Вот, например, очень интересно: британцам японцы все еще не отдали двести миллионов фунтов кредита — почти миллиард долларов. Еще англичане во время войны выдали кредитов России, Франции, Греции и другим "союзникам" почти столько же. Сами набрали — у американцев — триста миллионов фунтов. И при всем этом денег у них стало больше, чем до войны!
Ну, у Франции колоний отъели — но я тоже Мадагаскар забрал, и пока в новую колонию вкладывал больше чем получал. А они что, на ровном место сотней миллионов фунтов разжиться там успели? Нет. Тогда спрашивается: каким образом они сумели выдать кредитов уже немцам на сотню миллионов? Из каких средств? Мне это было очень непонятно — пока я не почитал, что об этом пишет Слава.
А писал он вовсе не для того, чтобы мне, неграмотному, преподнести "анализа мировой экономики" — нет, он упомянул об этом лишь в качестве примера "пользы от собственной эмиссии". Вот я выпустил свои "копейки" — и тем, выходит, взял в долг (у своих рабочих и крестьян) миллионов тридцать рублей. Причем срочно отдавать этот "долг" мне не нужно: пока рабочие знают, что на мои "копейки" они всегда смогут купить то, что им надо, они не бросятся "конвертировать" их в товары. Вот только я выпустил "копеек" на тридцать миллионов, а британцы выпустили в оборот три миллиарда фунтов.
Правда, когда-то за эти фунты кто-то захочет что-то в Британии купить — но далеко не сразу. Зато продадут за эти бумажки свой товар сразу — и продавцы сразу станут "богатыми". Богатых в России действительно стало уж слишком много — впрочем, большинство "внезапно разбогатевших" граждан в весьма сжатые сроки перемещались в другие страны, и в основном — в Америку. Богатели они за счет продажи земли — за фунты, но ладно если бы они продавали свою землю. Петрашкевич лишь краем коснулся "земельного вопроса", но и этого "края" мне хватило для понимания "малой покупательной способности русского крестьянства": по моим прикидкам минимум треть русского Чернорземья были скуплены иностранцами…
Так что с "англичанкой, которая гадит", я оказался в расчете: у неё забрал самые вкусные колонии, а она в ответ скупила лучшие территории уже у меня дома. Причем не только и не столько сельскохозяйственные: половина Урала и треть Сибири уже принадлежала разным британским компаниям и теперь мне оставалось только локти грызть, похоронив мечты о Кузбассе, Алтае, Якутии… Самым же интересным было то, что большую часть всего этого британцы даже не покупали: оставшись без денег банки России как-то быстро запродались англичанам и земли, рудники, заводы и многое другое островитянам досталось в качестве залогов по просроченным кредитам — то есть в разы дешевле реальной стоимости. А в войну-то в погоне за "быстрой деньгой" закладывали почти всё…
Чтобы "сравнять счет", я воспользовался "газетными сплетнями" о себе, любимом: про мой миллиард не только русская пресса написала. "Нью-Йорк Таймс" по этому поводу даже взяла интервью у Рокфеллера-старшего, и тот с большим ехидством новость прокомментировал: "Я очень рад, что этот юноша так напряженно трудится для того, чтобы у меня ежегодно появлялась лишняя сотня миллионов долларов". Насчет сотни он явно загнул, прекрасно понимая, что и мой миллиард получен не в виде кучи денег в банке — но "осадочек-то остался". Так что когда я "попросил" Банк Англии разменять мне сто миллионов фунтов на золотую монету, у англичан и тени сомнения не появилось в том, что столько резаной бумаги я им предоставить смогу. Переговоры были трудными, но недолгими — и я (под обещание потратить эти фунты где-нибудь в других странах) получил в аренду на пятьдесят лет Кувейт.
Батлье-и-Ордоньес, вот уже четвертый срок работающий президентом Восточной Республики, встретил нас с нескрываемой радостью. Еще бы ему не радоваться: ведь половина прибыли с электростанции поступала в бюджет государства, а это составляло почти сто пятьдесят тысяч американских долларов. В сутки — а за год чистый доход от электростанции должен был превысить пятьдесят миллионов. Для страны с населением в полтора миллиона получать такие деньги просто так — это много. Особенно учитывая, что восемьдесят процентов дохода будет в валюте: Буэнос-Айрес уже законтрактовал эти проценты на следующие пять лет.
Но и других причин для радости у него было немало, все же уже созданная мною промышленная база давала стране почти столько же, да и следующая (на треть менее мощная) электростанция было уже на подходе — так что встреча была еще и очень торжественной. Особенно мне понравилось, что сеньор Хосе не забыл мое старое (уже) увлечение:
— Сеньор Алехандро, очень рад новой встрече. И с большим удовольствием хочу преподнести вам небольшой подарок — с этими словами он протянул мне четыре небольшого формата книжечки в темно-коричневых, почти черных переплетах. — Насколько я помню, вы весьма интересуетесь историей, в частности историей Южной Америки. Эти рукописи хранились в архиве библиотеки Университета, и Опекунский совет, в знак огромной признательности за ваш огромный вклад в развитие высшей школы в Восточной Республике, единодушно решил, что именно вы достойны стать их владельцем. Они, конечно, к Восточной республике отношения не имеют, но, думаю, историческая ценность их велика и вам они будут весьма полезны. Это — дневники Карлоса Антонио Лопеса — предпоследнего диктатора Парагвая…
Интересно будет почитать. Про Парагвай я знал, что такая страна есть, и что это — не Уругвай. Уж на что Уругвай был страной бедной, но рядом с Парагваем Восточная Республика выглядела вполне себе зажиточной. Правда, там вроде война была совсем не детская…
Совсем не детская. До торжественного пуска станции оставалась неделя, и пару дней удалось выкроить для посещения Университета. Понятно, что тамошние историки занимались в основном историей собственной, но кое-что узнать мне удалось — после чего полученные в подарок дневники стали казаться мне настоящим сокровищем. Оказывается, через пару лет после смерти этого дона Карлоса в стране началась война, в ходе которой бразильцы и аргентинцы просто убили восемьдесят процентов населения страны, причем мужчин старше десяти лет вообще не осталось. А ведь это были не какие-нибудь дикие индейцы, вполне белые люди, да и вообще родственники — в буквальном смысле: почти половина парагвайцев просто переехала из соседних стран. Интересно, за что же так упорно воевало население этой страны? Всё население — ведь убивали-то их соседи не ради удовлетворения своих садистских наклонностей…
Строительство гидростанции из-за войны велось "не по правилам": ее успели выстроить целиком, полностью закончив все монтажные работы на всех пяти ее генераторах. Причем из-за невозможности доставить оборудование из России пришлось на изготовление и установку гидрозатворов подрядить англичан, что немного расходы на строительство увеличило, однако позволило "соблюсти сроки". Ну, почти соблюсти: самих генераторов и турбин вовремя привезти не получалось — и теперь предстояло запустить их все сразу. Не совсем сразу — сначала президент Восточной Республики должен был пустить первый генератор, от которого сразу должна была включиться иллюминация в Монтевидео. Следующий генератор предстояло пустить Иполито Иригойену — президенту Аргентины. От второго генератора должен был "зажечься" уже Буэнос-Айрес.
Третьим в очереди стоял Виктор Судриерс — и по праву: ведь именно он эту станцию придумал. Четвертым был назначен Александр Родригес. Его заслуга была в том, что он место для станции выбрал. Ну а мне предстояло пустить самый последний генератор — и тем самым "ввести станцию в эксплуатацию". По дороге из Монтевидео Виктор раз пять меня спрашивал, уж не обиделся ли я на то, что меня последним поставили… откровенно говоря, я не обиделся бы если меня вообще не трогали, но нужно было "соответствовать": бразильцы, раздосадованные резким снижением цен на каучук, решили тоже какую-нибудь промышленность поразвивать и в их посольстве в Монтевидео завтра мне предстояли переговоры с бразильским "министром энергетики" (всего лишь месяц как назначенным). На пуск станции он тоже приехал, как, впрочем, и большая часть всего иностранного дипкорпуса.
Конец июня в Уругвае — это середина зимы, и стемнело уже часам к шести вечера. Сеньор Хосе полной темноты дожидаться не стал, и Монтевидео озарилось огнями (натриевых ламп — подарок Машки) еще при солнце. Оно и понятно: пока лампы прогреются, то солнышко уже зайдет. Хотя был риск, что оно зайдет еще до нажатия "волшебной кнопки": президенты довольно долго обменивались "торжественными речами", и я не заснул лишь благодаря Камилле, больно ущипнувшей меня в бок. Все же речи слушать очень скучно, в особенности, если заранее знаешь о чем будут говорить…
Встрепенувшись, я еще обратил внимание, что речь не слушаю не я один: Виктор вместо того, чтобы вникать в речь своего президента, что-то бурно выяснял у Родригеса. А после этого стал через толпу пробираться ко мне:
— Алехандро, у нас возможна небольшая проблема. Вчера поменяли пусковое реле на затворе пятой турбины, а проверить работу не успели. Так что есть шанс, что затвор открывать придется с верхнего аварийного пульта, и я попрошу после того, как ты кнопку нажмешь, произнести какую-нибудь речь — если вода сразу не пойдет. Сверху-то зала не видно, а телефона там нет, так что оператору придется по лестнице пробежаться. Но ты умеешь зубы заговаривать, я знаю…
— Это нормально — поспешил успокоить я Виктора. — Вот если бы все прошло без проблем, то я бы насторожился… Так, дон Иполито закончил, пора двигаться к машинам.
Виктор все же пижон: машинный зал до того, как президент Батлье нажал на кнопку пуска, был освещен более чем скромно — а с раскруткой турбины и иллюминация становилась все ярче. Мне со своего места у последней турбины было видно, как несколько рабочих длинными палками двигали ползуны на раскалившихся до красна мощных реостатах. Трюк, с моей точки зрения, довольно опасный — на реостатах киловатт пять мощности гасилось, но смотрелось все здорово.