Вышла. Злая.
– Чего происходит-то? Это по работе. Я её вижу в первый раз. Чего ты на неё пыхтишь? Я тебя люблю. Наверное. Когда ты нормальная. Весёлая. Вот такая, – пальцами растянул ей губы в улыбке. Прыснула. Ну, во уже лучше. Поцеловал в носик, – Наташик. Это по работе. Это позволит мне заработать немного денег и даст работу десятку инвалидов. Героям войны поможем нормальную жизнь наладить. Что ты устроила?
– А чего она? – законный вопрос.
– А чего она? Пришла работать. Ей из моих рисунков нужно настоящие чертежи сделать. Вы давайте подружитесь. У тебя, кстати, что по черчению? Четвёрка? – Кивок смущённый. – Вот, она тебе в следующем году поможет по этому предмету пятёрку получить. Тебе ведь нужно золотую медаль?! Как ты будешь в актрисы пробиваться без золотой медали? Так, что иди, мирись, и в гости приглашай. Ей нужно увидеть и шкаф – кровать и складной стол.
– А ты?
– Чего я? Я через неделю выпишусь и тоже в гости приеду, нужно же маму Тоню поблагодарить за обеды. Ну и песню обещаю за неделю написать.
– Я тоже помогала готовить! – носик задрала. И получила в него поцелуй. Обнимашки.
– Кхм, молодые люди, место нашли! – за спинами образовался доктор мозгоправ Михаил Иосифович. Кажется, он даже ни разу фамилию не называл, да и медсёстры и санитары, все его Михаилом Иосифовичем кличут, и никто по фамилии.
– Всё, не будем. Вы же понимаете Михаил Иосифович, это все Окситоцин.
– Что простите, какой токсин?
Штирлиц опять был близок к провалу, как никогда. Значит, учёные ещё не выделили Окситоцин – гормон, который вырабатывается в мозгу, точнее в гипоталамусе, и который отвечает за любовь.
– И причём тут роды? Она беременна?
Ага, то есть гормон уже открыли. Только не знают, за что он отвечает.
– Вова, что ты говоришь? – зелёные глаза округлились, а лицо стало красное.
Твою, налево. На самом деле, чего плетёт.
– Что-то я переучился. Пойдём, Наташа. Неудобно Марину одну оставлять. Она же работать пришла.
– Вы недолго, через полчаса у меня вечерний обход пациентов, – доктор с неизвестной фамилией ушёл, подозрительно оглядываясь на шарахнутого молнией. Он вспомнил, что читал про гормон Окситоцин, который открыли англичане, и который проделывал разные выкрутасы с организмом женщин. Но этих данных даже в учебниках специальных нет. Откуда это школьник может знать?
Глава 14
Событие сороковое
Мы учимся, увы, для школы, а не для жизни.
Школа – это место, где учителя требуют от ученика знаний по всем предметам, в то время как сами знают по одному.
Ираида Константиновна пришла вовремя. Фомин лежал и читал учебник биологии.
– Здравствуй, Володя, – учительница подошла к кровати и чуть наклонив голову заглянула под локоть, чтобы рассмотреть обложку. – Молодец. – Ну, ещё бы учительнице биологии не обрадоваться, что ученик даже на больничной койке, да ещё в психушке, её предмет изучает.
– Здравствуйте, Ираида Константиновна. – Вовка подорвался на кровати.
– Лежи, лежи. Я на минутку буквально. Пришла вот спросить, не нужна ли помощь тебе, по каким предметам. Третьяков Вова говорит, что тебя бандиты избили, но ты хочешь всё же экзамены сдавать, – завуч присела на край табуретки.
Фомин выглядел впечатляюще. Его побрили налысо, и замотали голову бинтами, но так, что лысая макушка со следами от прошлого издевательства над его головой, а именно, пятью швами, была на виду. На всякий случай сегодня на перевязке медсестра решила и их мазнуть зелёнкой, но не рассчитала Вовкиного темперамента. Она мазнула, намотанной на стеклянную палочку ваткой и часть зелёнки брызнула Вовке на нос, он дёрнулся и стал вставать. А Зинаида Васильевна держала над его головой во второй руке пузырёк с зелёнкой. Он перевернулся и щедро окатил Фомина содержимым. Сейчас вся макушка и половина щеки была у Вовки зелёная. Пытались смыть, но эффект получился чуть ли не обратный. Цвет стал не такой насыщенный, а как Фантомаса рисуют, такой бледно-серо-зелёный.
Одним словом – заслуженный раненый Советского Союза. На себя страшно в зеркало смотреть. Всё утро после перевязки, Вовка мучил гитару. Старался написать песню. Хотя слово «Написать» тут не с большой буквы, а с маленькой. Ни разу не Вертинский и даже не Пахмутов. Потому написать – это значит, вспомнить слова. Перебрал кучу песен из молодости своей, и ни на одной не остановился. Они были другой эпохи. Не прозвучат. Да, ещё и по шапке получить можно. Совсем уже хотел остановиться на «Надежде», но совесть заела. Это перебор. Это одна из лучших песен у Пахмутовой и вообще в СССР. Это всё равно, что Гимн украсть. Потому отбросил Челенков гитару и, посмотрев на стопку учебников на тумбочке, взялся за биологию. Там задачек и примеров нет, просто читай текст.
И только пару параграфов прочёл и тут как раз учительница биологии. Прямо в жилу. Прогнулся. Фёдор Челенков Биологию в школе и потом в горном институте любил. Потому надеялся, что хоть и учился этот год урывками, сдать на четвёрку, а то и на пятёрку. И тут вот такой плюсик.
– Спасибо, Ираида Константиновна, учебники мне Вовка принёс. Лежу, вот, читаю, что ещё в психушке делать.
– Да, в психушке. Ну, надеюсь, с головой у тебя все нормально будет. Умный же парень, – завуч ткнула пальцем на стопочку учебников на тумбочке у изголовья. За ними стояла та самая немецкая гитара. – Играешь на гитаре? И песни поешь?
Настроение петь учительнице у Фомина не было, но тем не менее мотнул головой и ожидаемо услышал:
– У нас выпускной будет двадцать пятого мая, может, что сыграешь?
Выпускной! Бинго! Как сам-то не вспомнил. Вот лучшая песня для Наташи. Она именно в темпе вальса написана, как раз по современной моде, и она вполне на нейтральную тему. Если в семьдесят каком-то на всю страну прозвучала, то на тридцать лет раньше просто-напросто порвёт просторы интернета. Нда, жаль, интернета ещё нет.
– Хорошо, Ираида Константиновна могу спеть песню.
– А послушать можно? – ну, да сейчас не те времена. Ещё взбредёт в голову ушибленную какую-нибудь зэковскую – дворовую спеть.
Ну, ударим Окуджавой по неокрепшим юношеским мозгам. Вовка взял гитару устроил её на коленке и начал:
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
Стали тихими наши дворы,
Наши мальчики головы подняли -
Повзрослели они до поры…
Смотрел на гитару и старался чуть речитативно – протяжный стиль Булата Шалвовича повторить.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
что идёте войной наугад…
До свидания, девочки!
Девочки, постарайтесь вернуться назад.
Вовка допел, положил гитару на кровать и только тут взглянул на завуча. Ираида Константиновна плакала. Нет, она ревела. Слёзы прямо ручейками стекали по щекам, добирали до подбородка и капали на сложенные на коленях руки. И она не пыталась этими руками вытереть их. Она и не думала о слезах. Она вся была в песне. Что-то задел в душе. Вовка глянул на эти руки. Вон следы мела под ногтями совсем даже без лака, а вон и кольцо на левой руке обручальное. Вдова. А сколько лет ей? Вовка и не задумывался. Тридцать? Может чуть больше? Уже была учительницей в 1941 и так же вот провожала учеников после экзаменов на Войну. И мужа проводила. Тоже, наверное, учителем был.
Фомин положил гитару и, убирая руку, чуть за струну задел. Она тренькнула и вывела учительницу из транса.
– Какая замечательная песня! Где ты её слышал, Володя? – завуч стала доставать платок из кармашка на кофте. Шерстяная вязаная плотной вязки, но старенькая. Всегда получали учителя копеечную зарплату и будут получать. Они сделают СССР самой грамотной и самой читающей страной в мире, но вот партия, а потом правительство этот их труд не оценит. Зарплата соизмерима с зарплатой дворника. Так тому ещё и квартиру сразу дадут. Нельзя получать больше гегемонов. И учёным нельзя и инженерам и конструкторам.
А настанет капитализм с человеческим лицом, и мерчендайзеры станут получать больше учитилей. То есть, по сути, тупые грузчики.
– А? – Вовка вынурныл из общечеловеческих проблем.
– Я спрашиваю, Вова, чью ты сейчас песню пел?
Чью?! У Руслановой уже засветился, а послезавтра идти петь все три песни Утёсову. И вроде кто-то там из композиторов будет. Поздно говорить, что во дворе услышал.
– Свою.
– Не может быть! – прямо откинулась на табуретке и платок выронила.
«Вот, допрыгался»! – в очередной раз укорил себя Челенков.
– Ну, как-то так получилось. Батя у меня всю войну прошел. Рассказывал. Да и при мне наши мальчишки из школы прямо в первый день пошли в военкомат, мы тоже туда с парнями пошли проситься на войну. – А как ещё объяснить? Фёдор Челенков родитсятолько в 1959 году. И к войне никак, ни каким боком, ну только по книгам и фильмам.
Стоп. Ладно. Потом.
– Это просто замечательная песня. Её бы на два голоса спеть.
– Мы так с Наташей Аполлоновой и пели у них в школе. – покивал Вовка.
– Наташа?
– Ну, типа, девушка моя.
– Типа! У тебя странный язык, Володя, словно не из этого времени. Жаргонизмы, англицизмы. Будто где-то в Англии или Америке в эмиграции жил.
Нда, Штирлиц, ну, вы поняли.
– Это всё от двора.
– Англицизмы. Странный у вас двор. Ну, да не важно. Можете вы с этой Наташей вашу песню спеть двадцать пятого мая у нас на выпускном.
– Ну …
– А заешь, что, Вова, я вижу, что Биологию, ты учишь. Вот, чтобы у тебя стимул был песню спеть, я тебе свой предмет автоматом зачту. Надеюсь на твою порядочность, и ты об этом трубить не будешь на каждом углу, и читать учебник не бросишь. Ну, да мы с тобой ведь на следующий год встретимся. Проверю, как ты моим доверием воспользовался.