— Мои родители не смогут быть.
— Мне жаль. Можем мы подключить их по скайпу?
— И нужна Тора. Это не примочка.
— Точно. Черт. Если рав Зингер не будет участвовать…
— Он не будет.
— Отец может попросить парней из той шуле в Джорджтауне. Он там знает кое-кого.
— Ты этим займешься?
— Да.
— Хорошо. Я могу купить… И если я…
Она переключилась на свои внутренние схемы, на тот никогда не отдыхающий материнский отдел мозга, который хранит сведения о детских праздниках, предстоящих через две недели, помнит о пищевых аллергиях друзей детишек, всегда знает, у кого какой размер обуви, и не нуждается в напоминаниях цифрового дневника, чтобы записываться дважды в год на профилактический осмотр у стоматолога, и ведет реестр исходящих благодарственных записок на подарки к дню рождения.
— Какое второе условие? — спросил Джейкоб.
— Что, прости?
— Ты сказала, я должен сделать две вещи.
— Ты должен усыпить Аргуса.
— Усыпить?
— Да.
— Чего ради?
— Потому что пора и потому что он твой.
Мальчиком Джейкоб любил раскрутить глобус, остановить его пальцем и вообразить, как бы все было, если бы он жил в Нидерландах, Аргентине, в Китае или в Судане.
Мальчиком Джейкоб воображал, что его палец на миг останавливает вращение настоящей Земли. Никто этого не замечает, как никто, по сути, не чувствует вращения Земли, но солнце замирает в небе, океан стекленеет, и фотографии сваливаются с холодильников.
Своими словами — Потому что пора и потому что он твой — Джулия будто пальцем остановила его жизнь.
Потому что пора и потому что он твой.
Место, где сходились два условия, было его домом. Но мог ли он там жить?
На последней своей конференции Джейкоб познакомился с парой глухих родителей и их восьмилетним, тоже глухим, сыном. Они недавно переехали в Штаты из Англии, рассказал мужчина, потому что мальчик в автомобильной аварии потерял левую кисть.
— Сожалею, — показал Джейкоб, обводя сжатым кулаком вокруг сердца.
Глухая мать прикоснулась четырьмя пальцами к нижней губе, затем вытянула руку, опустив пальцы книзу, будто посылая воздушный поцелуй без поцелуя.
Джейкоб спросил:
— Здесь врачи лучше?
Женщина ответила знаками:
— В британском языке жестов нужны обе руки для изображения букв пальцами. В американском нужна только одна. Он справился бы и там, но мы хотим создать ему наилучшие условия.
Мать с мальчиком отправились к палатке ремесел, отец остался с Джейкобом. Они проговорили час, в тишине, заполняя пространство друг между другом историями своих жизней.
Джейкоб читал о глухих парах, которые хотели иметь глухих детей. Одна такая пара даже прибегла к генетическому вмешательству. Потом он довольно часто об этом думал, о моральной стороне такого выбора. Когда они достаточно поболтали, чтобы вопрос не показался праздным любопытством, Джейкоб спросил мужчину, что тот почувствовал, когда узнал, что его сын, как и он сам, глух.
— Меня спрашивали, мальчика я хочу или девочку, — прожестикулировал тот в ответ. — Я ответил, что хочу здорового ребенка. Но у меня было одно самое тайное желание. Может быть, вы знаете, что слух у новорожденного проверяют только перед самой выпиской?
— Не знал.
— Посылают в ухо звуковой сигнал: если он отражается, значит, ребенок слышит. Поэтому ждут, сколько можно, пока ушной канал освободится от амниотической жидкости.
— Если звук не возвращается, то ребенок глухой?
— Точно.
— Куда же уходит звук?
— В глухоту.
— То есть какое-то время вы не знали?
— День. Один день он не был ни то ни другое. Когда медсестра сообщила, что он глухой, я плакал и плакал без конца.
Джейкоб вновь нарисовал кулаком круг на груди.
— Нет, — показал глухой отец. — Слышащий ребенок был бы благословением. Но глухой ребенок — особенное благословение.
— Это и было ваше желание?
— Мое самое тайное желание.
— Но как же насчет наилучших возможностей?
— Могу я спросить, не еврей ли вы? — поинтересовался глухой отец.
Вопрос был столь неожиданный, что Джейкоб не был уверен, так ли он понял его, но все же кивнул.
— Мы тоже евреи.
Это вековечное признание и смутило, и моментально успокоило Джейкоба.
— Откуда ваш род?
— Отовсюду. Но в основном из Дрогобыча.
— Мы с вами земляки, — показал глухой отец.
На самом деле он показал "Мы с вами из одних мест", но Джейкоб уловил, что его руки говорили на идише.
— Евреям труднее, — продолжал этот отец. — Не всегда получаешь лучшие условия.
— Да, все иначе, — ответил Джейкоб.
Отец показал:
— Я прочел в одном стихотворении такую строчку: "Можно найти мертвую птицу, но нигде не увидишь их стаю".
Знак для стаи — две ладони, волнообразным движением отодвигаемые от живота.
Домой Джейкоб вернулся как раз к субботнему обеду. Они зажгли свечи и благословили их. Благословили вино и пили его. Развернули халу, благословили, преломили, раздали, ели. Благословения канули во вселенской глухоте, но когда Джейкоб с Джулией шептали в детские ушки своих мальчиков, молитвы возвращались эхом. После еды Джейкоб с Джулией, Сэм, Макс и Бенджи, закрыв глаза, ходили по комнатам.
VIРазрушение Израиля
Спешите домой
В конце концов спешить с бар-мицвой не пришлось — лишь через восемь дней Тамир с Джейкобом нашли способ попасть в Израиль, — но на усыпление Аргуса времени явно не хватало. Джейкоб поговорил с несколькими сострадательными ветеринарами, а кроме того, посмотрел несколько жутких видеороликов на "Ютубе". Даже когда эвтаназия была очевидным "благом" — не на шутку страдающему животному дают возможность уйти легко, — это была жуть. Джейкоб не мог на такое пойти. Не был готов. И Аргус не был готов. Они не были готовы.
Посольство по-прежнему отказывало в помощи, коммерческие авиакомпании в Израиль по-прежнему не летали. Поэтому Тамир с Джейкобом пробовали раздобыть журналистскую аккредитацию, записаться в волонтеры "Врачей без границ", прилететь в какую-нибудь соседнюю страну и добраться в Израиль на корабле — все бесполезно.
Их положение и положение во всем мире изменила трансляция во многих странах речи израильского премьер-министра — речи, составляя которую он должен был понимать: эти слова будут учить наизусть школьники или вырежут на мемориальных досках.
Глядя прямо в камеру и прямо в еврейские души смотревших на него евреев, он заявил о беспрецедентной угрозе самому существованию Израиля и просил всех евреев от шестнадцати до пятидесяти пяти "поспешить домой".
Воздушное пространство страны должно было открыться для прибывающих рейсов, и пассажирские аэробусы, освобожденные от кресел, чтобы принять на борт больше народу, будут один за другим вылетать с аэродромов Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Майами, Чикаго, Парижа, Лондона, Буэнос-Айреса, Москвы и других крупных центров концентрации еврейского населения.
И заправлять самолеты будут только перед самым взлетом, ведь никто не знал, даже приблизительно, какова будет их загрузка.
Сегодня я не мужчина
— Нам нужно кое-что обсудить по-семейному, — сказал Сэм.
Это было вечером накануне его поспешной бар-мицвы. Через двенадцать часов должна была начаться доставка блюд для праздничного стола. И немного спустя ожидались те немногочисленные родные и друзья, что смогли принять приглашение, отправленное за столь недолгое время до события. А потом он станет мужчиной.
Макс и Бенджи сели на кровать Сэма, ногами упершись в пол, Сэм же устроил свои девяносто два фунта в любимом крутящемся кресле — любимом за то, что диапазон его движений давал ощущение могущества, и любимом за то, что прежде оно принадлежало отцу. Экран стационарного компьютера Сэма мерцал — через Синай двигалась армия.
С родительским тактом Сэм изложил соответствующую возрасту слушателей версию событий вокруг отцовского телефона и сделанные им — из обрывков разговора, подслушанного Максом в машине, из рассказа Билли, что-то видевшей на конференции "Модель ООН", из собственных наблюдений — выводы об отношениях их матери с Марком. ("Я не понимаю, что здесь такого, — сказал Бенджи. — Люди все время целуются, и это же хорошо?") Сэм пересказал, что подслушала Билли из разговора-репетиции их родителей (это подтверждалось сведениями, которые разнюхал Макс) и что сообщил ему Барак о решении их отца отправиться в Израиль. Все знали, что Джейкоб солгал, сказав, будто Джулия ночевала на объекте реконструкции, но в то же время они чувствовали: он и сам не знает, где она на самом деле была, потому никто об этом не заговаривал.
Сэм частенько фантазировал, как убивает братьев, но бывало, представлял и как он их спасает. Эти два противоположных стремления его раздирали с тех пор, как у него появились братья. Теми же руками, на которых качал маленького Бенджи, Сэм хотел переломать ему ребра, и острота этих сосуществующих импульсов определяла его братскую любовь.
Но не теперь. Теперь он хотел только нянчить их. Теперь в нем не было ни собственничества, ни ревности к их успехам, ни обжигающей беспредметной досады.
Когда Сэм добрался до кульминации — "Скоро все изменится", — Макс расплакался. Сэм инстинктивно хотел было сказать: "Смешно, смешно", но возобладал более сильный рефлекс, и он произнес: "Понимаю, понимаю". Когда расплакался Макс, расплакался и Бенджи — как будто переполненная емкость излилась в другую переполненную емкость, переполнив ее.
— Дело дрянь, — заключил Сэм. — Но все будет нормально. Мы просто не позволим, чтобы это произошло.
Бенджи проговорил сквозь слезы:
— Не понимаю. Целоваться приятно.
— А что мы сделаем? — спросил Макс.
— Они откладывают все до тех пор, пока не пройдет моя бар-мицва. Они собирались сообщить нам про развод только после нее. Папа собирался переехать после бар-мицвы. А теперь он после бар-мицвы думает лететь в Израиль. Так что я не буду проходить бар-мицву.