— Чем?
— Проверяешь научные сообщения на истинность.
— Надо же такое придумать. Явный навет.
— Утверждают, что всякий раз, когда ты высмеиваешь очередную опубликованную белиберду, то обязательно добавляешь слова: «Они бы еще написали, что…». После чего подробно расписываешь, как следует объяснять факты с точки зрения старой науки. Неужели ты думаешь, что твои работодатели настолько глупы, что не заметят этого?
— Не так. Я высмеиваю оба подхода: и правильный, и неправильный. Несуразно делить науку на смешную и серьезную. Неудачи в науке часто бывают важнее побед. Мне казалось, что об этом все знают.
— Это провокация.
— «Не то открыли», — это же классика науки. А еще мне нравится, когда «закрывают» какое-нибудь «великое» открытие. Это вообще праздник.
— Я бы предположил, что ты уже давно окончательно запутался в своей диалектике и ничего не понимаешь ни в старой науке, ни в новой. Просто любишь безответственно трепаться. Тебе кажется, что это весело.
— Мне еще никто не говорил такого.
— Люди не хотят с тобой связываться.
— Я такой страшный?
— Нет, просто трепача трудно переспорить.
Разговор получился какой-то удивительно странный, лишенный внутренней логики. Будто дело происходило в театре комедии на самом первом чтении пьесы, а актеры перепутали выданные листки с текстами. Все встало бы на свои места, если бы собеседники поменялись репликами. Это отец имел основание упрекать сына в недопонимании элементарных вещей и обзывать его трепачом. А Лагрову пришлось бы оправдываться.
— Чего я не понимаю? — спросил отец. — Что такого «неправильного» я говорю?
— Ты не знаешь, что такое новая наука.
— Я?! Никакой новой науки не существует. Есть просто наука, рано или поздно вы это поймете. Поверь мне, я уже тридцать пять лет ученый. Меня не проведешь.
— Можно заниматься чем-то и сто лет, и при этом не разбираться в предмете.
— Сто лет нельзя.
— Сейчас уже можно. Новая наука позволяет увеличить продолжительность жизни во много раз. Собственно об этом я и говорю, ты затвердил общие фразы из лексикона прежних деятелей и используешь их по любому случаю. Иногда это получается забавно. Вот и все твои достижения. От тебя давно не требуют и не ждут ничего умного.
— И все-таки, почему ты решил, что я не разбираюсь в науке? Я перестал ею заниматься, поскольку не в моих правилах нарушать действующие законы. Однако…
— Ты постоянно используешь в своих статьях давно опровергнутые понятия: причинно-следственные связи, законы сохранения, логика, диалектика, энергия (в его самом глупом понимании, как способность некоего тела совершать работу), энтропия и прочие тому подобные. Ты говоришь, что наука может что-то доказать. Но это даже звучит смешно.
— И что в этом плохого? Люди читают и смеются, это же хорошо!
— Это все, чем ты можешь гордиться? — сказал Лагров, довольно потирая руки. — На старости лет ты стал шутом. Неужели для этого ты в молодости связался со старой наукой? Ты и сейчас будешь утверждать, что сумел разумно распорядиться своей жизнью?
— Зачем ты мне это говоришь?
— Я — твой сын. Докажи, что прожил свою жизнь не напрасно. Мне хотелось бы убедиться, что ты не стал пошлым неудачником.
— Ерунда какая-то, случилось что-то плохое? Могу ли я тебе помочь?
— Как я могу просить помощь у пошлого неудачника? Подумай об этом.
Лагров ушел довольным. Все получилось даже лучше, чем он ожидал. Отец будет вынужден оправдываться, это обязательно сделает его податливее. Но уверенности в том, что отец сдастся, не было. Он мог выкрутиться. За ним числилось такое умение. Лагров не хотел зависеть от его решения. Отец давно превратился в главного врага своего сына. Они не бегали с ножами друг за другом и не стреляли из автоматов, но сути дела это не меняло.
Приобретенный опыт сделал Лагрова практичным и даже циничным человеком. Он прекрасно понимал, что в таком деле нельзя идти ва-банк. Неудача с отцом ставила его существование под удар. Да, он мог потерять жизнь. Не переставая обрабатывать отца, — это полезно при любом раскладе, — следовало попробовать уговорить Ларису отказаться от ее глупой прихоти. Если получится, и она выбросит из головы свою дурацкую затею, это обезопасит его существование на долгие годы. Лагров неожиданно открыл скрытый смысл непонятной фразы, которую произносит в одном популярном фильме один второстепенный герой: «Я люблю своих внуков, они обязательно отомстят за меня моим детям». Зрители на эту шутку отреагировали правильно: в Интернете тут же появился новый мэм: «Трепещи, я твой сын». Однако прошло совсем немного времени и оказалось, что ничего смешного в этой фразе нет. Наоборот, появился повод для вселенской грусти. Не трудно сообразить, что если отец враг и соперник своему сыну, а тот — враг своему отцу, то и ребенку уготовано стать врагом и отцу, и деду. Можно ли заводить сына, не обращая внимания на очевидную несуразность подобного решения?
Лагров в очередной раз удивился, с каким трудом люди воспринимают самые очевидные истины, если они не касаются их напрямую. Да. Умственная лень или леность ума — великая вещь! Кстати, понимает ли Лариса, чего лишится, если заведет ребенка? Лариса — известная театралка. Вот и надо ей объяснить, что после рождения ребенка, она не сможет какое-то время посещать театр. Наверняка, она не подумала об этом.
И решил Лагров достать билеты на самое модное представление сезона. Это потребовало значительных усилий, кучи денег и обещаний, которые он бы никогда не дал при других обстоятельствах. Ему пришлось общаться с темными людьми, перекупщиками. Но затея того стоила.
Сам Лагров не любил современный театр, потому что актеры там постоянно истошно кричат нечеловеческими голосами. Лагров не переносил неуравновешенных людей. Тем более, когда за сомнительную «радость» наблюдать за ними приходится платить большие деньги. Но чего не сделаешь ради собственной выгоды. Он вручил Ларисе билеты, она была потрясена.
— Неужели ты пойдешь со мной в театр?
— Само собой. Видишь, билета два.
— Это же «Погружение во тьму самообмана»! Не знала, что ты можешь доставать билеты на модные спектакли. Полезный навык. Почему скрывал так долго?
— Я и сам не знал, что у меня получится. Но подумал, что неплохо было бы нам с тобой погрузиться куда-нибудь вместе. Давненько я не бывал в театре.
— Сам виноват!
— Наверное. Но там так орут!
— На «Погружении» орать не будут.
— Неужели?
— Сейчас в театре вообще не кричат.
— Не верю, — улыбнулся Лагров.
— Изменилась концепция, — заверила его Лариса. — Наступила пора психологических представлений.
— Это что еще за зверь?
— Пришли молодые режиссеры, которые утверждают, что все мы — люди. А потому внутри у нас обязательно есть некая психологическая начинка, которую в прежние времена называли душой. По их мнению, именно душа ответственна за то, что люди еще способны чувствовать и сострадать. Доброта, милосердие, любовь или, напротив, склонность к подлости, коварство и жестокость — все это лишь порождения нашей души.
— Твои режиссеры — религиозные фанатики?
— Вовсе нет. Они полагают, что в будущем человечество столкнется с жестокими и мучительными испытаниями, вызванными спонтанными душевными переживаниями, которые наш мозг не сумеет контролировать в должной степени. Это неминуемо приведет к взаимной ненависти и катастрофическим проблемам в общении. Люди станут врагами не потому, что для этого обнаружатся серьезные причины, а потому, что они не сумеют дать отпор своей взбесившейся душе, требующей слишком многого. И вот режиссеры предложили свою помощь.
— Как это?
— Нужно готовиться к будущим битвам, тренировать свою способность отключать чувства при необходимости. Молодые режиссеры считают, что наступают времена беды и бесконечного кошмара, избежать которых никому не дано. Вот они и придумали своеобразные спектакли-уроки, на которых зрители должны научиться жить в состоянии постоянного стресса.
— И назвали это «Погружением».
— Я рада, что ты понял.
Лагрову осталось лишь кротко улыбнуться. Вступать в спор с Ларисой по поводу душевных переживаний ему не хотелось. Он не верил во все эти тонкие штуки. Режиссеры, а вот в их существование Лагров верил, наверняка хотели расширить круг своих фанатов за счет любителей хлестких фраз. Давно известно, чем бессмысленнее и непонятнее звучит утверждение, тем больше сторонников оно находит. Люди умеют придумывать собственные объяснения любым словам, какими бы безумными они не казались. Для этого природе и понадобился человеческий интеллект.
Сам Лагров давно уже научился контролировать свое сознание. Отвлеченные рассуждения его не интересовали, он привык концентрироваться на конкретных проблемах. Сейчас его задачей было принудить Ларису отказаться от решения завести ребенка. Вполне вероятно, что для этого будет достаточно один раз посетить театр и посмотреть вместе с нею модное представление.
Неожиданные впечатления обрушились на Лагрова задолго до начала спектакля. Еще только подходя к зданию театра, он почувствовал необъяснимое волнение, тревогу за сохранность своей способности здраво мыслить. Ранее ему неоднократно приходилось слышать странную фразу: «После посещения театра он стал