— Я придумал, — сказал Бенджи, уже доросший до понимания, что мир не исчезает, когда на него не смотришь.
— Что ты придумал? — спросила Джулия из другого конца комнаты, не глядя на него, чтобы не нарушить правила.
— Дом плача.
Последний раз Джейкоб поехал в "Икею" без особой надобности. Просто он уже привык, что "Икея" удовлетворяет все его запросы — полотенца для ванной наверху, кустик окопника в горшочке, акриловые рамки для фото на подставках, — и стал думать, что там лучше него знали, что еще нужно: точно так же он регулярно ходил на осмотр к врачу, потому как врач лучше знает, здоров Джейкоб или болен.
Он прихватил ярко-красный табурет-стремянку, давилку для чеснока, три ершика для унитаза, сушилку для белья, сушилку для тарелок, полдюжины войлочных коробок, которые чудно для чего-нибудь пригодятся, хотя пока еще неведомо, для чего, уровень (ни разу за сорок два года ему не нужен был уровень), придверный коврик, два лотка для бумаг, прихватки, несколько герметично закрывающихся стеклянных банок, чтобы хранить (и красиво выставлять) всё, вроде фасоли, чечевицы, колотого гороха, попкорна, киноа и риса, еще несколько вешалок, светодиодную гирлянду — натянуть в комнате Бенджи, урны с педалью для каждой ванной, хлипкий зонтик, что не переживет и двух дождей, но один выдюжит. Он стоял в отделе текстиля, запустив пальцы в искусственную овечью шкуру, когда его окликнули.
— Джейкоб?
Обернувшись, он увидел красивую женщину: теплые карие глаза цвета старой кожи; золотой кулон, направивший его взгляд к началам упругих матовых грудей; браслеты, свободно болтающиеся на запястьях, будто она еще недавно была крупнее. Что у нее в медальоне? Он с ней знаком или когда-то ее знал.
— Мэгги, — сказала она. — Силлиман.
— Привет, Мэгги.
Она улыбнулась, и эта улыбка могла бы вернуть к причалам тысячу кораблей.
— Дилан и Сэм вместе ходили в детский садик. В группу Леи и Мелиссы.
— Точно. Ну, конечно же.
— Десять лет прошло, — мягко сказала она.
— Нет-нет, я помню.
— Я вас, кажется, заметила еще там, в отделе для гостиной. Но потеряла в толпе, да и не была точно уверена. А тут смотрю — это вы.
— А…
— Я так рада, что вы дома.
— О, я здесь не живу, — сказал Джейкоб, инстинктивно флиртуя, и тут же подумал, не та ли это женщина, мужа которой в середине учебного года настигла аневризма. — Просто покупаю кое-что для дома.
Она не засмеялась. Она очевидно умилилась. Не для нее ли Джулия устраивала все те званые обеды?
— У нас висел список всех, кто поехал.
— Поехал?
— В Израиль. Его повесили у молельни.
— Я не знал, — сказал Джейкоб.
— Я никогда не молилась. Никогда. А тут вот начала. И многие начали. Почти каждое утро в молельне был народ. В общем, каждый день я его читала.
Джейкоб подумал: Я еще могу сказать правду, но только прямо сейчас. Потом нелепое недоразумение превратится в ложь, которая еще хуже того, что она скрывает.
— Я и понятия не имел, — сказал он.
Можно же обойтись малой ложью (меня развернули в аэропорту) или даже полуправдой (что в семье был кризис, и там я был нужнее, чем даже на войне за морем).
— Списков вообще-то было два: имена тех, кто поехал, и тех, кто погиб. Все фамилии из второго списка, конечно, были и в первом.
— Что ж, приятно было снова повидаться, — сказал Джейкоб, ненавидя правду, ненавидя ложь и не находя ничего посередине.
— Список так и не сняли. Может, это будет такой мемориал? А может, хоть война и кончилась, в каком-то смысле она еще идет?
— Трудно сказать.
— А вы где были? — спросила она.
— В каком смысле?
— В Израиле. Снабжение? Пехота? Я не знаю военную терминологию.
— Я был в танковой части.
Ее глаза округлились.
— Сидеть в танке, наверное, страшно.
— Не так страшно, как снаружи.
Она не засмеялась. Она поднесла ладонь к губам:
— Но вы не управляли им?
— Нет. Для этого нужна спецподготовка и хороший опыт. Я заряжал орудие.
— Наверное, очень тяжело.
— Ну, в общем.
— А вы видели бой? Так можно сказать? Видеть бой?
— Я тоже не знаю, как правильно сказать. Я был просто организмом. Но да, бой я видел. Думаю, все его видели.
Он продолжал говорить, но его мысли застряли на Я был просто организмом.
— Было ли ощущение смертельной опасности?
— Да я и не знаю, что я там вообще чувствовал. Звучит банально, но бояться было некогда.
Она, не глядя, сжала медальон большим и указательным пальцами. Ее рука точно знала, где его искать.
— Простите, — сказала она. — Я задаю слишком много вопросов.
— Да ничего страшного, — отмахнулся он, уцепившись за ее извинение как за ручку аварийного выхода. — Мне пора, надо успеть забрать Сэма.
— Как он, хорошо?
— У него все отлично. Спасибо, что спросили. А…
— Дилан.
— Да-да.
— У Дилана сейчас трудный период.
— О нет. Жаль, что так.
— Может быть… — начала она, но тут же, тряхнув головой, прогнала мысль.
— Что?
— Я просто хотела сказать, может быть, если я не слишком много прошу, может, вы бы к нам как-нибудь зашли?
— Я уверен, Сэм будет рад.
— Нет, — сказала она, и на шее у нее внезапно проступила или внезапно стала заметна Джейкобу вена. — Вы. Я имела в виду вас.
Джейкоб растерялся. Она что, правда такая беспардонная? Или перепутала его с другим родителем, детским психологом, как он перепутал ее с женой больного аневризмой? Мэгги понравилась ему, она волновала, но ничего у них не выйдет.
— Конечно, — сказал он. — Как-нибудь зайду.
— Может, если вы поделитесь своим опытом, для него все станет не таким абстрактным. Не таким страшным. Мне кажется, сейчас так тяжело еще и потому, что мы не знаем подробностей.
— Резонно.
Хотя никакого резона.
— Совсем ненадолго. Я не прошу вас его воспитывать или что-то еще.
— Я понял.
— Вы добрый человек, — сказала она.
— Нет, — возразил он.
Тут она наконец засмеялась:
— Ну, думаю, только вы знаете точно. Но вы кажетесь добрым.
Однажды, когда он уже уложил Бенджи, тот снова позвал его к себе в комнату и спросил:
— А бывают вещи без имен?
— Конечно, — ответил Джейкоб, — и немало.
— Например?
— Например, эта спинка кровати.
— Она и называется спинка.
— Спинка — это то, что она есть. Но своего собственного имени у нее нет.
— Точно.
— Спокойной ночи, мой милый.
— Давай дадим им имена.
— Знаешь, этим занимался первый человек.
— А?
— Адам. Помнишь Адама и Еву? Господь повелел ему дать имена животным.
— Мы дали имя Аргусу.
— Именно.
— Но первый человек же был обезьяной? Он и себя назвал?
— Может быть.
— Я хочу всему дать имена.
— Это будет немалый труд.
— Ну и что?
— Ладно. Но начнем завтра.
— Ладно.
Джейкоб вышел за порог и, как обычно, задержался, а Бенджи, как обычно, снова его позвал.
— Что?
— А бывают имена без вещей?
Такие, как на могильных камнях в гетто самоубийц. Такие, как на стене памяти, в которых Джейкоб перемешивал буквы. Такие, как в его сценарии, которым он никогда ни с кем не поделится. Джейкоб написал тысячи и тысячи страниц о своей жизни, но лишь в тот момент, когда на шее Мэгги проступила жилка, когда его выбор наконец стал виден, он задумался, достоин ли хоть одного слова.
— Ладно, — сказала она, улыбнулась, кивнула и отступила на полшага. — Передайте привет Джулии.
— Непременно, — сказал Джейкоб.
Он бросил тележку с товарами, прошел по стрелкам обратно сквозь отделы для гостиной, для кабинета, для кухни, для столовой и для спальни и вышел на стоянку. И поехал прямо к синагоге. Списки там и в самом деле висели. Но его фамилии не было в списке ушедших воевать. Он проверил во второй и в третий раз.
И как же понять разговор в "Икее"?
У нее ложные воспоминания?
Или, может, она в газете видела фото из Айслипа, а когда вспомнила его фамилию, решила, что видела фамилию?
Может, она открыла Джейкобу неисчерпаемый кредит доверия?
Может, она все знала и крушила ту жизнь, которую он спас?
Рукой, перерезавшей три пуповины, он коснулся имен мертвецов.
"Только вы знаете точно", — сказала она.
Десятки ветеринаров принимали гораздо ближе, чем в Гейтерсберге, штат Мэриленд, Джейкобу лучше было пойти к одному из них, но ему необходимо было уехать подальше от дома.
По пути они с Аргусом остановились в придорожном "Макдоналдсе". Джейкоб набрал еды и сел с Аргусом на зеленом холме над стоянкой, пытался накормить пса наггетсами, но тот только отворачивался. Джейкоб чесал его шею, как тот любил.
Жизнь бесценна, думал Джейкоб. Нет мысли важнее, нет мысли очевиднее, но как же легко мы об этом забываем. Он подумал: Насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы я осознал это раньше, чем мне пришлось.
Окна в машине были приоткрыты, на полную гремел подкаст Дэна Карлина "Жестокая история: сценарий Армагеддона-2". Рассуждая о значении Первой мировой войны, Карлин прибегает к теории Большого фильтра — момента, когда цивилизация в состоянии себя уничтожить. Многие считают Большим фильтром человечества 1945 год и первое применение ядерного оружия. Карлин же выбирает 1914-й, когда в мире получила распространение механизированная война. Дальше он со свойственной ему легкостью перескакивает к парадоксу Ферми. В 1950 году на обеде в Лос-Аламосе небольшая компания величайших физиков мира шутила об участившихся в последнее время появлениях НЛО. Иронично-серьезно подойдя к вопросу, они развернули бумажную салфетку и попробовали просчитать вероятность существования разумной жизни вне Земли. Приняв за данность, что в обозримой части Вселенной 1024 звезд — по десять тысяч звезд на каждую земную песчинку. По самым скромным оценкам, существует примерно 1020 планет, подобных Земле, — по сотне на каждую земную песчинку. Если за миллиарды лет их существования хоть на одном проценте этих планет развилась жизнь, а на одном проценте из тех — разумная жизнь, то во Вселенной должно быть 10