Я торопливо поднялся.
— Куда ты? — испугалась она.
— Пн.м.! — Я показал на экран.— Обещал пнуть этот мяч. Мне предоставлено право первого удара.
— Пусть пнет кто-нибудь другой, позвони,— робко предложила она. Но я уже выбегал из квартиры.
Впрочем, на улице я заложил руки за спину и направился к стадиону неспешным прогулочным шагом. Задержу матч на часик-другой, и после этого болельщики бросят мне в лицо всю правду. Уж от них-то я услышу, кто я такой!
Я пришел на стадион через час с четвертью. Билетеры приветливо заулыбались.
— Какой счет? — спросил я.
Они засмеялись.
Служебным ходом я вышел на поле. Футболисты кучками жались у бровки. Судьи дремали на скамейке. Тридцать тысяч болельщиков сидели и ждали как миленькие. При моем появлении они разразились бурей аплодисментов. Я пнул мяч и, не посмотрев, куда он улетел, тут же ушел.
Возле своего подъезда я снова встретил управдома. Затащил к себе. Откупорил вторую бутылку коньяка. Когда мы ее допили, я обнял его за плечи и стал втолковывать, что потерял память.
Он долго не мог понять.
— Не знаю, кто я такой и как зовут,— говорил я, тыча себя кулаком в грудь.
Наконец до него дошло.
— В документах посмотрите,— предложил он.— Или потеряли?
—- В документах любой дурак посмотрит,— горько сказал я.— Мне надо, чтоб люди сказали. Народ. Ты.
— Сейчас скажу,— пообещал он,— Только за порожек выйду, можно? Там ведь у вас на дверях табличка привинчена. Медная. Федор привинчивал, наш слесарь. Вы еще ему за это шотландское виски дали, а он ее на «Экстру» сменял. Там, на этой табличке, все написано: имя ваше, отчество, фамилия. Сейчас схожу.
— Погоди,— сказал я.— Иди в кухню, там в нижнем ящике стола — отвертка.
Он сходил за отверткой. Мы вышли на лестничную площадку.
— Откручивай,— приказал я, не оборачиваясь.
Завизжали шурупы.
— Готово? Давай сюда.
Она была тяжелая, прохладная. Буквы были прорезаны глубоко. Прикрыв глаза, я на ощупь изучал табличку, но ничего угадать не смог.
Крышка мусоропровода была откинута. Я швырнул табличку. Она полетела в подвал, звякая по этажам. Я обернулся. На двери темнела прямоугольная вмятина.
— Так и не прочитали,— огорчился управдом, заглядывая в зев мусоропровода,— Может, сбегать, поискать?
— Не надо,— сказал я.— Я вспомнил.
ДИКИЕ ЛЮДИ
Время от времени мы узнаем об удивительных случаях обнаружения людей, полностью оторванных от цивилизации. То на каких-нибудь островах Индийского океана найдут племя, ведущее первобытный образ жизни, а то и у нас вдруг набредут на потомков староверов или сектантов, еще в прошлом веке ушедших в глухую тайгу. Пораженные свидетели сообщают, что эти люди вручную мелют зерна, сами прядут грубую ткань, шьют костяными иглами, что они не слыхивали об автомобиле или самолете, не говоря уж о радио и телевидении; и вообще понятия не имеют о свержении царя и последовавших вслед за тем исторических событиях.
Но все эти сенсационные встречи тускнеют перед недавно открывшимся фактом: не в тайге и не в горах, а в центре большого города, в огромном многоэтажном доме, обнаружена фантастическая семья Первозамовых, полностью отринутая от современной жизни!
В это трудно поверить, но Первозамовым в течение многих лет было неведомо о законе распределения благ при социализме по труду, книгой за семью печатями оставался для них Уголовный кодекс республики.
Не укладывается в голове, но до недавнего времени Первозамовы никогда не ездили в трамваях и автобусах, не посещали районную поликлинику, не видели в глаза никаких радиоприемников, телевизоров и видеомагнитофонов, кроме японских, и даже не подозревали о наличии в стране мощной промышленности, выпускающей отечественную одежду и обувь! Ни разу в жизни не пробовали Первозамовы колбасу за два двадцать; более того, им попросту неизвестны адреса ближайших к ним продовольственных магазинов. В то же время в квартире не обнаружено ни самодельной мельницы для перетирания зерен, ни каких-либо иных устройств для выработки съестного. На вопрос: «Как же вы питались все эти годы?!» — супруга Первозамова беспомощно пролепетала: «Нам все приносили домой...»
Сейчас семью Первозамовых постепенно вводят в контакт с современной цивилизацией: объясняют им принцип оплаты проезда в общественном транспорте, учат занимать очередь к стоматологу, тактично подсказывают, чем их цивилизованные современники заменяют в ежедневном рационе балык и сухую колбасу.
Легче всего к новым условиям конечно же приспосабливаются дети. Так, внучка Первозамова Дашенька, впервые сходив в обычную школу, сказала, что ей там очень понравилось, потому что в спецшколе она ничего не понимала, и в частности, за что ей ставят пятерки, а здесь ей поставили двойку, и она легко поняла за что.
Сам Первозамов, с целью ознакомления его с разными сторонами современной ему жизни, проводит время в увлекательных и полезных экскурсиях. Сначала его познакомили с тем, как в наши дни ведется следствие, затем он длительное время изучал интерьеры здания областного суда, а сейчас вывезен в северные края; эта последняя экскурсия, как нам сказали, рассчитана на десять лет. Что ж, вполне достаточный срок для того, чтобы этот одичавший человек полностью восстановил реальный взгляд на положение вещей.