После встречи с Гродековым я еще раз скатался во Владивосток — по железной дороге туда прибыла группа новых инженеров и нужно было им "нарезать задач". Правда инженеров было всего четверо, а задач как бы не с дюжину — но главным было правильно начать, а обещанные "реферальные премии" давали надежду на то, что и инженеров скоро будет хватать.
Три дня по железной дороге, сутки на пароходе… сутки на пересадки и перегрузки. Еще сутки были потрачены на переговоры с Павловым. Тот тоже поначалу выспрашивал, зачем мне так необходимо поговорить с ничего не решающим правителем Кореи — планы мои ему доверия не внушили. Но когда я изложил "последовательность реализации", то, подумав, он предложил несколько иной вариант:
— Вы поймите, Александр Владимирович, сам Коджон практически ничего решить не может — всем правят его советники, причем поставленные японцами. Но если у вас получится задуманное, то России пользы будет немало — и это привлечет сильное внимание тех, кто здесь против России играет. То есть вообще всех: японцев, французов, германцев, американцев, англичан конечно. Я же думаю, что такая польза случиться сможет и при ином дела претворении. Вы не очень спешите? Через пару дней я мог бы устроить встречу с одним человеком, из числа тех, кому Коджон доверяет полностью…
Хон Гёнхо оказался молодым — всего лишь двадцати шести лет — "джу" (то есть лейтенантом), причем уже два года отставным. Сказать, что король Кореи ему "полностью доверял", было бы уж слишком приукрасить действительность. Коджон, как я понял, "доверял" семейству Хон — дядя Гёнхо всё же был корейским министром обороны и "дояпонским" первым советником короля. На молодого же Хона падала лишь "проекция" этого доверия. Доверие к нему со стороны Павлова было сугубо "прагматическим": лейтенанта из армии выгнали как раз по настоянию японцев, и Александр Иванович считал, что ежели предложенное поможет "нагадить японцам", то парень горы свернёт.
Нагадить японцам был очень не против и сам Коджон — убийства жены в душе он им не простил никогда. А потому уже через неделю юный Хон стал "лицензиатом" разработки рудников на реке с интересным названием Чхончхон. Любых рудников, которые лицензиар сможет найти "на расстоянии двадцати пяти ли от каждого берега реки и любого притока шире трех бу". Меры длины в Корее были довольно расплывчаты: скажем, для японцев, ли был около трёхсот метров, а для своих — чуть больше пятисот… что же до китайской сажени "бу", то её было допустимо трактовать от метра семидесяти до метра двадцати — тут действовала та же "система", что и для сажени русской, величина менялась в зависимости от объекта измерения. Но, в отличие от России — и от субъекта тоже. Лицензия так же дозволяла рубить лес (только для устройства самих рудников и жилья для рабочих), а также нанимать охрану. И ещё — привлекать иностранных подрядчиков, оплачивая подряды частью добытого…
С Гёнхо я тут же подписал контракт на "развитие добычи угля", по которому на следующие семь лет я получал три четверти добытого, а ещё на восемнадцать — треть. И предусматривающий аналогичные условия "в случае нахождения иных руд". Хороший контракт: чуть выше Анджу было весьма не маленькое месторождение антрацита.
Японцы на лицензию особого внимания не обратили: всё же они старались совсем уж демонстративно Коджона не унижать и его "право" как-то награждать соотечественников пока особо не оспаривали — а в том, что отставной лейтенант не из самых богатых сможет наладить выгодное дело, сильно сомневались.
Повезло мне (хотя, как я понимаю, Павлов имел и это в виду, сводя меня с молодым корейцем), и в том, что Хон Гёнхо вполне понятно изъяснялся на русском и свободно говорил по-фрацузски, так что мы смогли договориться о многом. В частности, я передал ему "на неотложные нужды по найму работников" двадцать тысяч янгов (около двадцати семи тысяч рублей). Кстати, монетки были очень забавными. Особенно весомым сувениром мне показалась монетка в пять янгов — почти сто сорок грамм весом. Кстати, довольно редкая: в ходу были почему-то больше японские деньги…
Договорились, что "в случае чего" связь будем держать через Павлова (а Александр Иванович пообещал сразу же переправлять письма в Порт-Артур), и на этом мое путешествие на Дальний Восток в этом году закончилось. Почти — все же сначала я вернулся в Дальний и плотно пообщался с ещё одним соучастником концессии, Евгением Ивановичем Алексеевым. Не сказать, что мой визит доставил ему массу радости, всё же просьба моя была как бы "не совсем политкорректной". Но один момент его точно порадовал:
— Евгений Иванович, я же не христарадничать к вам пришел, а прошу все мне продать, за деньги продать. Деньги-то на укрепления не поступают, а потом с вас же на невыполненные работы и спросят… но и даже не в этом дело. Деньги вы направьте на строительство новых угольных складов, а уже следующей весной вы эти склады угольком забьете доверху. Я буду сюда отгружать миллион пудов в месяц, до тех пор буду отгружать, пока сами не закричите "хватит".
— Вы, молодой человек, думаете, что только у вас уголь продается? Была бы нужда, так и склады бы забиты были…
— Насчет "не только у меня" вы, безусловно, правы. Но всё равно ошибаетесь, причем дважды. Первое — уголь я предлагаю запасать не мусорный, а антрацит высших кондиций. В коем золы менее процента по весу. А ещё на склады Флота шесть миллионов пудов попадут бесплатно. Больше — посмотрим, я пока сказать не могу, но даже если потом за деньги, то всяко Флот не более гривенника за пуд платить будет. Только я уж особо попрошу проследить, чтобы его не разворовали…
Алексеев на несколько секунд задумался, что-то подсчитывая в уме.
— То есть вы просто дарите Флоту миллион? — наконец адмирал закончил свои подсчёты. — Похвально, но я не совсем понимаю ваши резоны…
— Евгений Иванович, в Корее мы начинаем большое дело. Очень большое, полезное и для Империи, и для наших собственных карманов. Но чтобы это дело у нас не отобрали японцы, они — японцы эти — должны твердо знать, что Флот при необходимости сможет интересы Империи защитить. И то, что одновременно будут защищаться и наши интересы, делает всех нас очень склонными к тому, чтобы Флот на самом деле был силён. Что же до миллиона — то вы подсчитали неверно, мне пуд угля — вместе с доставкой в Порт-Артур — хорошо если в четыре копейки станет. Четверть миллиона — это тоже деньги немалые, но если из бункеров Флота уголь не будет попадать купцам, то купцы эти весь уголь мне и оплатят, вдвойне. Ну а то, что я у Вас прошу, мне такую цену и обеспечит…
Окончательного ответа мне у него получить сразу не удалось, ну да время терпит. Хотелось надеяться, что к весне командующий Квантунской армией всё же примет положительное (для меня) решение, позволяющее хоть небольшую копеечку, да сэкономить. А если не примет — что же, придется обращаться к японцам.
По дороге в Европу, заскочив по пути в Ниигату, мы загрузили на судно тысячу двести тонн риса. Которые по моей просьбе (и с определенной выгодой для себя) купил там тот же владивостокский купец Бринер — с ним я снова "познакомился" во Владивостоке. Юлий Иванович — простой швейцарский немец в русском подданстве — владел несколькими компаниями: торговой, стивидорской, был владельцем нескольких доходных домов и магазинов. И, конечно же, имел деловые связи в соседних странах — вон, даже концессию успел сторговать у корейцев, фактически передающую север Кореи под полное управление концессионерам. Правда он очень удивлялся, почему мне потребовался именно японский рис, который дороже и во всяком случае не лучше китайского, но просьбу мою выполнил. Я переплатил за этот рис около двух тысяч рублей — но совсем не зря.
Ведь у японцев теперь будет на тысячу тонн риса меньше! А то, что теперь у нас была подробная лоция порта — так не зря же в экипаже "Эгалите" была дюжина матросов, в своё время отслуживших мичманами в военном флоте. Они на борту были и с иными целями, но случаем мы воспользовались.
Ничего интересного после Ниигаты не случилось. Даже по дороге не штормило. Или я уже привык к качке? Вряд ли, к такому, говорят, не привыкают. И пиратов в Сингапурском проливе встретить не удалось, что, впрочем, меня не очень расстроило.
Тридцатого июля "Эгалите" добралась до Ростова и первого я, наконец, плюхнулся в кроватку в своей собственной квартире. А шестью часами раньше страну чуть было не постигла тяжелая утрата.
Поезд из Ростова пришел в три часа, сильно опоздав. Конечно, машина меня ждала, но домой я приехал ближе к четырем и изрядно проголодавшийся. Поэтому я решил сначала слегка перекусить: Камиллы дома не было, и ждать, когда она вернется, я уже не мог. Но когда я радостно впился зубами в приготовленный Дарьей пирог с белыми грибами в сметанном соусе, жена как раз вернулась (водитель специально заехал к ней в лабораторию и привез). И первое, что я от нее услышал, заставило меня этим пирогом подавиться:
— Саша, мы в Америку завтра отплываем? Да, здравствуй, я очень по тебе соскучилась…
Глава 14
Генри Роджерс с преувеличенным интересом поглядел на вошедшего к нему в кабинет мужчину и спросил:
— Ну что, Билл, вы выяснили, зачем русские привезли в Филадельфию керосин?
— Выяснили, мистер Роджерс. То есть не совсем… Они привезли не керосин, а бензин.
— Восемьсот тысяч галлонов бензина? Куда они его собираются девать?
— Они уже дели. Развезли по своим новым магазинам. Открыли три дюжины магазинов специально для продажи бензина, и в каждый завезли по паре тысяч галлонов.
— Интересно…
— Интереснее другое: мы выяснили, что хотя цену на свой бензин они уже установили очень высокую, по дайму за галлон, им очень не нравится вся эта затея. Мой агент разговаривал с директором филадельфийского офиса русской компании — инкогнито, конечно — и русский очень ругал нас — то есть компанию.
— Не понял связь…
— Он говорил, что они вынуждены возить этот чертов бензин — извините, это цитата — потому что мы, как идиоты — извините, это опять цитата — бензин сжигаем. И высказал надежду, что мы когда-нибудь сообразим, что продавать его выгоднее чем сжигать, и тогда они займутся уже своим делом.