к расстёгивать. Вовка думал, что уже началось, но обломался. Швея вывернула его новый лапсердак на изнанку и хмыкнула.
— Хороший мастер делал. О, и рубаха не моя, хотя и похоже. Кто это шил? — и металл ревности в голосе.
— Исаак Яковлевич Розенфельд — старший закройщик ателье «Радуга». — Нужно говорить правду. Когда это выгодно.
— Исаак?! — и как давай на нём рубашку р… рассссстёгивать. А потом с себя платье через голову сдёргивать. Запуталась, косами застряла. Пришлось помогать, но сначала от бюстгальтера освободил. Чего женщину мучиться с его сниманием заставлять.
Не до спины. Через некоторое время, отдышавшись, повторили марафон. И тут в дверь затарабанили.
— Светка, шалава, прекрати визжать! Дети же дома! — И Вовку скрючило от неожиданности. Так в согнутом состоянии и завис над спиной, на самом деле, не визжащей, а, скорее, рычащей тёти Светы.
— Ох, — еле выпрямился. Да и то не до конца.
Просто Света бить морду соседке не пошла, засмеялась, весёлыми колокольчиками заливаясь. Потом потрогала аккуратно пальчиками спину стоящего знаком вопроса Фомина.
— Ай. — Нажала чуть сильнее, около позвоночника.
— Так, кавалер, давай одевайся, потом чай попьём. Завтра. У меня отпуск ещё четыре дня. Сейчас к бабке Фросе тебя отведу.
— А бабка Фрося это кто — мануальный терапевт? — на автомате выдал Вовка.
— Терапевт? Какой ещё коммунальный? А это — который по домам ходит. Нет, она просто бабка Фрося, бабка мужа моего погибшего. Она травками всякими народ лечит потихоньку, ну и иногда вывихи вправляет, да зубы заговаривает.
— Меня тут мазью из Германии лечили, сам Василий Сталин дал, ничего не помогает, — пожаловался Фомин.
— Сам Сталин. Ох, высоко ты Вовочка взлетел, больно падать будет. Ну, да я за тебя свечку поставлю. Одевай штаны, пошли.
У самого не получилось. Пришлось женские руки привлекать. И заблудились они. Но через десять минут, всё же штаны были натянуты, как и рубаха с пиджаком и даже ботинки с трудом надели. Вовка вышел из подъезда походкой робота из плохих фильмов американских категории «Б». Далеко бы не дошёл, каждый шаг давался с трудом. К счастью, бабка Фрося жила всего в нескольких сотнях шагов в таком же точно двухэтажном деревянном домике. Жила не одна. С ней жила ещё и дочь с мужем и двое детей, для двух небольших комнаток, наверное, тесновато, но сейчас дома был только один мальчик лет десяти, делал уроки. Остальные, кто на работе, кто в садике.
Мануальщица помогла сама Вовку раздеть тёте Свете, а потом выгнала ту на кухню, чайник ставить. Бабка ничего особенного из себя не представляла, ни бородавки на носу, ни косм седых, да даже бельма на глазу не было. Опрятная невысокая женщина лет шестидесяти, такие в будущем будут на скамейках вечером у подъездов сидеть в больших городах. Она погладила больную спину, потрогала сухими холодными пальцами позвоночник и ушла. Вернулась с зелёной мазью.
— Ложись, голубь. Сейчас намажу, а потом вправлю тебе хрящ. Когда подействует мазь.
От банки воняла точно так, как и от мази Вишневского, касторкой, то есть, состав был схожий, так и действовал, стало припекать, после того, как Вовке спину намазала бабка Фрося. А зелёного цвета? Так травками полезными разбодяжена касторка. Потом неправильная ведьма без бородавки на носу похимичила чего-то с позвонками, и вдруг с силой нажала на один из них. Вовка от боли чуть не намочил штаны. И отрубился на несколько мгновений.
— Всё, голубь, одевайся. Поболит ещё пару дней, потом пройдёт. Ну и береги теперь спину. Светка сказала спортсмен, футболист. Недельку вообще не бегай. И это дело бабе поручи, пусть сама на тебе прыгает, а ты лежи на спине и потолок разглядывай.
Вот, старая школа. Современный врач бы запретил. Так — страховая медицина. Перестраховываются.
Событие восемнадцатое
Дожили: орденоносцу кроме ордена и надеть нечего…
Иногда, только не получив то, чего достоин, начинаешь понимать, что получил по заслугам.
Людмила Николаевна Фомина по дороге домой зашла в магазин и, отстояв приличную очередь, купила слив. Продавщица просто высыпала их из ящика, даже попадающиеся листочки и начинающие загнивать сливки не убирала. Покупательницы, женщины в основном, ругались и пытались перебрать продукцию агропрома, извлекая совсем уж гнилые, продавщица начинала кричать, чтобы не задерживали очередь. Её обзывали воровкой, ну и по кругу. Можно сказать, что не скучно время провела.
На вечер еда ещё со вчерашнего дня оставалась. Вчера огромную пятилитровую кастрюлю борща сварганила. Пашка выбрался опять к деду на рыбалку с меньшим и приволок чуть не два десятка кило рыбы. Пяток кило и поменяла Людмила Николаевна у соседа на пару килограмм говядины, которую тому родичи из деревни привезли, кости в основном, кто же настоящее мясо отдаст, но для борща хорошая мозговая косточка даже лучше, чем большой кусок чистого мяса, навару больше, и вкус, именно, мясной получается. Ну и действо само, после того, как последняя юшка выскоблена кусочком хлеба — кость нужно разбить и мозг из неё высосать. Пашка переломил об угол стола. Силища в руках и Мишке половину отдал.
— Расти тебе надо, Вовка, вон, вымахал, пишет, одёжка мала, а ты на месте стоишь.
Подходя к дому, заметила Людмила Николаевна, что с противоположной стороны улицы навстречу ей движется высокий городской парень в длинном сером плаще и необычной фуражке, на военную похожей. В одной руке парень держал красивый тёмно-красный чемодан, а во второй кулёк бумажный. Ёкнуло сердце, и ускорила шаг Людмила Николаевна.
Парень подошёл к их дому и поставил на скамеечку, что Пашка с соседом из горбыли сикось-накось собрали, чемодан красивый. И руки развёл.
— Вовка, — Людмила бросилась со всех ног к сыну.
Когда первый порыв прошёл, Людмила Николаевна отошла на шаг от первенца и оценивающе окинула его взглядом. Правда, вымахал, уже с Пашку ростом.
— Пошли быстрее домой, папку обрадуем! — дёрнула сына за рукав красивого, явно ненашенского, плаща.
— Мам, у меня спина болит, упал неудачно. Да, нет ничего страшно, проходит уже, — ладонями остановил подавшуюся к нему мать, — Только ты первой зайди и скажи бате, чтобы он меня не тискал и не бил по плечам. Врачи сказали резких движений не делать и обнимашками не заниматься.
— Так надо к бабке Фросе сходить! — завертела головой мать.
— От неё и иду. Мам, ты просто папке скажи, чтобы аккуратней. А, вот, конфеты возьми, — Вовка протянул ей большой кулёк пахнущий шоколадом, — я тут постою, а то бросится.
— Бросится?! Точно, бросится. Ну, пойду, попробую. Вымахали бугаями.
После ужина, когда пили чай с большими шоколадными конфетами, Павел Александрович впервые за много лет нарушил своё же правило и заговорил за столом.
— То-то я понять не мог, чего это физорг наш Лукин Юрий Александрович хитро так на меня смотрел, когда сказал в восемь тридцать на партсобрание и спортивный актив в заводоуправление подойти завтра. Говорит, приедет известный спортсмен, многократный чемпион СССР и расскажет о развитии спорта в СССР и о международном положении.
Бах. Это Вовка затрещину огрёб.
— Не мал ты ещё сынок, чтобы учить нас войну прошедших мужиков, коммунистов, международной политике учить. Иш выискался учитель. Тебе лет-то сколь, позволь полюбопытствовать? — Встал и прощёл к шкафу, достал оттуда парадную гимнастёрку с орденами и медалями., — Вот она где вся международная политика. Это — за Белград. Эта за Вену, эта за Будапешт. Вот — международная поллитика.
Вовка почесал затылок. Не больно. Так, обидно. Он тут вась-вась с самим товарищем Сталиным, а ему затрещину и маленьким называют. Тоже встал и пошел к чемодану. Не хотел. Ну, раз так получилось. Открыл его достал пиджак с наградами и, накинув на плечи, вернулся в кухоньку.
— Паш, а у него тоже орден, да иностранный и медаль, — всплеснула руками Людмила Николаевна.
— Вовка, это что — медаль чемпиона СССР по канадскому хоккею, — Бросился к пиджаку Мишка и тут же тоже затрещину схлопотал.
— Сидеть, — Павел Александрович притянул старшего к себе и чуть щурясь рассмотрел иконостас.
— А что там Лукин про «неоднократный чемпион» говорил, — с хрипотцой в голосе спросил.
— Так «Динамо» чемпионами страны позавчера стало, — Влез опять Мишка. Вовка кивнул, подтверждая слова брата.
— Третьего числа награждение. Я в списках.
— Ну, что чемпионами стали это все знают, и что ты победный гол забил, тоже теперь вся страна знает. Значит, ещё одну такую медаль дадут, — Павел Александрович ткнул мощной своей сарделькой в жёлтый кругляш. А это что за знамя с портретом?
— Членский значок Союза писателей СССР, писатель я теперь. Это Максим Горький на флаге.
— Писатель? — Фомин старший даже рот открыл.
— Ну, поэт, точнее. Я тут вам три пластинки привёз с песнями, что на «Мелодии» записаны.
— Минька. Беги к дяде Пете его зови, жену его и Ольгу дочку. И патефон пусть возьмут. Бегом. Да бегом, я сказал.
Мишка вьюном вывернулся из-за стола и шмыгнул в коридор, а Вовка вспомнил об одном важном деле.
— Мама, пап, нам за победу в турне по Югославии премию дали. Я вам привёз.
— Ой, да ты бы лучше на одежду себе потратил, — всплеснула руками Людмила Николаевна.
— Я другую премию на одежду потратил, а это и вам, — и Вовка достал из кармана пиджака пачку пятидесятирублёвок.
— Мать твою, через …
— Паша!
— Сорок лет Паша, а таких деньжищ не видел. Это больше моей годовой зарплаты.
Событие девятнадцатое
Можно любить тех, кому приказываешь, но нельзя говорить им об этом.
Вовка спал отвратительно. Его сбитая из досок отцом кровать, точнее, двухъярусные нары, оказались малы. Да не просто малы, а малы, так малы. Да, генеральская кровать тоже не рассчитана на людей с ростом в метр девяносто, но там можно ноги высунуть сквозь прутья решётки, а здесь они в доску упираются. Так, скрючившись, и лежал. И всё удивлялся, а как же год назад всего на ней спал. Или тогда лишь чуть длины не хватало, поджал чуть ноги и нормально, а теперь подрос на десять, а то и на двенадцать сантиметров. И приходится ноги серьёзно поджимать, к подбородку почти. А ещё мешало уснуть ненужное ему мероприятие, в которое угодил с корабля на бал.