другим человеком». Так вот, становиться «другим» в его намерения не входило. Он не верил, что кто-то сможет изменить его представления. С циничными и самоуверенными людьми, каким считал себя Лагров, такие фокусы не проходят.
Но неприятное волнение только усиливалось. Лагров дал себе команду успокоиться, и это удалось, но на очень короткое время. До проверки билетов.
Сама по себе ситуация, когда в помещение разрешали пройти только по специальному разрешению, была для него необычной. Лагров прекрасно понимал, что это всего лишь испытанный веками способ сбора с клиентов денег, но ощущение, что он стал одним из немногих избранных, не исчезало.
«Что с нами собираются делать проклятые режиссеры? Зачем мы им понадобились?» — против воли задавался он вопросами, ответы на которые можно было получить только за закрытыми дверьми, в зале, куда, как он знал, пропускают лишь в заранее назначенное время, оповещая зрителей о его наступлении специальным звуковым сигналом. После этого можно будет занять оплаченное место.
Это было неожиданное и завораживающее зрелище: скопище людей, в неестественной тишине медленно прогуливающихся по фойе и напряженно ожидающих сигнала. И то, что Лагров оказался одним из них, только добавляло волнения.
— Что-то мне не по себе, — признался он Ларисе.
— Появились предчувствия? — спросила она.
— Нет. Я бы сказал, что на меня накатило ожидание чего-то непривычного, неприятного.
— А чем предчувствие отличается от ожидания?
— Не знаю. Что со мной?
— Ничего страшного. С тобой все в порядке. Есть такое явление — магия театра. Ты, наверное, слышал раньше этот термин. Некоторые ощущения невозможно выразить логически, их возникновение объясняют существованием чувственной индукции.
— Не верю.
— Все правильно, ты и не должен верить, речь идет о науке, а не о религии. Режиссеры ссылаются на факты и эксперименты. Их утверждения проверяются на практике. Существует общее поле эмоций, которое подпитывается не только энергией актеров и создателей спектакля, но и, в большой степени, душевной энергией зрителей. Задача умелого режиссера — добиться, чтобы два потока слились в один общий. Только так можно научиться управлять эмоциональным настроем всех участников действия.
— И у них возникнут одинаковые чувства и одинаковые мысли?
— Только великие режиссеры способны достичь этого.
— А ты, значит, ходишь на спектакли, чтобы однажды приобщиться к общности?
— Ты так сказал, будто это плохо.
— Не обижайся, я просто рассуждаю. Если я правильно понял, ждешь, что однажды тебе повезет, и ты сумеешь по-настоящему приобщиться. Обретешь целостность, так сказать. И наступит счастье. Постой, да ты уже один раз приобщилась, признавайся!
— Это когда?
— Ты же не сама придумала завести ребенка. В театре подсказали?
— Как ты догадался?
— Большого ума не нужно.
— Рано или поздно каждый человек задумывается о том, зачем он живет на этом свете. В театре мне объяснили, что последние десять тысяч лет люди стараются отыскать в своей душе динамическое равновесие между правами и обязанностями. Понимаешь, я знала, что мне все должны, но оказалось, что и я всем должна. Звучит странно. Раньше бы мне такое сказали, не поверила. Но здесь, в театре, умеют убеждать.
— И ты решила, что должна родить ребенка.
— Да. Люди стали бессмертными, но это не значит, что мы должны отменить эволюцию. Естественный отбор должен быть продолжен. Знаешь ли ты, что за пятьдесят лет у каждого человека в генетическом коде происходит около двухсот мутаций? Одни из них полезны и должны передаваться следующим поколениям, другие, неудачные, будут отброшены. Но чтобы естественный отбор работал, нам следует рожать детей. Это наш долг.
— И об этом тебе сказали в театре?
— Разве в этом дело? Главное, что это правда.
Говорить больше было не о чем, Лагров понял, что ему не удастся отговорить Ларису. Значит, его усилия пропали даром. С этим следовало смириться.
— Все твои рассуждения верны, но только при одном обязательном условии.
— Каком? — спросила Лариса.
— Если у людей и в самом деле есть душа.
— Я верю в это.
— Ладно. Не собираюсь тебя переубеждать, хочу только спросить. Ты понимаешь, что не сможешь посещать театр, когда родишь ребенка?
— Буду оставлять его с тобой. А потом он подрастет, и мы будем ходить в театр вместе.
— Твои великие режиссеры ошибаются, бессмертному человеку не нужна душа. Она просто не способна пройти твой хваленый естественный отбор.
— Я все равно хочу ребенка.
— Знаю, — сказал Лагров.
Лариса не обратила внимания на то, с какой грустью он произнес свое «знаю». Лагров согласился, остальное ее не интересовало.
— Сейчас мы пройдем в зал. Режиссеры лучше, чем я, объяснят тебе философию эволюции. Сегодня расскажут, как правильно воспитывать бессмертного ребеночка. Тебе будет полезно послушать умных людей.
Раздался мелодичный сигнал — это было долгожданное приглашение занять места в зрительном зале. К немалому удивлению Лагрова зрителей собралось довольно много. Вокруг него раздавался ровный гул — люди негромко переговаривались, рассаживались в кресла, непривычно громко работали кондиционеры. Так, казалось из ничего, создавалась уникальная атмосфера будущего спектакля-проповеди. Лагров разглядывал лица зрителей и не мог отделаться от впечатления, что все они находятся в гипнотическом трансе. А ведь спектакль еще даже не начался. Он и сам чувствовал, что его охватило необычное воодушевление, природу которого понять было сложно.
— Чувствуешь, как тебя пробирает священный трепет приобщения к прекрасному? — спросила Лариса. — Это и есть — магия театра.
— Спектакль еще не начался, — возразил Лагров.
— Это только так кажется.
Свет стал медленно гаснуть. Наверное, и в этом был свой мистический смысл. Удачный способ приобщения к тайне. Мелочей не бывает.
Возникла небольшая, но выразительная пауза. Четыре секунды в полной темноте. Потом что-то глухо щелкнуло, и сцену осветили. Зрители в зале остались в темноте. Они превратились в расплывчатые силуэты. Наверное, и это было задумано режиссерами. Дешевый прием, впрочем, работающий. Лагров обратил внимание на чуть заметно дрожащие руки Ларисы, ее явно проняло.
На сцене появились два живых человека. Это Лагрова удивило, он был уверен, что в современном театре живых актеров давно уже заменили голографические копии. Но здесь все было по-настоящему. Лагрову даже показалось сначала, что это люди, не связанные со спектаклем. Рабочие сцены или как их там правильно называть. Но не персонажи, не действующие лица. Наверное, потому что они стояли молча, не выкрикивали текст. От них нельзя было оторвать взгляд. Они притягивали внимание. Зрители были готовы к эмоциональному единению с актерами.
Один из них, маленький и рыженький, заговорил первым. Голос у него был требовательный, неприятный и резкий. Второй, высокий и трогательно сутулый, пытался оправдаться. Лагров не сразу сообразил, что не разбирает слов. Но в этом не было нужды, и так все было понятно. Сын (маленький и рыжий) пытается объяснить своему отцу (высокому и сутулому) какие-то очевидные истины, а тот делает вид, что не понимает. Типичная жизненная история. Лагров безоговорочно принял сторону сына. Это только так говорится, что отец всегда относится к своему сыну с пониманием, а на самом деле отцы сумасброды и тираны. «Знаем, проходили», подумал он.
— Тебе нравится? — спросила Лариса.
— Пожалуй. Только не так, как конфета.
И все-таки следовало признать, что странное действо, с которым Лагров столкнулся в театре, помогло ему решить свою задачу. Участь отца была предрешена. Договориться с ним все равно не удастся, значит, придется использовать его склонность к порядочности и самоотверженности. Он не устоит.
Коммуникатор Лагрова зафиксировал вызов.
Лариса не смогла смолчать:
— Кто это? Как это не вовремя! Неужели нельзя было заранее выключить коммуникатор? В фойе специально для таких тупых, как ты, висит предупреждение. О себе не думаешь, позаботься о других.
Пришлось Лагрову покинуть зал, звонил отец, нужно было ему ответить.
— Зачем ты звонишь? — спросил Лагров.
— Хочу узнать, почему ты вчера разговаривал со мной в таком вызывающем тоне? Разве я дал повод обвинять меня… Не знаю даже в чем. Я ничего не понял. Ты был груб. Считаешь, что я виноват перед тобой?
— А чего ты ожидал? Только неудачник может задать такой вопрос! — немедленно выкрикнул Лагров заранее приготовленный ответ, он был универсален, его можно было успешно использовать при любом вопросе, какой бы ни задал отец. Например. «Как пройти в библиотеку»? «Только неудачник может задать такой вопрос»! Классная находка!
Отец растерялся. Как и было задумано. По-другому он отреагировать не мог, такое уж получил воспитание. Надо будет снова и снова бить в эту болезненную точку его самолюбия. И отец не устоит. Неужели он действительно считает себя неудачником? Его так легко обмануть.
— Ты не справедлив, сын, — сказал отец сухо, словно подслушал его мысли. — Жду тебя в нашей башне мечты. Приходи, не пожалеешь.