— А он еще приседает, чтобы испражняться? Часто здесь виноват артрит, а не какие-нибудь кишечные или ректальные расстройства — собака больше не может принимать нужную позу и делает это на ходу.
— Он часто делает на ходу, — сказал Джейкоб.
— Но иногда делает на кровати, — добавил Макс.
— Как будто не понимает, что испражняется, — пояснила доктор Шеллинг, — или просто не может удержать.
— Точно, — сказал Макс. — Я не знаю, могут собаки стыдиться или расстраиваться, но вот…
Джейкоб получил сообщение от Джулии: "Добрались до отеля".
— Этого нам не узнать, — сказала доктор, — но тут уж точно ничего приятного нет.
И все? — подумал Джейкоб. Добрались до отеля? Как сообщение неприятному сослуживцу или соблюдение предписанной законом обязанности. А затем он подумал: Почему она всегда дает мне так мало? И эта мысль его удивила: не только моментальный прилив гнева, на котором она принеслась, но то, насколько удобной она показалась, — и это слово всегда — несмотря на то, что до сих пор он так никогда не думал. Почему она всегда дает мне так мало? Так мало доверия. Так мало комплиментов. Такое редкое признание удач. Когда в последний раз она не задушила смешок от его шутки? Когда последний раз просила почитать, над чем он работает? Когда последний раз затевала игру в постели? Так мало для жизни. Он поступал дурно, но это лишь после десятилетия страданий от ран, нанесенных стрелами, слишком тупыми, чтобы прикончить сразу.
Джейкоб часто вспоминал ту работу Энди Голдсуорти[15], ради которой художник пластом лежал на земле в грозу, пока она не пролетела. И когда он поднялся, на земле остался его сухой силуэт. Как меловой контур жертвы преступления. Как неисколотый круг после игры в дартс.
— Он по-прежнему с удовольствием гуляет в парке, — сказал Джейкоб доктору.
— Что-что?
— Я говорю, он по-прежнему с удовольствием гуляет в парке.
И на этом, казалось бы, non sequitur[16] разговор повернулся на 180 градусов, перешел в другую плоскость.
— Иногда гуляет, — сказал Макс, — но в основном просто лежит. И ему так трудно дома ходить по лестнице.
— На днях он бегал.
— Ага, а потом хромал дня три подряд.
— Послушай, — начал Джейкоб, — всем ясно, что качество его жизни падает. Ясно, что он уже не тот пес, каким был раньше. Но и сейчас его жизнь вовсе не так плоха.
— Кто это говорит?
— Собаки не хотят умирать.
— Прадедушка хочет.
— Ну-ка, погоди. Что ты сейчас сказал?
— Прадедушка хочет умереть, — сообщил Макс как бы между прочим.
— Прадедушка не собака. — Полная дикость этого комментария поползла вверх по стенам. Джейкоб попытался смягчить его очевидной поправкой: — И он не хочет умирать.
— Кто это говорит?
— Оставить вас ненадолго? — спросила доктор, сложив руки на груди и сделав шаг к двери, даже не повернувшись к ней лицом.
— У прадедушки есть надежды на будущее, — сказал Джейкоб, — например, увидеть бар-мицву Сэма. И он радуется воспоминаниям.
— Как и Аргус.
— Ты думаешь, Аргус ждет бар-мицвы Сэма?
— Никто не ждет бар-мицвы Сэма.
— Прадедушка ждет.
— Кто это говорит?
— Собакам доступны все виды самых утонченных удовольствий жизни, — сказала доктор Шеллинг. — Полежать на солнышке. Полакомиться время от времени вкусной едой со стола хозяина. Трудно сказать, насколько их ментальный опыт заходит дальше этого. Нам остается только предполагать.
— Аргус чувствует, что мы его забросили, — сказал Макс, объявив свое мнение.
— Забросили?
— Как прадедушку.
Джейкоб вымученно улыбнулся доктору и сказал:
— Кто говорит, что прадедушка чувствует себя заброшенным?
— Он сам.
— Когда?
— Когда мы с ним говорим.
— А когда это бывает?
— Когда мы созваниваемся в скайпе.
— Он это не всерьез.
— Ну, а как ты поймешь, что Аргус имеет это в виду, когда скулит?
— Собаки не могут ничего иметь в виду.
— Скажите ему, — обратился Макс к доктору.
— Сказать ему что?
— Скажите ему, что Аргуса надо усыпить.
— О… Это не мне решать. Это очень личное.
— Ладно, но если вы думаете, что его не надо усыплять, вы бы уже сказали, что его не надо усыплять.
— Макс, он бегает в парке. Он смотрит фильмы на диване.
— Скажите ему, — попросил Макс ветеринара.
— Моя работа — лечить Аргуса, помогать сохранить его здоровье, а не давать советы по поводу эвтаназии.
— Другими словами, вы со мной согласны.
— Макс, она этого не сказала.
— Я этого не сказала.
— Вы считаете, моего прадедушку нужно усыпить?
— Нет, — ответила доктор, мгновенно пожалев, что своим ответом признала правомерность такого вопроса.
— Скажите ему.
— Сказать что?
— Скажите, вы считаете, что Аргуса надо усыпить.
— Я правда не должна такого говорить.
— Видишь? — сказал Макс отцу.
— Макс, ты понимаешь, что Аргус сейчас в этой комнате?
— Он не понимает.
— Конечно, понимает.
— Погоди-ка. Ты думаешь, Аргус понимает, а прадедушка нет?
— Прадедушка понимает.
— Правда?
— Да.
— Тогда ты чудовище.
— Макс…
— Скажите ему.
Аргус изрыгнул к ногам доктора с десяток практически целеньких наггетсов.
— А как тут моют стекла? — спросил Джейкоб у отца тремя десятками лет раньше.
Ирв посмотрел озадаченно и предположил:
— Стеклоочистителем?
— В смысле, с той стороны. Туда ведь не подойдешь. Сломаешь все, что там сделано.
— Но если никто не ходит, оно просто остается чистым.
— Не остается, — возразил Джейкоб. — Помнишь, мы вернулись из Израиля и все было в грязи? Хотя никого не было три недели? Помнишь, как мы писали наши имена ивритом на пыльных окнах?
— Дом не герметичная система.
— Герметичная.
— Не настолько герметичная, как диорама.
— Настолько.
Только одно Ирв любил больше, чем учить Джейкоба, — это когда тот его оспаривал, демонстрируя все признаки того, что однажды превзойдет отца.
— Может, поэтому стекло повернули той стороной от нас, — сказал он, улыбаясь и ероша пальцами волосы сына, которые со временем, отрастая, могли бы скрыть пальцы Ирва полностью.
— Не думаю, что со стеклом так можно.
— Нет?
— Нельзя скрыть его другую сторону.
— А с животными можно?
— Что ты имеешь в виду?
— Посмотри на морду этого бизона.
— И что?
— Повнимательнее.
Нет еще
Сэм с Билли сидели в хвосте автобуса, через несколько пустых рядов от остальных.
— Хочу тебе кое-что показать, — сказала Билли.
— Давай.
— На твоем айпаде.
— Я оставил его дома.
— Серьезно?
— Мама заставила, — пояснил Сэм, жалея, что не выдумал объяснения посерьезнее такого детского лепета. — Статью какую-нибудь прочла или еще чего?
— Она хочет, чтобы в поездке я был типа "с нами".
— Кто расходует десять галлонов бензина, не трогаясь с места?
— Кто?
— Буддистский монах.
Сэм посмеялся, не понимая шутки.
— А ты видел ролик, где аллигатор кусает электрического угря?
— Ага, охуительно.
Билли вынула обычный, нелепее, чем взрослый на мопеде, планшет, подаренный родителями на Рождество, и стала что-то писать.
— А видел ведущего погоды со стояком?
Они посмотрели вместе и посмеялись.
— Самый прикол, когда он говорит: "Наблюдаем подъем".
Билли загрузила новое видео.
— Гляди, сифилис у морской свинки.
— По-моему, это хомяк.
— Ты за деревьями не видишь язвы на гениталиях.
— Ужасно, я ворчу, как мой папаша, но не дурдом ли, что нам открыт доступ ко всей этой херне?
— Это не дурдом. Это наш мир.
— Ну, тогда не дурдом ли этот мир?
— Не может быть по определению. Дурдом — это про других.
— Мне правда очень нравится, как ты рассуждаешь.
— Мне правда очень нравится, что ты это говоришь.
— Это не я говорю: это правда.
— И еще одно: мне правда очень нравится, что ты не можешь себя заставить сказать слово на букву "л", потому что боишься, как бы я не решила, будто ты говоришь такое, чего ты на самом деле не говоришь.
— А?
— Очень, очень, очень нравится.
Он ее любил.
Она перевела планшет в кому и сказала:
— Эмет хи ашекер а-това бейотер.
— Это что?
— Иврит.
— Ты говоришь на иврите?
— Как ответил Франц Розенцвейг на вопрос, религиозен ли он: "Еще нет". Но я подумала, что одному из нас следовало бы немного просветиться в честь твоей бар-мицвы.
— Какой Франц? И погоди, а что значит-то?
— Правда — это самая надежная ложь.
— А, ладно: Аната ва субете о рикай сите иру баай ва, гокай суру хитсуё га аримасу.
— И что это должно означать?
— "Если ты все понимаешь, значит, ты плохо информирован". Японский вроде. Это был эпиграф к игре "Зов Долга: Секретные операции".
— Ага, я японский изучаю по четвергам. Просто не поняла твое произношение.
Сэму захотелось показать ей новую синагогу, над которой он работал две последние недели. Он гадал, была ли эта работа лучшим выражением всего лучшего в нем, и гадал, могла ли бы она понравиться Билли.
Автобус остановился у "Вашингтон Хилтон" — отеля, где теоретически через две недели должен был пройти прием по случаю бар-мицвы Сэма, если из него выжмут извинения, — и дети, выйдя из него, рассыпались по площадке.
В фойе висел большой баннер: "Добро пожаловать на конференцию "Модель ООН-2016"". В углу были свалены несколько десятков чемоданов и сумок, почти в каждой лежало то, чего там быть не должно было. Пока Марк пытался пересчитать детей по головам, Сэм отвел в сторонку мать:
— Когда будешь говорить, не раздувай, пожалуйста, ладно?