– Меня не надо!!!!! – возопил.
– Надо, молодой, человек! Надааа! – и электроды к побритой налысо голове эскулап тянет.
Фух! Проснулся!
– Эй, парень, ты чего орёшь? Чего тебе не надо? – над Вовкой склонилась милая медсестричка. Большой бюст, пуговка не застёгнута верхняя. И четвёрка прямо вывались наружу при наклоне, а ещё халат на бёдрах натянулся, и там щель образовалась, между полами …
– Эй, парень, ты чего орёшь? – усатый и лысый санитар (хотя, нет, санитарище) тряс Фомина за плечо. – Укол ставить пришёл. Переворачивайся.
Вчера было. Сегодня вон генерал пришёл проведать.
– Так молния ведь не в брата Мишку долбанула, а в меня, да там, на футбольном поле, ещё два десятка пацанов было. А эта молния, будь она неладна, именно в меня шандарахнула. Я несчастья притягиваю. Или после её удара притягивать стал?! Второе более вероятно, так как в детстве я такого за собой не замечал. – Фёдор Челенков и сам на эту тему задумывался. Почему всякие приключения на него сыпятся? Вот к такому выводу пришёл. Правда, второй вывод, который тоже напрашивался, был, как бы, правдоподобней, что ли. Он, ведь, «Историю» пытается поменять. А она, эта «История», всячески сопротивляется. И придумала простой способ, втравливать этого Фомина в неприятности, желательно с получением черепно-мозговых травм. И чем сильнее он её пытается изменить, тем сильнее ему перепадает. Тут задуматься стоит, а что если ему удастся ход этой «Истории» изменить настолько, что СССР поедет и попытается выиграть Чемпионат Мира по футболу в 1950 году. А ведь у СССР сейчас один из самых вероятных шансов. Так «История», чтобы Уругвай без золота не оставить, может и из какой снайперской винтовки пулю остроконечную в голову залепить. Будет черепно-мозговая травма несовместимая с жизнью.
– Скажу я Наташке, чтобы она подальше от тебя держалась, да и сам забуду, как звать тебя. Вы, кто молодой человек? – Аполлонов сделал брови домиком.
– Правильно, – мотнул головой Фомин и зацепил бинт о пуговицу на подушке, – А-аа.
– Чего орёшь, пошутил я! – Подскочил Аркадий Николаевич.
– Рану задел. Больно. – Потрогал бинты Вовка.
– Ладно, Володька. Выздоравливай. Стой. Главное-то я тебе не сказал, зачем приходил. Вот, – Аполлонов достал папку из портфеля, с которым припёрся в палату. Красная с гербом СССР золотым на обложке сафьяновой. – Держи. Нет. Я ничего не организовывал. Сами.
Вовка взял папку и открыл, там грамота находилась. Прочёл. Министерство Внутренних Дел Узбекской ССР награждает почётной грамотой комсомольца Фомина Владимира Павловича за помощь в разоблачении преступной банды и задержании особо опасного преступника. Круто.
– Что поймали этого извращенца фиксатого?
– Извращенца? – генерал снова сел, – Не понял.
– Ну, я когда очнулся, то он с меня штаны снимал. Я и подумал, что он того … мужеложец.
– Ха-ха, – Аполлонов минут пять ржал в полный голос, и санитар заглядывал, и врач, и даже милиционер, что, очевидно, вызван был от входа.
– Мне не смешно было, – изобразил обиду Вовка.
– Всем расскажу. А нет. Наташке не буду. Да и Ленке. Тоне … Блин тоже нельзя. Ну, вот, что ты за сволочь Фомин! Такой анекдот, и не придумаешь сам-то. Эх, жаль. Ладно, никому, не буду рассказывать. Да, поймали их. Третьим в их банде, как раз милиционер из аэропорта был, который тебя посадил в каталажку. Он и вывел на подельников, когда прижали его, да вдумчиво побеседовали. Восемь трупов на них.
– Вот, гады…
– Точно. Гады. Ну, Советская власть воздаст по заслугам. Ладно, пойду. Стоп, опять, Я, конечно, понимаю, любовь-морковь, но не слишком ли дорогие подарки ты Наташке решил подарить? – нахмурился и снова сел.
– Подарки …
– Я без тебя передавать не стал. Сам дари… Только не дорого ли?! Я Антонине столько не подарил за всю жизнь.
– Подарки? – ничего Вовка понять не мог. Это про шкаф-кровать что ли? – Так я думал …
– Думал, он. Вот держи. Сегодня вечером они с Тоней тебя навестят. Сам дари. Только день рождение у неё позавчера было. Испортил девке день рождение. Плакала.
– Я …
– Да слышал я про молнию. Держи. Всё, ушёл, там работы край … непочатый. – Генерал сунул Вовке коробку, как из-под конфет в будущем, но не цветную с розочками всякими, а просто картонную. Сунул и ушёл.
Вовка дождался, пока Аполлонов закроет дверь палаты, и открыл коробку. Чего это он такого дорогого Наташе купил? Мать, перемать! Это что такое? Как это так? Что за невезуха? Почему все неприятности, которые могут случиться, случаются? И что теперь делать?
В коробке на вате лежали те самые золотые украшения, что он завязанные в носовой платок забрал у фиксатого извращенца. Пара серёжек, кольцо из одного с ними гарнитура. Вставлены зелёные камни, но, наверное, не изумруды. Что там есть: шпинели, аметисты варёные? Нет. Вещь явно старая. Стоп. Он, конечно, не ювелир, но был в Праге несколько раз. Ходил там по ювелирным магазинчикам. Очень похожие камешки. Скорее всего, это довольно редкие зелёные гранаты. Ещё была золотая цепочка, а вот на ней маленькая подвеска с гранатом.
Так, голова, думай, новую шапку куплю. Ему эти вещи узбекские следователи подбросили, чтобы подставить? И его и людей, что Аполлонов подключил к расследованию? Так-то бред. Это кто будет против московских генералов мутить. Даже подумать об этом могут, только под одеяло забравшись, и дверь в спальню забаррикадировав. Так-то, 1948 год на дворе. Не те репрессии, что в 1937 году при Ежове, но тоже – мама не горюй. Отметаем, эту версию, как нежизнеспособную.
Аполлонов дал ему, чтобы проверить честность Вовки? Ага, а он Наташе подарит. И у неё потом изымать и говорить, что вещи ворованные. Бред. Ещё больший бред, чем узбеков в плювание против ветра подозревать.
А ведь ларчик, скорее всего, просто открывается. Нашли фиксатого и спрашивают: «Твои»? Если говорить тому, что да, мол, мои, то, значит, ещё один эпизод на себе вешать. А если отпереться, или чтобы избежать лишнего эпизода, либо, чтобы Вовке насолить, тот и сказал, нет, у пижона этого московского забрал. Загрузили все Вовкины вещи в коробку и отдали генералу, что Аполлонов прислал разбираться. А тот их Аркадию Николаевичу и передал. И грамоту вот ещё привёз. Прав был Теркин. Медаль была бы лучше. Но таких медалей ещё не придумали.
Вопрос пустой голове, и что же с цацками делать? Отдать и сказать, что это не моё, мол. Нет, вон как Аркадий Николаевич обрадовался, что Вовка о дне рождении подруги не забыл и подарок приготовил. Как там, дают – беги, бьют – кричи. Как-то похоже.
Что-то глаза слипаются, после котлеток, что генерал принёс.
Что нам сказала незабвенная Скарлетт О’Хара: «Не буду думать об этом сейчас. Подумаю об этом завтра». Ещё там есть хорошая мысль: «Жизнь не обязана давать нам то, чего мы ждём. Надо брать то, что она даёт, и быть благодарным уже за то, что это так, а не хуже». Будем жить по заветам Маргарет Митчелл.
Событие тридцать пятое
Рука закона нужна, чтобы бить в челюсть.
Залог успеха полицейской службы – способность сидеть на жопе ровно, когда все носятся.
Выбраться Вовке из той заварушки помог сержант, коего бдеть за ним поставили. После облегчения «души» вернулись они в палату, а там и правда на тумбочке у кровати стоит тарелка с супом, тарелка с кашей перловой, даже со следами мяса, и компот в стакане и два больших куска хлеба (белого!), прямо и в ресторане лучше не закажешь. Вовка взял ложку и принялся суп есть, и тут взглядом за сержанта зацепился, тот слюну кадыком туда-сюда гонял.
– Держите, – Вовка подал милиционеру тарелку с кашей и один кусок хлеба. – Вас, наверное, и поесть не отпускают.
– Так ты больной, – откинулся на табурете своём сержант, руками отгородился.
– Берите, берите, мне столько не съесть. Тем более, при жевании голове больно. – На самом деле так и было. Каждое жевание в голове молоточком отдавалось. Потому, даже хлеб взял, раскрошил в холодный суп.
– Ладно. Только ты никому. – Мужику на вид лет тридцать. Была нашивка жёлтая на кителе. Ранен был, значит, воевал, должно быть, или тут с бандитами. Тоже, блин, война.
Поели. Сержант взял грязную посуду и вынес из палаты, вернулся через пару минут. Стакан с водой холодной принёс Вовке, на тумбочку поставил.
– А вы когда меняетесь? – спросил его Вовка.
– В два часа. А что, надоел? – улыбнулся.
– Товарищ сержант, а как вас зовут? – мысль у Вовки родилась.
– Петром кличут.
– А по отчеству?
– Ну, по отчеству. Молод ещё, а вообще Иваныч, – физиономия такая простая, ещё рязанскими обзывают.
– Пётр Иваныч, а можно вас об одной услуге попросить. – Сейчас откажет. Поморщился.
– Говори.
– Я не понимаю, почему меня задержали. На меня этот бандит напал, который сбежал из больницы, я потерпевший. Случайно жив остался, а этот милиционер из аэропорта зачем-то меня в ИВС отправил, ну, а потом сюда привезли. Просьба такая. Я футболист. Московское «Динамо». Мы были на игре в Ашхабаде, а теперь вот домой летим. Я чуть раньше остальной команды отправился. Мне нужно было в Ленинграде встретиться с бывшим заместителем министра МВД Аполлоновым Аркадием Николаевичем. Так вот, сейчас в аэропорту все наши. Самолёт, кажется, в четыре часа. Вы не могли бы, как сменитесь, найти там Михаила Семичастного. И рассказать ему обо мне. Хоть тренерам объяснит, а то те волноваться будут.
– Тот самый Семичастный? Капитан команды, что англичанам наваляла? – загорелись глаза у сержанта.
– Да, тот самый. Там из того состава ещё Соловьёв будет. Если попросите, то автографы вам напишут, – обрадовался Фомин. Похоже, Пётр Иваныч болельщик. Может и получиться задумка.
– Давай-ка парень так. Я схожу. Не похож ты на преступника. Повидал за жизнь. На вид ты нормальный парень. Да динамовец ещё. Наш значит. Ты возьми листочек и напиши им записку, а я и передам.