16 разумных цивилизаций — из них сто тысяч только в нашей галактике. Определенно, мы не одни во Вселенной.
Но тут впервые подал голос Энрико Ферми — великий и самый прославленный физик за тем столом: "Так где же они все?" Если они должны быть, а их нет, то почему их нет? Определенно, мы одни во Вселенной.
Существует множество решений этого парадокса: что во Вселенной много видов разумной жизни, просто мы об этом не знаем, потому что цивилизации находятся слишком далеко друг от друга и не могут вступить в контакт; что люди просто не умеют слушать; что другие цивилизации слишком отличаются от нашей, чтобы мы могли их распознать, а они нас; что все только слушают, но никто не пытается ничего передать. Каждое предположение казалось Джейкобу невыносимо поэтичным: мы слишком далеко, и послания не доходят; мы не умеем слушать; никто к нам не обращается на понятном языке. Потом Карлин вернулся к теории Большого фильтра. В какой-то момент любая цивилизация получает способность к самоуничтожению (случайному или преднамеренному) и держит экзамен на "сдал — не сдал": можно ли обладать способностью покончить с собой и не воспользоваться ей.
Когда Исаак достиг барьера Большого фильтра?
Когда Израиль?
Когда брак Джейкоба и Джулии?
Когда сам Джейкоб?
Выбравшись из машины, они с Аргусом двинулись к дверям клиники. Поводок больше был не нужен. Аргус шел в никуда. И все-таки Джейкобу хотелось, чтобы был поводок, чтобы не думать, что Аргус, не зная того, сам шагает навстречу смерти. Вести его туда на поводке было бы дико, но все же не так дико, как без.
Клиника называлась "Надежда". Джейкоб об этом как-то позабыл, а может, не удосужился узнать. Ему вспомнилась цитата из Кафки: "О, надежда есть, надежды океан, только не для нас". Только не для тебя, Аргус.
Они подошли к стойке регистратуры.
— Вы на осмотр? — спросила девушка за стойкой.
— Да, — ответил Джейкоб.
Он просто не мог. Он был не готов. Он лучше еще раз поговорит с ветеринаром.
Джейкоб, не глядя, листал журнал. Вспомнил, как кто-то из детей в первый раз возмутился, что он смотрит в телефон, а не на них.
— Ты мой мальчик, — сказал он Аргусу, почесывая ему шею. Он когда-нибудь раньше называл его своим мальчиком?
Пришел санитар и повел их в смотровую в конце коридора. Ждать ветеринара пришлось целую вечность, и Джейкоб предлагал Аргусу лакомства из стеклянной вазы на стойке. Но пес лишь отворачивался.
— Ты молодец, — сказал ему Джейкоб, стараясь, чтобы голос звучал успокаивающе, как у Макса. — Ты молодчина.
Мы живем на свете, думал Джейкоб. Эта мысль всегда являлась непрошеной, и обычно в противовес слову "идеально". В идеальном мире мы бы каждые выходные делали бутерброды в приюте для бездомных, под конец жизни осваивали бы музыкальные инструменты, не считали бы, что середина жизни — это уже поздно, и использовали бы еще какие-нибудь интеллектуальные ресурсы, кроме "Гугла", и физические, кроме "Амазона", навсегда отказались бы от макарон с сыром, уделяли бы стареющим родственникам хотя бы четверть того внимания и заботы, которых они заслуживают, и никогда не бросали бы ребенка перед экраном. Но мы живем в реальном мире, а в нем есть футбольные секции, и логопед, и хождение за продуктами, и домашние задания, и необходимость содержать дом в чистоте, и деньги, и перепады настроения, и усталость, и еще мы всего лишь люди, а людям не только нужны, но и положены такие вещи, как кофе и газеты, а еще свидания с друзьями и передышки, и в общем, как бы хороша ни была идея, ее просто невозможно воплотить. Надо, но способа нет.
Еще, и еще, и еще раз: Мы живем в таком мире.
Наконец пришел ветеринар. Это был старик, наверное, под восемьдесят. Старый и старомодный: в нагрудном кармашке белого халата виднелся уголок платка, на шее — стетоскоп. Его рукопожатие обволакивало: пальцы Джейкоба долго тонули в мякоти, пока не ощутили под ней кость.
— С чем пожаловали?
— Вам не объяснили?
— Кто?
— Я звонил.
— Почему бы вам самому не рассказать?
Может, это психологический прием? Как женщине перед абортом дают послушать сердцебиение плода?
Джейкоб не был готов.
— Моя собака уже давно страдает.
— О, понятно, — сказал ветеринар и щелкнул кнопкой ручки, которой уже собирался заполнять бланк. — А как зовут вашу собаку?
— Аргус.
— "Эта собака далеко умершего мужа"[47], — нараспев прочел ветеринар.
— Впечатляет.
— В прошлой жизни я был профессором классической литературы.
— С фотографической памятью?
— Такого в реальности не бывает. Но я очень любил Гомера. — Он медленно опустился на одно колено. — Привет, Аргус. — Он обхватил ладонями морду Аргуса и посмотрел ему в глаза. — Не самое мое любимое выражение, — сказал он, не отводя глаз. — Усыпить. Я предпочитаю говорить "отпустить".
— Я тоже, — сказал Джейкоб, испытывая небывалую признательность.
— Тебе больно, Аргус?
— Он очень часто скулит, иногда всю ночь напролет. И ему трудно вставать и садиться.
— Нехорошо.
— Это с ним уже довольно давно, но в последние полгода стало хуже. Он почти ничего не ест. И у него недержание.
— Все это очень неважные известия.
"Известия". Впервые после землетрясения Джейкоб услышал это слово не о Ближнем Востоке.
— Наш ветеринар в округе Колумбия давал ему пару месяцев, но прошло уже почти полгода.
— Ты у нас борец, — сказал Аргусу ветеринар. — Борец, да?
Джейкобу все это не нравилось. Ему не хотелось думать, что Аргус борется за жизнь, которую у него сейчас отнимут. И хотя он понимал, что Аргус борется со старостью и болезнью, здесь собрались трое: Аргус, Джейкоб и ветеринар, который исполнит желание Джейкоба в ущерб желанию Аргуса. Но на самом деле все не так просто. Джейкоб это понимал. Но он также понимал, что в каком-то смысле все именно предельно просто. Нет способа сказать собаке: жаль, что мы живем в этом мире, но другого места для жизни нет. Или, может, нет способа этого не сказать.
Ветеринар еще несколько мгновений смотрел Аргусу в глаза, теперь уже молча.
— Что вы думаете? — спросил Джейкоб.
— Что я думаю?
— Обо всем этом?
— Я думаю, что вы знаете свою собаку лучше, чем кто бы то ни было, и уж конечно лучше, чем старик ветеринар, который знаком с ней всего пять минут.
— Угу, — сказал Джейкоб.
— По моему опыту, а опыт у меня немалый, люди понимают, когда приходит пора.
— Не представляю, чтобы когда-нибудь мог это понять. Но это ведь больше говорит обо мне, чем о состоянии Аргуса.
— Возможно.
— Я чувствую, что пора. Но я не знаю, что пора.
— Ладно, — сказал ветеринар, вставая. — Ладно.
Он взял шприц из стеклянной банки на стойке — рядом с вазой с лакомствами — и вынул из шкафчика маленький флакончик.
— Процедура очень простая, и могу вас заверить, что Аргус не почувствует и не испугается никакой боли, кроме самого укола шприца, но от этого я хорошо умею отвлекать. Через пару секунд он потеряет сознание. Должен предупредить, что сам момент смерти может быть неприятен. Обычно они как будто засыпают, и большинство владельцев говорят, что животное вроде бы испытывает облегчение. Но все собаки разные. Нередко у собаки опорожняется кишечник или закатываются глаза. Иногда бывают судороги. Это все абсолютно нормально и не значит, что Аргус что-то почувствует. Для Аргуса это будет как уснуть.
— Хорошо, — сказал Джейкоб, но подумал: Я не хочу, чтобы так было. Я не готов. Этому нельзя случиться. Он уже дважды такое чувствовал: когда держал Сэма, а врач пришивал ему пальцы, и за мгновение до того, как они с Джулией сказали детям, что расходятся. Это было чувство нежелания жить в этом мире, даже если мир — единственное место для жизни.
— Лучше всего, если Аргус ляжет на пол. Может, вы сумеете положить его голову вам на колени. Чтобы ему было спокойнее.
Он говорил и наполнял шприц, держа его так, чтобы Аргус не видел. Аргус тут же лег, словно понял, чего от него хотят, а может, и зачем. Все происходило быстро, и Джейкоб не мог унять панику оттого, что еще не готов. Он усыпительно почесал Аргусу брюшко, как учили на их единственном уроке дрессировки, но пес не засыпал.
— Аргус уже старый, — сказал Джейкоб. Говорить это было незачем, только чтобы потянуть время.
— Старичок, — сказал ветеринар. — Наверное, поэтому мы с ним так хорошо поладили. Постарайтесь, чтобы он смотрел на вас.
— Еще секунду, — сказал Джейкоб, гладя бок Аргуса по всей длине, пробегая пальцами по ребрам и впадинам между ними. — Я не знал, что все будет так быстро.
— Хотите, я оставлю вас вдвоем еще на несколько минут?
— Что будет с телом?
— Если у вас нет других планов, мы его кремируем.
— А какие могут быть другие планы?
— Похоронить.
— Нет.
— Тогда кремируем.
— Сразу?
— Что?
— Вы его сразу кремируете?
— Мы кремируем два раза в неделю. Печь примерно в двадцати минутах отсюда.
Аргус тихонько заскулил, и Джейкоб сказал ему:
— Молодец, ты мой хороший. — Потом спросил ветеринара: — И где мы в этом графике?
— Не уверен, что понял вас.
— Я знаю, это не важно, но мне бы не хотелось, чтобы тело Аргуса лежало здесь еще четыре дня.
Сидят ли люди шмиру по собакам? Никто не должен оставаться один.
— Сегодня четверг, — сказал ветеринар. — Так что можно сегодня во второй половине дня.
— Хорошо, — сказал Джейкоб. — Так мне легче.
— Хотите побыть с ним еще несколько минут? Мне не сложно.
— Нет, все в порядке.
— Я прижму Аргусу вену, чтобы точно ввести иглу. Вы можете его придерживать. Через несколько минут Аргус станет дышать глубже, а потом как бы уснет.
Джейкоба раздражало, что ветеринар все время повторяет кличку Аргуса, словно избегая говорить "он", "ему". Это казалось жестоким, постоянно напоминало, что Аргус — личность и что это Джейкоб дал ему имя.