— Володенька, Володенька, люби, пока молоденький! — спел хор девушек и покраснел.
— Нет,— задумчиво сказал директор, склоняясь над бездыханным Онегиным,— не так надо работать с кадрами. А может быть, и так. Уберите.
Хор девушек унес Онегина.
— А я его понимаю,— вдруг сказала Татьяна.— Нравится мне этот порывистый юноша.
— А я не понимаю,— сказала Ольга.— Я привыкла замыкаться в своем горе. В этом горе я нашла свое счастье. Я не одобряю твоего поведения, Владимир.
— И не одобряй,— презрительно ответил Ленский.— Вот возьму и на Татьяне женюсь.
— Это уж слишком! — запротестовал дирижер.— У меня на такие номера музыки нет.
— Жизнь неодолима,— вежливо заметил Трике.— Что поделаешь, где-то мы проморгали нашу молодежь.
— Женись, женись на Татьяне! — закричала публика. Но, конечно, не вся, а наиболее малокультурная.
— Подождите,— возмутился генерал Гремин.— А мне как прикажете? Вызываю вас, молодой человек, на дуэль.
— Принимаю ваш вызов,— гордо ответил Ленский.
Их развели, и генерал, опытный военный, прихлопнул Ленского, как муху, не целясь.
Дирижер обрадовался и дал знак играть последнюю картину.
Татьяна быстренько вышла замуж за Гремина, зашумел великолепный бал, и все начало помаленьку устраиваться.
А тут еще и Онегин появился. Он сказал:
— Хорошенький бы я был заслуженный артист, если бы из-за такого пустяка, как преждевременная смерть, пропустил свой выход. Тем более что местком согласен оплатить мою гибель как производственную травму.
ЗДОРОВЬЕ ДЕДА СТЕПАНА
Критик Дежурин, ведя меня знакомиться с известным романистом Нимурмуровым, говорил:
— Удивительный человечище! Но если захочешь дружить, придется терпеть одну его странность.
Нимурмурова мы застали во главе небольшого домашнего застолья.
— Опаздываете, други,— заметил он нам.— А мы деда Степана на пенсию провожаем. Прошу к столу.
С недоумением разглядывал я собравшихся: никак не мог догадаться, кто здесь дед Степан. На мой взгляд, мужчин пенсионного возраста за столом не было.
— Где же он, дед-то? — тихо спросил я у Дежурина.
Чуткое ухо Нимурмурова уловило мой вопрос. Писатель вышел в соседнюю комнату — его кабинет — и вернулся с толстой рукописью:
— Тут он, мой пенсионер, в последней, восемнадцатой главе первой части.
— Первая часть будущей трилогии «Устои вековые»,— уточнил Дежурин и провозгласил: — Здоровье деда Степана!
Все дружно поддержали.
— Мне мои герои роднее семьи,— сказал Нимурмуров.— Хочешь со мной дружить — присоединяйся.
Приобрести дружбу известного романиста показалось мне лестным, и я заверил, что присоединюсь. Это нас сразу сблизило. Нимурмуров окончательно перешел на «ты» и потребовал, чтобы я сегодня же, сейчас же начал читать «Устои вековые».
Гости разошлись, Нимурмуров удалился в кабинет, и оттуда раздался треск пишущей машинки, а я раскрыл роман. К своему стыду, среди ночи я уснул прямо над рукописью.
Нимурмуров разбудил меня на рассвете:
— Дрыхнешь? А у меня неприятность. Прораб Семенов напился.
— Что с ним?
— Девушка его бросила. Любил крепко. Он у меня практически непьющий. Но, сам понимаешь, стрессовая ситуация. Эх, Семенов, Семенов! Ведь увольнять тебя надо по всем правилам. А как я без тебя стройку продолжу? Давай завязывай, выходи на работу — может, товарищи простят.
Полусонное состояние в шесть утра помогло и мне ощутить среди нас физическое присутствие прораба Семенова.
— Завязывай, Семенов,— поддержал я автора.— А Нимурмуров тебя не оставит.
— Чудак ты, Семенов,— укорил писатель.— Я в следующей главе девушек на стройку привезу, комсомолок рязанских, и подберем тебе сударушку лучше прежней, клянусь!
Домой я уходил, глубоко очарованный любовью писателя к своим персонажам.
Примерно через неделю, под вечер, Нимурмуров позвонил:
— Немедленно приезжай! Колоссальное событие! Люська Кандаурова родила!!!
— Погоди... Какая Люська? — По численности населения роман был соизмерим с небольшим райцентром, и это, я полагал, должно было извинить мою забывчивость.
— Внучка деда Степана! Та самая, которую в третьей главе крепко обидел заезжий адвокат Суньчевский, а потом еще никак не мог выкорчевать ее юный образ из своего развратного сознания. Вспомнил? Которую предместкома из петли выдернул в последний момент... И вот — родила!
— Поздравляю. Мальчик, девочка?
— Мальчик. Четыре кило. Богатырь! Решили назвать Ильей.
— Хорошее имя...— Я помялся, но любопытство превозмогло.— А от кого мальчик?
— А вот угадай.
— Неужели от Суньчевского? Ну и подлец!
— Если бы от него — стал бы я радоваться? Думай.
— От Семенова?
— Нет.
— От предместкома?
— Да нет же.
— Постой... А не от этого... который в седьмой главе застал ее на купанье в уединенном месте, где река Золотырка петляет меж высоких дубрав?
— Нет, нет, нет. Ни за что не угадаешь! Да ты с ним еще не знаком. Помнишь, в четырнадцатой главе на стройку приезжает из областного центра умная красивая Женя Суховей? Я ее сначала хотел за Семенова отдать, познакомил. Но что-то у них не заладилось. Как ни крутил, вижу: полюбить ей тут некого... И осенило свыше! Переделал ее в мужчину. Все осталось: и Женя, и Суховей, и ум, и красота, только теперь это мужской ум и мужская красота. Люська Кандаурова как его увидела, так и запала... В общем, приезжай, а то обижусь. Радость-то какая!
В подарок новорожденному я привез пачку отличной финской бумаги. Нимурмуров погладил листы и сказал:
— Что ж, как раз на первые детские впечатления Илюшки. Благодарю. Ну... давай. За Илью-богатыря, за его счастливую мать. Люська еще в роддоме, но прислала записку: чувствует себя хорошо, обещает главе так к двадцать третьей родить дочку. За это!
Немало радостных событий отметили мы с Нимурмуровым. В прологе третьей части проводили в зарубежную поездку доярку тетю Глашу, а через несколько глав поздравили ее с благополучным возвращением. По достоинству отметили сдачу нового цеха на стройке — с первого предъявления и с высоким качеством монтажных и отделочных работ. На свадьбе прораба Семенова, нашедшего свою сударушку, Нимурмуров под крики «Горько!» горячо целовал пухлую рукопись и долго не мог оторваться. А какая была радость, когда колхоз деда Степана впервые за много лет полностью рассчитался с государством по зерну, молоку, мясу и настригу шерсти!
Потом наши встречи прекратились: Нимурмуров приступил к финалу трилогии.
...Звонок разбудил меня среди ночи:
— Немедленно приезжай.— Голос Нимурмурова был страшен.— Умер дед Степан.
Я ахнул.
— Как?! Когда?
— Только что, в тридцать седьмой главе... Еще буквально за три страницы до этого вышел вместе со всеми на косьбу, махал косой, как молоденький. И вот, на шестьсот восемнадцатой странице...— Нимурмуров зарыдал в телефон.
Я поспешно оделся.
...Зеркала в квартире были занавешены. За столом сидела наша постоянная компания. На Нимурмурова было страшно глядеть: черные круги под глазами, прикуривает одну папиросу от другой.
— Скажи ты,— велел мне Дежурин.— Все уже говорили.
— Дед Степан, кто бы мог подумать...— Я почувствовал, как подступают слезы.— Помните, в первой части цыганка нагадала ему сто лет. Надо же, каких-то полгода не дожил. Вечная тебе память, дед Степан. Осиротели твои сыновья и дочери, внуки и правнуки, и никогда уж славный богатырь Илья...
— А-а-а...— простонал Нимурмуров.— Молчи! Не могу! Не могу!!!
Он убежал в кабинет, и через несколько мгновений оттуда донеслось как бы потрескивание валежника под ногами бегущего по заповедному бору: заработала пишущая машина.
Вскоре Нимурмуров вбежал к нам, размахивая листком. Он сиял. Круги под глазами исчезли.
— Жив! — объявил он.— Жив дед Степан! Это ты его спас.— Он поклонился мне в пояс.— Вот как только вспомнил ты Илюшку, молнией во мне сверкнуло: кто? Кто?! Подрастет парень, в город потянется... Кто ему объяснит извечный его крестьянский долг? Кто, кроме прадеда? Некому более. Нет, не ушел от нас Степан, а сызнова вернулся к жизни! Я, сказал, еще поживу, мне еще охота понюхать первую борозду, которую проведет в полях Илюшкин трактор. А стало быть, други мои, трилогия продолжается, будет — тетралогия! Мы дружно воскликнули: — Здоровье деда Степана! Ура!!!
НИ СЛОВА О СПОРТЕ
Валентину Матвеевичу Светловидову выпал отпуск зимой, и он проводил его в дачном домике, на своем участке в коллективном саду. В дни студенческих каникул к нему присоединился сын Сережа. Однажды Валентин Матвеевич уехал по делам в город и вернулся радостно-возбужденным:
— Знаешь, кого я в городе встретил? Борьку Круглова!
— Ну и что? — снисходительно спросил Сережа, хоть и сразу понял, о ком речь. Он считал отца простоватым и не в меру восторженным.
— А то, что друг моего детства Борька Круглов — не кто иной, как известный спортивный комментатор Борис Николаевич Круглов!
— Слыхали... Ну и что он, Круглов? Зазнался?
— Нет! Разговаривает, правда, как-то... необычно. Но сам понимаешь — профессия.
— Зазнался.
— Да нет же! Не только не зазнался, но завтра же обещал приехать сюда. Вот так-то, сынок! За одной партой сидели, я кто стал? Никто. Слесарь.
— Ты хороший слесарь, папа. Тебя весь город знает.
— А его — вся страна. И тем не менее — едет. Да. Хочу предупредить: Борис Николаевич только что вернулся из зарубежной поездки, сдал в печать серию репортажей, вчера выступал по телевидению. Словом, сам понимаешь: человек едет отдохнуть, поэтому — никаких разговоров на спортивные темы. Он прямо так и сказал: «Ни слова о спорте!»
— Зазнался,— упрямо подытожил Сережа.
На следующий день на даче ждали почетного гостя. Гость запаздывал. Сережа иронизировал. Валентин Матвеевич переживал.