— У него останется право писать то, что он захочет? Вы не будете заставлять его врать?
— Конечно! — Лобов улыбнулся. — Нас интересует его способность сочинять самостоятельно, без подсказки. Вы считаете, что он справится?
— Если вы говорите правду, то вам не найти лучшей кандидатуры. Это все?
— Да.
— То есть вы вызвали меня на тайную встречу только для того, чтобы поговорить о Зимине?
— В общем, да, — улыбнулся Лобов. — Возвращайтесь к работе. Для счастливого будущего, которое всех нас ожидает, чрезвычайно важно все, что вы делаете.
— Неужели?
— Нет, конечно, но людям обычно нравится, когда я так говорю.
Полтора часа пролетели незаметно. Наверное, Зимин задремал. Клавдия разбудила его и напоила кофе. «Пора, не расслабляйся». Он почувствовал, как к нему медленно возвращается ощущение реальности, это было приятно. Чтобы проснуться окончательно, он постарался запомнить приснившийся сюжет про Пратова. Часто куски сна или внезапно возникшие яркие образы оказываются важнее для писателя, чем тщательнейшие наблюдения за жизнью реальных людей.
— Ты должен быть во всеоружии, Зимин, — сказала тетя Клава твердо. — От вашей встречи слишком многое зависит, я не могу допустить твоего поражения! Мне не нравится то, что Лобов до сих пор с тобой не поговорил. По-моему, это его бесит.
— К чему я должен готовиться? К соревнованию или сражению?
— Я бы назвала это испытанием. Твои представления будут разбиты и уничтожены. И тут ничего не поделаешь. Приготовься и смирись.
— В моем случае о представлениях следует переживать в последнюю очередь.
— Да. Я помню. Ты всегда говорил, что представления штука напускная, главное — логика, факты и причинно-следственные зависимости. Но Лобову от тебя нужно совсем другое — писательское чутье.
— Это что за зверь?
— Тебе лучше знать.
— А вдруг после нашего разговора будут разбиты его представления? Случаются же чудеса.
— О, это будет замечательно! Мне кажется, что Лобов ждет от тебя именно новых идей, с которыми бы он смог согласиться или поспорить, чтобы еще раз подтвердить свою правоту. Он относится к стереотипам точно так же, как и ты — с презрением. Ваши взгляды различаются сущим пустяком. Тебе принять взгляды Лобова мешает рудиментарная звериная привязанность к морали. Ему согласиться с тобой не дает абсолютное пренебрежение моралью. Но если послушать, говорите вы почти одно и то же. Парадокс.
— Как известно, дьявол прячется в деталях! Странные вещи ты говоришь, тетя. Я даже немного разволновался, словно должен участвовать в философском диспуте на неизвестную тему. Боюсь, что без подготовки буду выглядеть бледно, стану мальчиком для битья. Как бы ты во мне не разочаровалась.
— Так я и поверила! У тебя по любому поводу есть свое мнение. Мне ли не знать!
Раздался шум подъезжающего автомобиля, и вскоре Зимин уже пожимал руку Лобову. Один из руководителей Временной Коллегии по нормализации выглядел вполне пристойно. Самоуверенный сорокапятилетний мужчина, знающий себе цену. Удивительно, но в его присутствии не оставалось места грусти, тревогам и сомнениям. Зимин почувствовал, как его накрывает противоестественная волна спокойствия и умиротворения. Гипноз? Или это был природный магнетизм? Образ небожителя, вождя и руководителя всех-всех, без исключения, свободолюбивых людей нарушали лишь предательски насмешливые глаза. Ирония слишком плохо сочетается с абсолютной властью, поскольку ничто человеческое не может претендовать на непогрешимость. Это Зимин хорошо знал. Но, видимо, человеческого в Лобове осталось слишком мало, а может, он научился неплохо скрывать его проявления, поскольку предполагаемая ирония, если и была свойственна этому человеку, была глубоко спрятана внутри его, вне всякого сомнения, могучего интеллекта. Легко читалась лишь одна ироничная мысль, которую Лобов даже не пытался скрывать: «Расслабьтесь, я буду хорошо вами управлять». Впрочем, не исключено, что Лобов на самом деле так считал. Зимин подумал, что ему всегда было трудно отличить смешливого человека от ироничного. Тем более, что от такого знания нет никакого проку.
— Я вам не нравлюсь? — спросил Лобов и улыбнулся, словно дал возможность обратить внимание на смешную сторону их встречи.
— Простите?
— Нам предстоит непростой разговор. Должен сказать, что наши взаимные симпатии или антипатии совершенно не важны. Проблема настолько серьезна, что никуда не денется, даже если мы не сумеем договориться. Мы с вами можем не прийти к согласию, но проблема останется. Ее придется решать кому-то еще. Пройдет немного времени и два других человека, один от Коллегии, второй, умный одиночка, способный понять то, что скрыто от остальных, обязательно встретятся, чтобы продолжить разговор. Вот только, они могут достигнуть согласия слишком поздно. Давайте, мы уж с вами сами…
— Если я правильно понял, вы собираетесь рассказать мне правду о предстоящем обретении бессмертия, но вам безразлично, поверю ли я вам? — спросил Зимин.
— Абсолютно безразлично, — подтвердил Лобов.
— Может быть, тогда не стоит и начинать?
— Я должен. Меня всегда удивляли люди, которые после того, как им расскажешь про что-нибудь, заявляют: «Я об этом ничего не знаю»! Меня бесит это «не знаю». Можно было бы понять, если бы они говорили: «Я не знал». Но им рассказали, следовательно, они знают. Теперь они могут сказать лишь: «Я не согласен. Не верю. Белиберда». Их «не знаю» звучит оскорбительно.
— Вы сейчас что-то расскажете, я смогу не поверить и вынести вердикт: «Белиберда»? А вам будет наплевать на мое мнение, потому что вам важно, чтобы я выслушал вас, чтобы потом не смог сказать: «Я не знаю»?
— Да, — кивнул Лобов.
— Должен предупредить, что я — человек несерьезный. Не исключено, что я отнесусь к вашей важной истории без должного уважения. Вас может расстроить, если однажды вы встретите свою историю в моем тексте, искаженную самым непочтительным образом, и представленную в юмористическом свете, грубо говоря, не удивляйтесь, если я высмею ваши самые высокие устремления.
— О, это было бы просто замечательно!
— Вот даже как! Вы меня заинтриговали, начинайте свой рассказ.
Собственно, ничего нового о наступающей эпохе Лобов не рассказал. Разве что Зимин окончательно убедился, что сплетни о практическом бессмертии не пустая болтовня. Отменить принятое решение уже нельзя. Согласие людей больше не имеет значения. Вот так однажды изобрели телевидение. Его не было, потом оно появилось. Назад отыграть нельзя. Люди вынуждены покупать телевизоры или отказываться от их покупки, обрекая себя на жизнь, лишенную движущихся картинок и говорящих голов. Вот и весь выбор.
С возможным бессмертием дело обстояло еще хуже, в аптеки еще не успели завести таблетки, а проблемы уже возникли. К сожалению, никто не знает, как их решать.
— Мы должны осознать, что внедрение практического бессмертия кардинально отличается от технологического прорыва, в обычном понимании этого термина, — сказал Лобов проникновенно, его голос едва заметно дрожал, он говорил об очень серьезных вещах.
— Почему? — спросил Зимин вовсе не для того, чтобы позлить Лобова, ему на самом деле было интересно.
— Это очевидно. Поведение людей, соглашаемся мы с этим или нет, строится на удовлетворении трех основных потребностей. Это поиск пропитания, продолжение рода и жажда доминирования. До сих пор развитие технологий способствовало решению этих задач. Сейчас эта триада оказалась поколеблена. Потребности в продолжении рода больше не существует. Точнее сказать, она ослабла самым прискорбным образом.
— Чего это вдруг? С какого перепугу?
— Сами подумайте. Слова «я не пожил, как следует, так пусть дети мои поживут», потеряли актуальность. Отныне человек сам для себя становится и предком, и потомком. Немедленно перестает работать механизм наследования. Люди больше не обязаны заботиться о своих потомках, необходимость передавать детям накопленное состояние отомрет естественным путем. Отныне вновь рожденные больше не продолжатели рода и семейных традиций, а конкуренты. Из человеческой практики исчезнет даже, казалось бы, извечное желание хвастаться достижениями своих детей. Да и дети быстро излечатся от любви к своим родителям. Легко догадаться, что относиться они будут к ним, как к злейшим врагам, поскольку старики будут занимать их рабочие и общественные места, которые обязательно достались бы им, если бы не практическое бессмертие. Привычные социальные лифты, которые и без того загибаются, окончательно перестанут работать, что естественным образом приведет общество к еще большему расслоению.
— Грустно! — сказал Зимин.
— Это одна из множества проблем. Надо понимать, что как только мы расправимся с одной из трех человеческих потребностей, немедленно рухнут и две остальных. Люди перестанут быть людьми.
— Об этом стоит написать.
— Ловлю вас на слове.
Писать по заказу Зимин не любил, точнее, не умел. Но сюжет показался интересным. Был у него один знакомый парень — Федор Лагров. Очень серьезный и практичный человек. Он наверняка добьется карьерного роста в новой науке. Про него и следовало написать.