— Моим чувствам всегда было плевать на то, какими они должны быть.
— Ты добрый, Джейкоб.
— В сравнении с кем?
— В сравнении с другими мужиками.
— Такое чувство, будто черпаю воду решетом.
— Если бы жизнь была простой, все бы справлялись.
— Все и справляются.
— Подумай, сколько триллионов триллионов нерожденных людей приходится на каждого рожденного.
— Или просто подумай о дедушке.
— Я часто думаю. — Она подняла глаза и обвела взглядом комнату. — Не знаю, помогают тебе или раздражают мои замечания, но…
— К чему такая бинарность?
— Ну да. Угу. Стены тут темноватые.
— Я знаю. Темноваты, это да.
— Тоскливые.
— У меня был колорист.
— Да ты шутишь?
— Я взял краску, которая тебе нравилась. "Фэрроу" и что-то там.
— "Фэрроу и Болл".
— И мне предложили услуги колориста, я сначала подумал, бесплатно, в довесок к батарее краски по дикой цене. А потом получил счет на две с половиной тысячи долларов.
— О нет.
— Да. Две тысячи пятьсот. И теперь я живу, будто под юнионистской каскеткой.
— Что?
— Ну шапка из Гражданской войны, я слушал эту историю…
— Надо было попросить меня.
— Ты для меня дороговата.
— Я бы pro bono.
— Разве мой папа тебя не учил, что бесплатных колористов не бывает?
— Тут везде бумага, — сказал Бенджи, спускаясь по лестнице. Вид у него был бодрый и невозмутимый.
— Это просто чтобы прикрыть пол, пока идет ремонт.
— Я буду все время спотыкаться.
— Когда ты сюда поселишься, ее не будет. Бумаги на полу, стремянки, пыли. Все уберут.
Спустились Макс и Сэм.
— Можно мне в комнату мини-холодильник? — спросил Макс.
— Конечно, — сказал Джейкоб.
— Зачем? — спросила Джулия.
— Правда, тут слишком много бумаги на полу? — спросил Бенджи братьев.
— Для всех этих итальянских газировок.
— Я думаю, папа их купил, чтобы отпраздновать ваш первый визит.
— Пап?
— Конечно, мы их будем пить не каждый день.
— Сэм, ну это же плохо, столько бумаги на полу?
— Ладно, тогда я буду там хранить мертвых крыс.
— Мертвых крыс?
— Я разрешил ему завести питона, — сказал Джейкоб. — а они их едят.
— Вообще-то их, наверное, лучше хранить в морозильнике, — предположил Макс. — А в мини-холодильниках вряд ли морозилки есть.
— Зачем тебе питон? — спросила Джулия.
— Я всегда хотел питона, потому что они классные, а папа сказал, что теперь, в новом доме, можно завести и питона.
— Почему никому не жалко, что я все время буду спотыкаться? — спросил Бенджи.
И тут Сэм, уже непривычно долго молчавший, сказал:
— Моя комната мне нравится. Спасибо, папа.
Вот это и было Джейкобу тяжелее всего слышать. Видя, что без помощи ему не обойтись, Джулия поспешила подставить плечо.
— Ну, — сказала она, хлопнув в ладоши и нечаянно взметнув новое облако пыли, — мы с папой подумали, что неплохо бы этот дом как-нибудь назвать.
— Разве это не просто Папин дом?
— Верно, — сказал Джейкоб, беря себя в руки и изображая оптимизм. — Но мы все хотим считать его одним из двух домов нашей семьи.
— Ну да, тот, в котором ты живешь. В отличие от того, где живет мама.
— Мне этот дом не нравится, — сказал Бенджи, перерезав тем самым Джейкобу тросики эмоциональных тормозов.
— Еще понравится, — сказала Джулия.
— Мне не нравится.
— Понравится, обещаю.
Джейкоб почувствовал, что уходит в занос. Нечестно, что он должен переезжать, нечестно, что ему досталась роль того, кто ушел из семьи, что вся эта пыль — его. Но он также чувствовал, что зависит от помощи Джулии. Без нее он не справится. Без нее у него не получится жить без нее.
— Все будет отлично, — сказала Джулия, как будто вдыхая свою жизнерадостность в лопнувший шарик счастья Бенджи, она могла не позволить ему сдуться. — Папа говорит, наверху есть даже комната с теннисным столом.
— Абсолютно верно, — подтвердил Джейкоб. — А еще я затроллил весь "Е-бэй" в автомата для скибола.
— Ты хотел сказать протралил, — поправил Макс, — а не затроллил.
— Вообще-то, — вступил Сэм, внезапно оживившись, — вы знаете, что троллить происходит от слова трал? А вообще не от "тролля"?
— Нет, — сказал Макс, благодарный за крупицу нового знания. — Я всегда думал, что от "тролля".
— Правда?
Обычный разговор — как будто обычная жизнь продолжается.
— Что такое скибол? — спросил Бенджи.
— Такая помесь боулинга и дартса, — сказал Сэм.
— Представить себе не могу.
— Ну как в "Чак-И-Чизе"?
— А, понятно.
Обычная жизнь? Так весь этот кавардак ради нее?
— А может, Дом с автоматами? — предложил Макс.
— Еще скажи "Arcade Fire", — сказал Сэм.
— Очень пыльно, — сказал Бенджи.
— Пыли не будет.
— Может, усадьба Дайвенпорт?
— Почему?
— Потому что он на улице Дайвенпорт.
— Это название для какого-нибудь старинного особняка.
— Не понимаю, почему не называть его Папиным домом, — сказал Сэм. — Можно притворяться, что это что-то другое, но это же папин дом.
— Бумажный дом, — сказал Бенджи не то сам себе, не то никому.
— Что?
— Потому что здесь везде бумага.
— Когда вы поселитесь, бумаги уже не будет, — повторил Джейкоб.
— Бумага — это на чем пишут, а ты же писатель.
— Он на компьютере пишет, — сказал Сэм.
— А бумага легко рвется и горит.
— И зачем называть дом в честь того, что легко рвется и горит?
— Не гноби его, Макс.
— А что я такого сказал?
— Да бог с ним, — сказал Джейкоб. — Можем называть его просто 2328, по адресу.
— Нет, — сказала Джулия, — не "бог с ним". Идея отличная, а нас тут пятеро умных. Надо справиться.
Пятеро умных задумались. Они пытались умом решить задачу не для ума: как если бы крестовой отверткой решали кроссворд.
Есть религии, упирающие на мир в душе, есть — на уклонение от греха, есть — на молитву. Иудаизм упирает на ум: в текстах, в обрядах, в культуре. Всё — познание, всё — подготовка, непрерывное пополнение умственного инструментария, чтобы его можно было применить к любой ситуации (и тогда станет слишком тяжело нести). Евреи составляют 0,2 процента населения Земли, и на их долю приходится 22 процента Нобелевских премий — или 24, если не считать Нобелевскую премию мира. И при отсутствии Нобеля за уничтожаемость было десятилетие, когда евреи не имели особых шансов на получение этой премии, а то бы доля была еще больше. Почему? Не потому, что евреи умнее всех прочих, а потому, что евреи прикладывают силы именно к тому, за что награждают в Стокгольме. Евреи тысячелетиями готовились к соревнованию за Нобелевку. Но если бы была еще Нобелевская премия за Довольство Жизнью, за Чувство Устроенности, за Способность Отпускать, эти 22 процента — 24 без учета Премии мира — рухнули бы со свистом.
— Я все-таки думаю, надо его назвать "Папин дом", — сказал Сэм.
— Но это не только мой дом. Это наш дом.
— Мы не можем звать его "Наш дом", — сказал Сэм, — потому что другой дом тоже наш.
— Дом с часами?
— Почему?
— Не знаю.
— Помпельмовый дом?
— Безымянный дом?
— Пыльный дом?
— Продолжение следует, — сказала Джулия, сверившись с часами в телефоне. — Ребятам пора в парикмахерскую.
— Ладно, — сказал Джейкоб, понимая неизбежность, но желая оттянуть ее хоть на несколько минут. — Кто-нибудь хочет перекусить или попить?
— Мы опаздываем, — сказала Джулия. И добавила: — Все попрощайтесь с Аргусом.
— Пока, Аргус.
— Чао, Арго.
— Хорошенько попрощайтесь, — сказала она.
— Почему?
— Он впервые будет ночевать в новом доме, — сказал Джейкоб.
— "Новый дом"? — предложил Сэм.
— Может быть, — сказал Джейкоб, — хотя он недолго будет новым.
— Тогда мы его и переименуем, — сказал Сэм.
— Как Староновая синагога в Праге, — сказала Джулия.
— Или переедем, — сказал Бенджи.
— Всё, никаких больше переездов, — сказал Джейкоб.
— Идем, — сказала Джулия детям.
Дети попрощались с Аргусом, и Джулия опустилась на колено, чтобы посмотреть глаза в глаза.
— Ну, бывай, парень.
Она ничем не выдала себя, ни для кого, кроме Джейкоба. Но Джейкоб видел. Он не мог объяснить, в чем это выражалось — ничего особенного не было ни в ее лице, ни в позе, ни в голосе, — и все же она выдала себя. Джейкоб кое-как умел себя давить. А Джулия умела собраться. И это в ней восхищало. Она делала это для детей. Она делала это для Аргуса. Но как ей удавалось?
— Ладно, — сказал Джейкоб.
— Ладно, — сказала Джулия.
— Я знаю, что нам надо сделать, — сказал Бенджи.
— Нам надо идти, — сказала Джулия.
— Нет. Надо обойти дом с закрытыми глазами. Как мы делали на Шаббат.
— Может, в следующий раз? — сказал Джейкоб.
Сэм шагнул вперед — шаг во взрослую жизнь:
— Пап, сделаем это для него.
Джулия поставила сумку. Джейкоб вынул руки из карманов. Они не проверяли друг друга, кто как закрывает глаза, ведь это убило бы суть ритуала. Но никто и не жульничал, потому что включался мотив, сильнее, чем инстинкт подсмотреть.
Поначалу было весело, это было развлечением. Сладкая и ничем не омраченная ностальгия. Дети нарочно натыкались на предметы, гикали, хохотали. Но потом, нечаянно и незаметно для всех, установилась тишина. Никто не прекращал говорить — но разговоры смолкли. Никто не сдерживал смеха — но смех стих. Надолго — для каждого по-своему долго — они стали привидениями, или первооткрывателями, или новорожденными. Они не знали, вытянул ли кто-нибудь руки вперед, страхуясь. Не знали, идет ли кто-нибудь мелкими приставными шажками, возит ли ногой по полу, нащупывая препятствие, или ведет пальцем по стене, которая все время должна быть справа. Нога Джулии коснулась ножки складного стула. Сэм нашел выключатель, взял его большим и указательным пальцами, поискал ход между "Вкл." и "Выкл.". Макс, содрогаясь, ощупывал кухонную плиту. Джулия открыла глаза и встретилась взглядом с Джейкобом.