И готовить было не из кого: "в рабочие" шли в основном самые обедневшие крестьяне. То есть в основной своей массе — самые безграмотные и самые, сколь ни удивительным для меня это оказалось, криворукие и ленивые. Потому что не ленивые и не косорукие в лучшем случае нанимались на сезонные работы, а в посевную, на косьбу и на уборочную они были в деревнях заняты. И ведь не сказать, что батрача они там больше зарабатывали — но у них там, в деревне, был дом — и бросать его крестьяне тоже не собирались.
Ну а мне ставить к станкам безграмотных косоруких лентяев совсем смысла не было: станки стоили куда как больше, чем эти "работяги" могли наработать за всю свою "трудовую биографию" — и "укрепление индустриальной мощи Родины" резко замедлилось. Теперь придется ждать, когда подрастут школьники в уже построенных городках и колхозах — вот только и самих городков немного выстроиться успело, да и колхозы прирастать числом почти перестали. "Куриная атака" на саранчу всех насекомых, конечно же, не уничтожила, но проредила напасть изрядно и наблюдатели отметили только шесть (причем не очень даже больших) стай "казни египетской". Так что урожай в России, хоть и не очень выдающийся, но и не "голодный", был собран, а крестьянин — он как обезьяна: есть банан — можно расслабиться. Конечно, были среди крестьян и вполне разумные люди, в Нижегородской, Костромской, Ярославской, Вологодской и Псковской губерниях число колхозов медленно, но верно увеличивалось. Верно, но все же медленно. Однако мне и спешить некуда было: трактористов тоже было готовить не из кого. Так что картина получалась странная: вроде и денег сколько угодно, а сделать ничего нельзя…
Но время поджимало, и надо было что-то делать. Причем список этого "чего-то" постоянно рос. И в голове у меня родилась новая версия известного афоризма: "Делай что должно, чтобы получить что нужно".
Глава 22
Евгений Иванович Чаев совершенно искренне считал себя "удачником" — в отличие от прочих мужчин в их многочисленном семействе. Многочисленные его кузены долгое время Евгения Ивановича принимали все же за неудачника — но и то, в последние годы это отношение коренным образом поменялось.
В дворянской семье Чаевых вот уже третье поколение мужчин посвятили себя инженерному делу. Но если кузены занимались в основном подрядами — и подрядами выгодными, в сотни тысяч рублей — то Евгений Иванович предпочитал работу более спокойную, хотя и менее выгодную. Рисковать он не любил, да и по характеру был более домоседом. Отучившись во Франции он несколько лет поработал на германских и французских заводах, а затем принял неплохое, в общем-то, предложение занять должность помощника механического цеха на французском заводе в России. Богатств особых работа не сулила, но на спокойную и сытую жизнь хватало.
А чуть позже жизнь стала еще более "сытой" — правда добавилось беспокойства. Но беспокойства весьма интересного: владелец соседнего завода, совсем еще мальчишка, предложил делать новейшие станки с электрическими машинами. Сначала — в механическом цехе этого завода, а затем — видимо поняв, что инженер Чаев достоин большего — на новом, выстроенном специально для Евгения Ивановича, огромном "станкостроительном заводе".
Поначалу Евгений Иванович и новую работу воспринял как некую рутину, разве что оклад жалования стал больше, чем доходы кузенов от подрядов. Но уже через год, после того как выпуск "серийных станков" (как называл выделку их на потоке этот мальчик) и стал рутиной, инженеру Чаеву пошли заказы на разработку станков уже уникальных. Причем молодой человек — сам, кстати, инженер из какого-то австралийского университета — и задания вроде давал подробные, но все же требующие изрядного мастерства и глубоких инженерных знаний. Которыми Евгений Иванович обладал — и которые давали ему повод гордиться сотворенными им действительно уникальными машинами.
Однако когда возникла нынешняя задача, Евгений Иванович растерялся. То есть сама по себе стоящая проблема была вполне ему по силам, однако и сроки ее решения, и располагаемые ресурсы казались непреодолимым препятствием для ее успешного выполнения…
Казались. То, что предложил молодой инженер, тоже поначалу казалось невозможным. Как невозможным было рождение девятью женщинами ребенка за один месяц. Но после того, как две недели Евгений Иванович просидел рядом с ним, стало непонятным, почему до такого простого решения проблемы никто не смог додуматься раньше. Хотя — и в этом Евгений Иванович теперь был уверен — и все предыдущие его достижения основывались на странных, по первому взгляду, предложениях "австралийца". Ретроспективно оглядев свои прежние работы у Волкова, Евгений Иванович понял: все они, эти уникальные станки, были изготовлены именно так, как представлял их Волков. Этот молодой инженер, описывая еще нигде не существующую машину, словно уже видел ее в работе — и поэтому машины эти и получались столь совершенными.
Еще Евгений Иванович осознал, что Волков бы и сам мог легко эти станки изготовить — но занимаясь огромным кругом различных задач, доверил — именно доверил — ему, инженеру Чаеву воплощение Волковских машин в металле. Тем приятнее было, когда на предложения Чаева по конструкции какого-либо узла Волков говорил "ну что же, можно и так": он заранее знал, как сделать правильно, но и идея Евгения Ивановича оказывалась не хуже.
Проще говоря, ему — инженеру Чаеву — было доверено место творца, и доверие это следовало оправдать. И он, дворянин Чаев, его оправдает.
Хотелось все сделать побыстрее — но не было ни народу, ни лишних денег, чтобы "купить" народ в других странах. Так что оставалось лишь надеяться, что "к сроку" хотя бы большая часть планов выполнится и перейдет из категории "светлое будущее" в категорию "радостное настоящее".
Но кое-что уже успело перейти эту незримую границу. Двадцатого июня началось заполнение последнего участка Волго-Донского канала. Дед давно уже не приходил в гости — все время был занят поставками огромного числа грузов на строительство шлюзов, но тут часов в одиннадцать пришел ко мне в контору. Пришел довольный донельзя, и, достав из портфеля какую-то толстую папку, объявил:
— Все, внучек, мы закончили! Тут я на всякий случай написал, как правильно такое снабжение организовать: глядишь, в будущем тебе опять пригодится. Конечно, здесь и расчеты всякие, и схемы — ну да ты инженер, разберешься. А теперь по этому случаю нужно выпить — и он из того же портфеля вытащил бутылку коньяка и пару рюмок.
Разлил по глотку, мы выпили "за победу над природой", и дед продолжил:
— Ведь ещё Петр Великий мечтал Волгу с Догом соединить водным путем. А получилось сие лишь у моего внука.
— У нас всех получилось, дед, нечего на одного меня все валить! — усмехнулся я.
— Нет, у тебя получилось. Мы лишь помогали тебе по мере сил, а сделал-то все ты. Так что и получается, что именно мой внук вековую мечту русскую и воплотил, чем я горжусь безмерно… — он замолк.
Я подождал продолжения, затем все же предложил выпить за всех тех, кто мечту эту воплощал…
Двадцать седьмого июня в шлюз у устья Сухой Мечетки вошло первое судно, отправляющееся по маршруту до Ростова. Через "Волго-Донской канал имени Николая Владимировича Волкова", как гласила надпись на бронзовой доске, установленной на башне насосной станции, пошел первым рейсом новый сухогруз "Капитан I ранга Николай Волков".
Деда похоронили на небольшом кладбище у церкви рабочего городка. По сравнению в "прошлым разом" он прожил, получается, на три года дольше — и прожил их хорошо, но все рано мне было очень грустно. Да, родней "по крови" он мне не был, да и старческие причуды иногда меня просто доставали, но все же дед стал для меня по-настоящему именно родным человеком — а теперь его не стало. И осознание этого очень печального факта привело к тому, что почти все прочие окружающие меня люди назвали одним словом: "чудит".
Камилла меня, правда, поняла и поддержала полностью. Да и "деды" — тоже. А на остальных — да плевать мне на остальных!
В Петербург мы поехали втроем — я, Камилла и Валентин Павлович. У Семенова через племянника были какие-то связи с Владимиром Беклемишевым — и он сразу назвал мне это имя, лишь только я высказал свое пожелание. Правда, в дороге пожелание мое немного изменилось, но суть не поменялась.
Владимир Александрович был человеком не очень старым, можно сказать, почти молодым — сорок один год всего ему стукнул — но человеком он был весьма известным и востребованным, и просто так, "с улицы", к нему было не подойти — даже если на твоих счетах в банке записаны семизначные числа. Но благодаря племяннику Семенова он согласился меня принять, правда, оговорив, что уделить может всего лишь час своего "драгоценного времени". Поэтому войдя, я сразу сообщил, что боюсь в час не уложиться, а потому за каждую лишнюю минуту заплачу ему по сто рублей — если он, конечно, не против. Против Беклемишев не был — ведь за лишний час нашего общения ему грозила лишь дополнительная годовая зарплата по месту основной работы (правда, составляющая лишь малую часть его доходов). Но когда я изложил просьбу, он, слегка склонив голову набок, с минуту подумал, а затем сообщил, что никакой платы с меня за разговоры брать не будет.
А попросил я его всего лишь сделать памятник деду. И даже примерно рассказал, какой — добавив, что это, к моему глубокому сожалению, будет лишь первой частью работы.
— А почему вы пришли с таким заказом ко мне? — поинтересовался Владимир Александрович.
— Я думаю, что сейчас в мире, в русском мире, я имею в виду, всего два человека смогут сделать ее правильно: вы и Паоло Трубецкой. Но Трубецкой все же иностранец, хотя и русский — а дед был совсем русским, и ему было бы неприятно. Вдобавок лично мне манера Трубецкого не очень нравится. А вам, мне кажется, такой заказ было бы исполнить очень интересно.
— Но вы должны понимать, что памятник обойдется весьма недешево.
— У меня полмиллиона дохода.