н был довольно простой, примерно два рубля за доллар. Но знал не поэтому, а потому что для автомобилей, ручек и прочего всего Америка была самым большим и богатым рынком.
Именно на американском рынке продавалась большая часть автомобилей, и этим автомобилям масло-то и было нужно. Конечно, нефтяные масла там много кто делал, та же "Стандард Ойл". Но масло прямой перегонки (как я убедился на примере соседнего Нобелевского завода), хотя в принципе и годилось, но только уж на самом безрыбье.
Лебедева я уже тоже сманил, причем сразу после окончания им университета, и он очень серьезно занялся гидрокрекингом. А теперь заканчивал мощную установку для выработки именно машинного масла мощностью в двадцать тонн ежедневно — и масла дешевого. То есть делать она должна была больше, двадцать тонн ожидалось именно моторного масла. В принципе даже эта установка должна была с лихвой обеспечить потребности нынешнего американского рынка — вот только масло-то нужно было и довезти до него, и продать свежесозревшим автомобилистам. Потребность каждого была очень невелика, в мотор заливалось всего два литра примерно, ну и (при нынешних разъездах) хорошо если пару раз в год его менять придется. То есть нужна была "правильная" расфасовка.
Долго никто не раздумывал: жестяная литровая бутыль — самое лучшее (и самое дешевое) из того, что можно придумать. Но для изготовления таких бутылей нужна была "белая жесть" (в России не изготовлялась вообще) и олово (швы запаивать). Белую жесть у англичан купить было можно без проблем, а вот с оловом возникли трудности. И нужно-то его немного — но где взять? Разве что Индонезию идти воевать: насчет оловянных месторождений в России мне память ничего не подсказывала. Я вообще-то слышал о поселке с названием "Оловянное" где-то в Сибири, но Сибирь — большая. А народ о таком посёлке не слышал — может, его потом открыли?
Впрочем, один рудник в России был, вроде как в Иркутской губернии — но оттуда металл почти весь забирало военное ведомство. Так что пока и олово приходилось покупать, причем снова у жадных англичан — выходило даже дешевле, чем у добрых австровенгерских чехов — главных поставщиков этого металла в Россию. Потому что чехи, похоже, английское олово и перепродавали. Но дело того стоило: вроде и немного — тысяч сто долларов в год на продаже масла американцам в год. Но и сто тысяч на дороге не валяются. А ведь каждый год число машин там будет увеличиваться, так что рынок нужно захватывать так же плотно, как и автомобильный.
Я и старался. С Евгением Ивановичем после Нового года я провел две недели, пытаясь придумать как можно более "автоматическое" производство по сути дела простых консервных банок. Я там понадобился потому, что вживую видел производство этих банок (правда, семью годами позже), но как сделаны станки — не представлял даже примерно. Помнил только одну деталь: избыток олова со шва вроде как отсасывался через специальную дырочку в паяльнике. Но общими усилиями придумать машину удалось, и Евгений Иванович обещал к марту одну, а то и две машины уже сделать.
Но хотя масло моторное — тоже неплохо, все же сливочное или там подсолнечное мне нужно было гораздо больше. С подсолнухами я и в этот раз успел подсуетиться, и в этом году собирался засеять отдельное поле рядом с Калугой, на берегу Оки. Сорт мне "достался" приличный, в корзине вырастало больше чем по полтысячи семечек — и за полтора года семечек мне хватило на засев двенадцати гектаров в Ленкорани. То есть под Калугой поле будет уже гектаров шестьсот — а семечек у меня пока получалось собирать (в пересчете на гектары) тонны по две с половиной. Можно уже пробовать и масло повыжимать — хотя все равно еще семян жалко…
А насчет сливочного были планы другие — и в результате двадцать пятого января мы с Камиллой наконец отправились "в отпуск за океан". Правда, не одни — с нами в дальний путь отправилось еще три десятка молоденьких деревенских девиц. Разница была лишь в том, что мы плыли в каюте первого класса (три комнаты, ванная комната, приличный туалет), а крестьянки путешествовали во втором. Во втором, а не в третьем лишь потому, что назад бедолагам предстояло плыть буквально в хлеву, так что мы решили сначала девушек немного побаловать.
Собственно, само путешествие особо интересным не было. Поездом до Варшавы, оттуда — через Берлин и Париж — в Нант, а оттуда — всего неделя до Филадельфии. Правда, насчет этой недели нельзя сказать, что она была "совсем не интересная": все же февраль в Атлантике — сезон совершенно нескучный. И Камилла мне очень популярно объяснила, что морская болезнь при наличии определенной силы воли побеждается легко.
У меня все же опыт океанский путешествий был приличный, и я от болезни этой не страдал особо, хотя штормило весьма заметно. Камилла же предпочитала героически страдать в каюте и всякие там обеды и прочие массовые приемы пищи пропускала — легкие салатики ей в каюту и доставлялись, а иногда и поедались. Но жена сказала, что ей силу воли тратить жалко — а вот крестьянки, которым тоже полагалось четырехразовое питание (правда, в ресторане попроще), не пропустили ни одной кормежки. Как же — такие деньжищи плочены! И плевать, что не свои — раз уплочено, то надо съесть все до крошки! Вот о крестьянской силе воли мне жена и сообщила. Я поначалу не поверил, сам пошел проверять, и оказалось что да, съедают. И обратно съеденное Нептуну не возвращают ни за какие коврижки, несмотря на в общем-то бледноватый вид всей "девичьей команды" без исключений.
Больше всего меня удивило, сколько они умудряются съесть — поскольку большинство пассажиров второго класса были в отношении морской болезни солидарны с Камиллой, девицам официанты добавки не жалели и они успевали впихнуть в себя по паре порций как минимум. И я очень обеспокоился насчет того, а не будет ли девицам плохо от такого обжорства. Но крестьянки меня успокоили:
— Мотает тут сильно, это плохо. А от еды разве плохо бывает?
Шторм продолжался всю неделю, и качка подутихла лишь когда мы вошли в Делаварский залив. Поэтому девицы за последним обедом остались без добавки, но, по-моему, не особо расстроились — в них, похоже, уже больше не влезало.
В Филадельфию мы приплыли по двум причинам, и первая заключалась в том, что именно тут размещался главный американский офис "Действительно Полезных Товаров", так что было кому нас встретить и разместить. Вторая же была смешнее — французский пароход, подходящий по срокам, направлялся именно сюда — а на французском (в отличие от американского или британского) обслуга говорила на многих языках, Камилла же английского вообще не знала. Французского толком тоже, разве что её немецкий не вызывал непонимания.
Так что я весьма удивился, когда в ресторане (который мы посетили уже через два часа после прибытия — недельная "диета" жену не очень радовала) Камилла вполне разборчиво сообщила официанту, что леди желает откушать.
— Ну не рыдать же в подушку в каюте, когда делать нечего, вот я и решила заняться английским — сообщила она в ответ на мой весьма удивленный взгляд. — У них книжка была, французская, как в ресторанах с англичанами разговаривать. Так что тут я объяснить, что мне надо, уже могу. Но пока только в ресторанах.
В Филадельфии мы задержались всего лишь на полтора дня, после чего ночной поезд перенёс нас в Бостон, а после обеда все мы оказались на небольшой ферме в восьмидесяти милях от него, в графстве Вустер. Ферму еще три месяца назад отыскали по моему поручению сотрудники моей компании, причем основным критерием было знание хозяевами русского языка, так как именно здесь отечественным крестьянками предстояло обучиться уходу за американскими коровами. Я в свое время кое-что про коров успел выяснить, и именно масачусеттские голштинцы понравились мне больше всего. Янки селекционную работу вели уже почти полвека, и вели ее очень хорошо: тутошние коровки молока давали в год до пяти тысяч литров (в среднем — чуть больше четырех), почти на тысячу больше голландских предков, да и молоко было заметно жирнее, чем у европейских собратьев. Только и уход за коровами был совершенно другой.
Зак Вайнрайт, хозяин фермы, держал две дюжины коров голштинской породы, каждая из которых в день давала до пяти галлонов молока — почти по девятнадцать литров. Все молоко он сдавал на сырный завод, находящийся в городе Вустер, от фермы милях в шести, и получал за это примерно восемь-девять долларов в день. Выручка сильно зависела от жирности, а жирность — он рациона коров и ухода, так что, судя по финансовым показателям, уход за скотиной на ферме был великолепным — и, следовательно, поучиться у Зака стоило. Жена же у него, Анна, была из русской семьи, да и дети, как выяснилось, тоже русский немного знали, так что учиться русским девкам было несложно.
А чтобы процесс еще более упростить, для этих "девок" был выстроен отдельный дом и "опытная ферма" — американцы коров, конечно же, пасли, но из-за малости пастбищ у Зака большую часть времени коровы все же проводили в стойлах, а сено и силос для них закупались на стороне (в результате чистая прибыль Зака составляла долларов четыреста в год). Пока стойла этой фермы стояли пустыми, но лишь пока — без толпы помощниц Захария просто не смог бы ухаживать за дополнительной скотиной.
Должен честно признаться: коров я видел, и точно знаю, что "голштинцы" — это белые с чёрными пятнами. Все прочие "технические" детали коров мне были известны лишь из финансовых отчетов: сколько молока дали "в среднем по району", сколько получено сыра и масла… Так что к фермеру я приехал совсем не с целью "обсудить коровок". Хотя немного и с этой целью тоже — но больше показать Камилле "американскую жизнь": когда смотришь со стороны, это очень интересно. Я же быстренько обсудил с хозяином вопросы "приобретения учебного скота для опытной фермы" (коровы должны были потом отправиться в далекую Россию), затем мы съездили в Вустер, где для этих целей был открыт специальный счет в банке. Ну и пару дней просто побездельничали на природе.