Дядя Леня.
Родители переглянулись.
— С этим Леней,— сказала Наташина бабушка,— надо поговорить раз и навсегда.
И родители вышли во двор. Их было так много и они были такие сердитые, что могли бы побить любого силача, и уж тем более тощего домоуправского плотника, который в это время ремонтировал забор.
Родители молча окружили его. Леня испугался.
— Вы что, граждане? — тревожно спросил он.
— А знаешь ли ты, Леня,— спросила Наташина бабушка,— что от тебя все дети заражаются?
— Этого не должно быть,— побледнел Леня.— Я не заразный. И вообще не больной. А что я тощий, то у меня пассивный фермент. Могу справку принести.
— Перестаньте паясничать,— раздраженно вступила Лелина мама.— Вы не заражаете детей буквально. Вы замусориваете их речь всякими гадостями. Вот сегодня вы сказали...— Мама помялась, раздумывая, повторять или нет.— Вы сказали: «Дрянь». В результате все дети усвоили это прелестное выраженьице.
— А, вот вы о чем,— повеселел Леня.— Тут, да, тут некрасиво. Сколько раз просил: дайте хороший материал. А то с этим материалом распалишься...
— А ты сдерживайся,— сказала Наташина бабушка.
— Легко вам советовать: сдерживайся,— жалобно сказал Леня.— Вот, возьмите досочку.— Он подал доску Сережиному отцу.— Полюбуйтесь.
Сережин отец взял доску. Она была хлипкая, сырая, с одного боку треснувшая.
— Да,— согласился Сережин отец.— Доска дрянь.
— А гвозди? — подхватил Леня.— Разве это гвозди?
Сережин отец взял гвоздь и легко согнул его впальцах. С гвоздя обильно посыпалась ржавчина.
— Дрянные гвоздишки,— задумчиво произнес он.
— А краска? Разве это краска?
Леня обмакнул в банку толстую лохматую кисть и подал ее Наташиной бабушке. Бабушка провела кистью по забору и оставила унылую темно-зеленую полосу с грязноватыми подтеками.
— Дрянь, а не краска,— возмущенно прошептала бабушка.
— Вот видите, граждане,— окончательно расхрабрился Леня.— У вас тоже вырывается. Причем с первого раза. А я, может, долго креплюсь, пока не накопится. И если вы и вправду беспокоитесь о детях, идите в домоуправление и требуйте, чтобы мне дали исправный материал. А то вы от своих детей еще не такое услышите.
КАК Я ПОРВАЛ С РЕЛИГИЕЙ
Мемуары ребенка
Я родился в семье наивных, простодушных людей, глубоко веровавших в благотворное влияние сказок и небылиц на младенческую душу. Особенно фанатично была настроена бабушка. Эта с виду образованная, но на самом деле беспросветно темная женщина вечера напролет охмуряла меня далекими от жизни сюжетами. Вскоре я стал искренне и страстно веровать в добрых фей, злых чертей, Бабу Ягу, Змея Горыныча, домовых, леших...
Особенно полюбился мне Дед Мороз, в моем тогдашнем представлении — щедрый, а главное, всесильный волшебник. Когда приближался Новый год, родители добивались от меня любых уступок, демагогически спекулируя на моей слепой вере.
— Верую, дедушка, верую...— шептал я, засыпая.— Припадаю к бороде твоей кудлатой, к валенкам расписным... Покинь, покинь чащу дремучую, садись в электричку свистючую, а с вокзала девятым троллейбусом прямо ко мне... Но не забудь и дары щедрые, их же неси и не тряси... А я клянусь в форточку нос не совати, на обоях не рисовати, а рученьки перед едой омывать, и ноженьки перед сном окатывать. И все-все кушать: и кашу рисовую, чтоб ей сгореть, и рыбий жир — витамин... Аминь!
А утром первого января, заглянув под подушку, я непременно обнаруживал его щедрые дары. Правда, не всегда то, о чем мечталось. Бабушка объясняла, что в новогоднюю ночь его одолевают просьбами миллионы детей, и Дед иногда путает, что кому надо.
Шли годы. Стукнуло семь: пора в школу. Перед сентябрем впервые поколебалась моя вера. Родители задумали отдать меня в школу с преподаванием по-английски. Они кому-то звонили, куда-то бегали... Я предложил бабушке:
— А давай Деда Мороза попросим. Он сейчас где?
— Скорее всего, на Северном полюсе.
Тогда, выйдя на балкон и обратившись лицом к предполагаемому северу, я громко изложил свою просьбу.
На следующий день, когда мы с мамой и бабушкой обедали, появился сияющий папа:
— Свершилось чудо! Мы зачислены!
Вместе с папой пришел незнакомый дядя.
Бабушка и мама закричали «Ура!», а я сказал:
— Это чудо устроил по моей просьбе Дед Мороз.
— Нет, братец,— возразил папа.— Чудо устроил дядя Женя.
Потрясенный, я потребовал разъяснений:
— Дядя Женя, выходит, вы тоже волшебник?
— Нет,— честно ответил дядя Женя.— Я человек со связями. Волшебник делает добрые дела просто так, а человек со связями — потому что связан.
Этого я не понял, и моя вера, пошатнувшись, все же устояла. Но когда время подошло к Новому году, вновь одолели сомнения. Прежние подарки вспомнились... Правда ли, что Дед путал, кому чего дарить? А может, просто не все мог?!
Вздрогнул я от этой дерзкой мысли, как вздрагивает всякий верующий, впервые засомневавшийся в божестве своем. Две последних декабрьских недели неотступно творил я молитву известного вам содержания, присовокупляя:
— ...Но не забудь и щедрые дары свои: джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукав- чатую, на груди — тигр. Их же неси и не тряси!
Как сейчас помню, утром первого января просыпаюсь, скидываю подушку на пол... Лежат щедрые дары! Костюм лыжный, красно-синий, на всех пацанов надеваемый. Мешок прозрачный, шоколадками набитый, во всех гастрономах продаваемый. И фотоальбом, во всех подземных переходах выкликаемый...
Оглядел я эти предметы. Только и сказал:
— Эх, дедушка!
Вспомнил, как две недели подряд рученьки перед едой омывал, ноженьки перед сном окатывал.
— Ноги моей больше в тазу не будет!
И с этими словами пошел на открытый бунт. Подарки отверг, рисовую кашу к стене припечатал, а сам башкой в форточку и давай снежинки языком ловить. Мама с бабушкой в крик, папа меня из форточки выволакивает, побить обещает; и вдруг звонок в дверь, приходит дядя Женя. Поздравляет с Новым годом, дарит подарки. Бабушке — растворимый кофе, маме — французскую помаду, папе — рижский бальзам. А мне... джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукавчатую, на груди — тигр!
И рухнула навсегда моя вера. Только и смог прохрипеть сквозь слезы:
— Отрекаюсь!
Все его изображения — как плоские, в виде открыток, так и объемные, в виде ватных скульптур,— вышвырнул в мусоропровод: в доме атеиста нет места атрибутам культа.
И теперь я обращаюсь к молодежи дошкольного возраста: не верьте в Деда Мороза, ребятня! Не губите свое детство, не поддавайтесь религиозному дурману!
Впрочем, и в дядю Женю тоже не слишком верьте. Все-таки он не волшебник, а только человек со связями. Их же неси и не тряси... Аминь!
ЧИКИ-ЧИКИ-ЧИКИ-РОК
Сережу Гвоздичкина обычно мама забирает, а тут папа пришел. А мы как раз считаемся. Сережа говорит:
— Папа, можно, я только еще разок сыграю?
Папа разрешил и говорит нашей воспитательнице:
— Детские игры, если вдуматься,— немаловажный фактор воспитания детей.
— Да,— говорит Клавдия Петровна,— только я немного устаю от этого фактора. Очень уж он шумный.
Мы сосчитались, Сереже выпало водить. Но его папа говорит:
— Минутку! Это что вы такое сейчас декламировали? Клавдия Петровна, как это вы им позволяете?
— А что?
— А вы послушайте. Ну-ка, дети, еще раз сосчитайтесь.
Я говорю:
— Мы уже.
— Ну, просто так. Мы хотим послушать.
Я говорю:
— Пожалуйста...
Барба-барба-барбарис, две гражданки подрались, одна тянет за косу: отдавай мне колбасу. Ах ты, хитрая мадам, колбасы тебе не дам, лучше дам тебе лимон, и катись из круга вон!
— Спасибо,— сказал папа Гвоздичкин.— Играйте, дети. А к вам, Клавдия Петровна, серьезный разговор.
Они поднялись на веранду, Клавдия Петровна села на скамейку, а папа Гвоздичкин заложил руки за спину и начал возле нее расхаживать.
Сережа закрыл глаза, и все побежали. Пока я думал, куда спрятаться, все хорошие места заняли. Остался только куст бузины возле веранды. Я — за него. И вдруг вижу — как это я раньше не замечал? — дырка под верандой. Я — в дырку. Сижу, через щелочки смотрю, сам себя похваливаю: ловко устроился. Тут пол надо мной заскрипел, и слышу голос папы Гвоздичкина:
— Так детям больше считаться нельзя. Вы сами слышали.
— Слышала, но не понимаю, что тут такого.
— Не понимаете? Давайте анализировать. «Барба-барба-барбарис» — это что?
— Может, конфеты «Барбарис»? Дети их очень любят.
«Правильно,— подумал я.— Мировые конфеты».
— Нет, голубушка, не конфеты. Зачем они три раза «барба» произносят? Затем, что дразнят заику. Это проявление детской жестокости!
«Ух, ты! — подумал я.— И правда, заик можно дразнить, Леньку например. Как это мы раньше не сообразили?»
Тут за стенкой Сережа закричал:
— Ага! Вижу тебя! Вылезай.
Я говорю:
— Тише ты! Лезь сюда. Тут твой папа такое рассказывает!
Сережа залез ко мне, и мы стали слушать вместе.
— Дальше,— говорит папа.— «Две гражданки подрались». Клавдия Петровна, мы, взрослые люди, знаем: подобные факты еще имеют место. Да чего там, я лично видел, как у нас во дворе сцепились две клуши. Но разве можно, чтобы об этом знали наши дети? Да еще чтобы называли этих... не знаю, как сказать... высоким словом «гражданин»? А обмен колбасы на лимоны — это что? Воспевание спекуляции? Впечатление такое, что эти строчки сочиняли не дети, а опытная вражеская рука. Это видно хотя бы по тому, что одна женщина, обращаясь к другой, называет ее «мадам». Мы-то с вами знаем, в каком мире так обращаются к женщине. У нас ни один муж не назовет свою жену «мадам»!
— Ох, попадет Клавдии Петровне,— говорю я Сереже.— Она, оказывается, совсем неправильно нас воспитывает. Мы вон чего творим, а ей хоть бы что.