Коробочка окаменевшего мармеладного драже, подрезанного на кидуше в честь рождения кого-то, ныне ставшего акушером. Это кто-нибудь возьмет?
Поскольку к нему никто не ходил, места для верхней одежды не требовалось, поэтому шкаф в прихожей стал прекрасным местом для хранения еще одного мотка пузырчатой пленки, в которой не было никакой нужды. Летом пузырьки расширялись, и дверца шкафа выгибалась — шпильки петель от давления поворачивались на тысячные доли градуса против часовой.
Кто из живущих захотел бы получить то, что осталось ему раздать?
И от какого возмущения покоя, от чьего внезапного вмешательства вдруг зашипело последнее имбирное пиво в холодильнике?
Израильтяне приехали!
Тамир ухитрялся тянуть за собой три чемодана на колесиках, таща при этом два пакета из дюти-фри, набитых — чем? Какого дерьма ему потребовалось, что он заставил своих родных столько ждать? Швейцарские часы? Одеколон? Громадные пластмассовые шары "Эм энд Энс", наполненные малюсенькими шоколадными шариками?
В каждый приезд Тамир неизменно удивлял Джейкоба своим обликом. Вот перед Джейкобом человек, с которым у него общих генов больше, чем почти с любым другим человеком на земле, а многие ли из спешащих мимо прохожих вообще могли бы предположить, что эти двое родственники? Цвет кожи можно объяснить пребыванием на солнце, а отличия в сложении отнести на счет диеты, упражнений и силы воли, но как насчет его острого подбородка, нависающих бровей, волос на фалангах пальцев и на голове? Как насчет размера его ног, его безукоризненного зрения, его способности отрастить густую бороду за время, пока поджаривается гренок?
Он сразу двинулся к Джейкобу, как перехватчик "Железного купола"[29], сгреб за плечи, смачно поцеловал, затем отстранился на расстояние вытянутых рук. Стиснув плечи Джейкоба, оглядел его с ног до головы, будто примеряясь съесть или изнасиловать.
— Да, видно, мы больше не дети!
— Даже наши дети уже не дети.
Грудь у него была широкая и твердая. Подходящая поверхность, чтобы кому-нибудь вроде Джейкоба расположиться на ней писать о ком-нибудь вроде Тамира.
Он опять отстранился на длину руки.
— Что на тебе написано? — спросил Джейкоб.
— Смешно, ага?
— Ну вроде, но я не уверен, что все понял.
— "Судя по твоему виду, мне надо выпить". По твоему виду, а выпить надо мне.
— Подожди, то есть "ты такая уродина, что мне надо выпить" или "по твоему виду ясно, что мне надо выпить"?
Тамир обернулся к Бараку и сказал:
— Ну, говорил я тебе?
Барак кивнул и засмеялся, и Джейкоб опять не понял, что это означало.
С последнего приезда Тамира прошло почти семь лет, Джейкоб в Израиле не бывал со своей свадьбы.
Джейкоб сообщал Тамиру только хорошие новости, по большей части приукрашенные, а порой откровенно выдуманные. Как оказалось, Тамир и сам не чурался украшательства и вранья, но чтобы правда вышла наружу, потребовалась война.
Все обнимались со всеми. Тамир оторвал Ирва от земли, выжав из него негромкий пук — этакий анальный Геймлих[30].
— Я заставил тебя пернуть! — воскликнул Тамир, с удовлетворением взмахнув кулаком.
— Ну, просто чуток газа, — смутился Ирв: переименование при отсутствии разницы, как сказал бы доктор Силверс.
— Сейчас пернешь еще разок!
— Ой, не надо.
Тамир вновь обхватил Ирва и оторвал от земли, на сей раз сжав чуть покрепче. И прием вновь сработал, в этот раз даже лучше — в весьма специфическом понимании лучшего. Вернув Ирва на землю, Тамир глубоко вдохнул и вновь распахнул объятия.
— А теперь ты обосрешься.
Ирв сложил руки на груди.
Тамир радостно рассмеялся:
— Шучу, шучу!
Все, кроме Ирва, посмеялись. Макс заливисто хохотал в присутствии Джейкоба первый раз за несколько недель, а возможно, и месяцев.
Затем Тамир вытолкнул вперед Барака и, взъерошив ему волосы, объявил:
— Ну, гляньте. Мужик, верно?
Мужик было самое подходящее слово. Высоченный, словно высеченный из Иерусалимского камня и щедро декорированный шерстью, с грудью — прямо можно было бы играть в пристенок, если бы не лес волос-пружинок такой густоты, что все, попавшее туда, застревает навечно.
Рядом с братьями и обычными прическами Макс выглядел вполне по-мальчишески. Но рядом с Бараком казался мелким, слабым и бесполым. И кажется, это все отметили — и в первую очередь сам Макс, робко отступивший на полшага, в сторону номера матери в вашингтонском "Хилтоне".
— Макс, — возгласил Тамир, обратив взор на племянника.
— Так точно.
Джейкоб смущенно хохотнул.
— "Так точно"? Да ну?
— Вырвалось, — пояснил Макс, почуяв гончих на хвосте.
Тамир окинул его взглядом и заметил:
— Похож на вегетарианца.
— Пескетарианца, — уточнил Макс.
— Ты же ешь мясо, — вмешался Джейкоб.
— Знаю. Я похож на пескетарианца.
Барак двинул Макса в грудь, без всякой видимой причины.
— Ох! Что за…
— Шутка, — сказал Барак. — Шутка.
Макс потер грудь.
— Ничего себе шутка — ты мне грудину сломал.
— Как насчет похавать? — спросил Тамир, хлопая себя по пузу.
— Я думал, может, сначала заедем к Исааку, — предложил Джейкоб.
— Дай человеку поесть, — сказал Ирв, разделив их на два лагеря уже самим выбором одной из сторон.
— Почему бы, черт возьми, и нет, — ответил Джейкоб, вспомнив изречение Кафки: "В борьбе собственной личности против мира вставай на сторону мира".
Тамир окинул взглядом терминал и ударил в ладони.
— "Панда-экспресс"! То, что надо!
Тамир заказал свинину с лапшой ло-мейн. Ирв изо всех сил старался скрыть недовольство, но этих сил хватило не на многое. Если Тамир не способен быть персонажем Торы, то мог бы хотя бы следовать ей. Но Ирв был гостеприимным хозяином — родня есть родня — и прикусывал язык, так что его зубы в конце концов щелкнули.
— Знаешь, где сейчас можно найти лучшую в мире итальянскую еду? — спросил Тамир, насаживая на вилку кусок свинины.
— В Италии?
— В Израиле.
— А, я что-то слышал, — сказал Ирв.
Джейкоб такой нелепости стерпеть не смог:
— Ты имеешь в виду, лучшая итальянская еда за пределами Италии?
— Нет, я говорю, что лучшая в мире итальянская еда, которая готовится сейчас, готовится в Израиле.
— Правильно. Но ты делаешь двусмысленное заявление, что Израиль — это страна за пределами Италии, где готовят лучшую итальянскую еду.
— Включая Италию, — поправил Тамир и хрустнул фалангами свободной от вилки руки, просто сжав и разжав кулак.
— Это невозможно по определению. Это как сказать, что лучшее немецкое пиво варят в Израиле.
— Оно называется "Золотая звезда".
— И я его люблю, — добавил Ирв.
— Ты же вообще пива не пьешь.
— Ну, когда пью.
— А вот спрошу-ка я тебя, — сказал Тамир. — Где пекут лучшие в мире бублики?
— В Нью-Йорке.
— Согласен. Лучшие в мире бублики пекут в Нью-Йорке. Теперь спрошу так: бублики — это еврейская еда?
— Зависит от того, что ты под этим понимаешь.
— Еврейская ли еда бублик в том же смысле, как паста — итальянская еда?
— Ну, в похожем смысле, да.
— И позволь спросить тебя: является ли Израиль родиной евреев?
— Израиль — это еврейское государство. — Тамир выпрямил спину. — И с этими моими словами ты не можешь не согласиться.
Ирв бросил взгляд на Джейкоба:
— Конечно, это родина евреев.
— Все зависит от того, что понимать под родиной, — не сдавался Джейкоб. — Если ты говоришь про родину предков…
— Это как? — не понял Тамир.
— Ну, то есть про место, откуда происходит твоя семья.
— И это…
— Галиция.
— Ну, а до того?
— Что, Африка?
Голос Ирва сделался текучим, как патока, но без сладости:
— Африка, Джейкоб?
— Вопрос выбора. Можно открутить назад до сиденья на деревьях, можно до океана, если хотим. Некоторые прослеживают до райского сада. Ты остановился на Израиле. Я на Галиции.
— Ты чувствуешь себя галисийцем?
— Я чувствую себя американцем.
— А я евреем, — сказал Ирв.
— Правда в том, — произнес Тамир, закидывая в рот последний кусок свинины, — что тебе важнее чувствовать в ладонях сиськи Джулии.
Вдруг без всякой связи с разговором Макс спросил:
— Как вы думаете, туалет здесь чистый?
Джейкобу подумалось, не вызван ли вопрос Макса и его желание смыться знанием, точным или интуитивным, того, что отец уже много месяцев не дотрагивался до грудей матери?
— Ну, это же туалет, — ответил Тамир.
— Ладно, потерплю до дому.
— Если тебе надо сходить, сходи, — посоветовал Джейкоб. — Терпеть вредно.
— Это кто сказал? — вмешался Ирв.
— Твоя простата скажет.
— Ты думаешь, моя простата будет с тобой говорить?
— Мне не надо сходить, — сказал Макс.
— Терпеть полезно, — сказал Тамир. — Это как… как оно называется? Не кугель[31].
— Сходи попробуй, Макс, ладно? На всякий случай.
— Пусть уж не ходит ребенок, — сказал Ирв. Затем Тамиру: — Кегель[32]. И ты абсолютно прав.
— А я схожу, — сказал Джейкоб. — Знаете почему? Потому что люблю свою простату.
— Может, тебе на ней жениться? — предложил Макс.
Джейкобу не хотелось в туалет, но он пошел. И стоял там над писсуаром, придурок с вынутым членом, выжидая секунды, чтобы усугубить бессмысленность этого занятия, ну и на всякий случай.
Рядом мочился мужчина в возрасте Ирва. Струя у него шла неровными толчками, как из газонного дождевателя, и на неврачебный слух Джейкоба это воспринималось как симптом. Сосед негромко крякнул, и Джейкоб невольно бросил взгляд в его сторону, и они успели обменяться мимолетнейшими улыбками, пока не опомнились, где находятся: в таком месте, где допускается лишь секундный обмен взглядами. Джейкобу показалось, что он давно знает этого человека. Ему часто казалось такое над писсуаром, но на сей раз он был уверен — как и всегда. Где же он видел это лицо? Учитель из начальной школы? Учитель кого-то из мальчиков? Кто-то из друзей отца? На миг он решил, что этот незнакомец встречался ему на каком-то старинном фото восточноевропейской родни Джулии и что он явился из прошлого, чтобы доставить какое-то предупреждение.