Фомин подошёл к стене, там, среди красивых ножен кинжалов дагестанских или каких-то других кубачинских, висела на стене рапира спортивная с набалдашником на конце, чтобы не поранить противника. Вовка снял мечту со стены. Тяжёлая, прямо, как та, из детского воспоминания. Попытался Фомин погнуть лезвие, с трудом, но чуть изгибалось. Места в магазинчике было мало, чтобы помахать ею, и Фомин со вздохом уже хотел повесить её на место, дорого, наверное, и чего денег не взял, есть же.
Он повернулся к стене, и в это время по лестнице, что вела в полуподвал загрохотали шаги подкованных железными подковками сапог. Рукоять рапиры или шпаги всё не ложилась на гвоздик, соскальзывала, и Вовка не обернулся на шаги, а когда шум и вскрик услышал, то стал поворачиваться и шпагой этой за кинжал задел, и тот, с грохотом и лязгом, сорвав по пути ещё один кинжал, свалился на пол.
Картина была маслом. К Марине и Козлову, которые стояли недалеко от входа двигались двое дядек с короткими финками в руках, поблёскивали лезвия. Третий товарищ двигался к Вовке, в руке тоже короткой нож с деревянной ручкой. Одет носитель холодного оружия был менее ярко, чем Марина. Серое длинное, ниже колена, пальто, серый шарф, как у «Промокашки», замотан вокруг шеи и длинными концами болтается впереди, на голове была военная шапка, такие, как у немцев были, или у поляков. Ну, местные вояки тоже, должно быть, носили такие. На ногах хорошие офицерские сапоги, начищенные до блеска. Всё это Фомин в секунду углядел, а потом стал пятиться. Ничего хорошего нож в руке «Товарища» не предвещал. И тут завопила Марина. Ох, не хотел ведь геройствовать. Вовка сделал ещё шаг назад и упёрся спиной в эту саму стенку, на которой куча холодного оружия висела, и у любого лезвие было длиннее. От добра добра не ищут и Фомин сдёрнул с гвоздя эту саму шпагу или рапиру, знать бы, чем отличаются. И как настоящий Дартаньянов сунул железку вперёд, метясь в грудь серого. И ведь попал, не ожидал противник. Набалдашник упёрся в плечо бандита и больше ничего не произошло. А нет, произошло, сбив левой рукой с груди смешную железку, бандит резко выбросил вперёд правую руку с финкой. И порезал бы Фомина точно, но Вовка своей длинной ногой умудрился пнуть товарища. Тип был сантиметров на тридцать пониже ростом, и вытянутая нога оказалась длиннее вытянутой руки. Мужичка прилично отбросило. Но был он видно боец опытный и, чуть присев, выровнялся и снова двинулся, вперёд поводя хищно жалом финки перед Фоминым.
И тогда Вовка решил, что раз колоть этой чёртовой рапирой нельзя, то нужно ею рубануть. Он вложил в удар всю молодецкую свою силушку и располовинил бы бандита, если бы попал по нему. Мужичонка был мелкий и вёрткий, он умудрился шагнуть влево и отклониться ещё, и шпага спортивная, рапирообразная, просвистела рядом с товарищем и врезалась в пол, Вовка при этом провалился, чем и воспользовался бандит, сунув руку с ножом Вовке в живот. Тут бы и конец, но провалившийся Вовка ростом ниже не стал. Он согнувшись пополам, почти навис на мужичком и смог толкнуть его рукой, из которой шпага эта проклятая вылетела, наконец. Пальто затрещало. Всё же распорол, гадёныш. Что за невезуха такая, как ни наденет новое пальто, так его обязательно порежут?!
Выпрямились одновременно. И Фёдор Челенков вспомнил своё боксёрское прошлое. Ну, их нафиг эти железки. Апперкот был классный. Ко всему, и в Фомине веса ровно в два раза больше, чем в сером бандюгане. Того подбросило, и рухнул он головой опрокинув тот самый резной красивый стул, или другой, но тоже красивый. Хрясь. Нет, это не стул сломался, умели предки делать. И материал подбирать тоже умели. Это бандит, просто перевернув стул, врезался головой в комод дореволюционный. Не иначе ещё Карла XII помнивший.
Бах. Бах. Два выстрела из ТТ прямо врезали по ушам. Дымом не заволокло. Нет, дым, конечно, был, но при этом видно было, как заваливаются по очереди два других бандита, а товарищ Козлов стоит с пистолетом в руке. А ещё визжит и кричит чего-то одновременно Марина. Потом закричал один из бандитов, а следом и продавец. Этот стоял, будто в кино, с поднятыми руками, и блажил на своём родном латышском: «Манс Диевс».
— Ну, ты Фомин и фрукт. Нет, чтобы присесть, а ещё лучше на пол лечь, я бы их давно положил, всё боялся в тебя, дурака, попасть. Но от лица органов выношу благодарность. Уложил ты фашиста этого недобитого классно. Очухается, будет, о чём поговорить с этой сволочью. Так, — Он оглядел участников действа. — Фомин, метнулся на улицу и зови милицию. Всё живы, Марина, ты чего орёшь, ранена?
— Нет, — орать и визжать перестала. — Страшно.
— Фомин! Мать твою, бегом я сказал, за милицией.
Глава 18
Событие тридцать девятое
Молчание — лучший способ ответа на бессмысленные вопросы.
Ни одно произнесённое слово не принесло столько пользы, сколько множество непроизнесённых.
Матч был неинтересный. Единственное, что можно было отметить, так это то, что в Прибалтике играть на открытом льду практически невозможно. Десятого числа температура стояла в районе трёх или четырёх градусов минуса, а 12 декабря, в день матча двух «динамов» московского и рижского, поднялась до плюс одного и к концу второго периода льда уже практически не было. «Катались» по лужам и по каше из нашинкованного коньками грязного месива. Как там у Высоцкого: «Теперь уж это не езда, а ёрзанье. И надо б выйти, подтолкнуть, но прыти нет, Авось подъедет кто-нибудь и вытянет». Только подталкивать и оставалось. На месте руководства, нужно было матч остановить и перенести в Москву, но на это мероприятие соизволил прийти второй секретарь ЦК компартии Латвии товарищ Лебедев Иван Кононович и решили доигрывать. За кого уж болел большой партийный начальник за русских или латышей, вверенных ему, неизвестно, а вот счёт на фанерках в конце игры был двухзначный. 10: 1 — победили динамовцы Москвы и пять шайб на счету Фомина. В такой ледовой обстановке, забивать практически невозможно, нужно или подкатывать шайбу прямо к воротам, либо, как Вовка и делал — щёлкать издали, отрывая шайбу ото льда, ну, якобы льда. Ещё две шайбы забил таким же способом Владимир Ишин, ну и по одной отметились Чернышёв, Николай Поставнин и Сергей Соловьёв, те умудрились, когда лёд ещё хоть немного на лёд походил завести свои шайбы прямо в ворота.
Одна шайба, что Третьяков пропустил из разряда курьёзов. Бежала куча мала (не катилась, а именно бежала) и где-то там, среди кучи, была и шайба, она запнулась (куча) и шмякнулась перед воротами, а шайба оказалась внутри. Её Третьяков даже и не видел. Как и судья. После остановки кучи долго искали с фонариками шайбу. Освещение было на твёрдую троечку. Несколько десяток тусклых лампочек, как гирлянды, на провисших проводах над площадкой натянуты. Как можно популяризировать этот вид спорта в таких условиях, для Фомина осталось загадкой.
А после матча в раздевалку влетел, большой начальник милицейский в генеральской форме, ах, да, в милиции не генералы, а комиссары … Влетел большой начальник в комиссарской форме с кучей помельче начальников и утащил Фомина на допрос. Продержали до позднего вечера. Писал и переписывал протокол три раза. Потом его потерпевшим признавали, хотя ничего вроде Вовка и не потерпел, если порезанного нового драпового чёрного пальто не считать. Вывел из управления республиканского и отвёз в гостиницу к команде уже в двенадцать часов сам товарищ Козлов. Как оказалось — целый майор.
— Иван Семёнович, кто хоть это был и зачем они на нас напали? — поинтересовался в машине у соратника по борьбе с преступностью Фомин.
— Только не трепись. Вообще никому. Не секрет, но тут надеемся за ниточки потянуть. Это «Лесные братья». А мастерская эта твоя, где клюшки делают, у них как явка. Ну и подумали они, что мы чего-то разнюхали и решили избавиться от лишних глаз и ушей. Тебе, Фомин, уши нужны? Вот и не трепись. Там у них, в мастерской, и склад оружия целый нашли. Автоматы немецкие, гранаты. Блин. Всё, больше тебе знать ничего не положено.
— А клюшки? — выходя уже из машины, вдруг вспомнил, Вовка.
— Чего клюшки? — высунул голову из-за дверцы Козлов.
— Клюшки будут продолжать делать? Их и так в стране нет.
— Ну, если только на Колыме. Там в хоккей проще играть. Лёд не тает среди зимы. Наблюдал, я сегодня за тобой. Молодец. И в драке этой достойно себя показал и громил этих фашистов недобитых сегодня замечательно. Я тут местным товарищам совет дам. Пусть тебя грамотой наградят за задержание особо опасных преступников.
— Спасибо, товарищ Козлов. А вы можете ещё местным товарищам сказать, чтобы они нашли других работников в эту мастерскую, нельзя, чтобы эта, по сути, единственная на всю страну мастерская, закрылась. Гораздо лучше у них клюшки, чем в Москве делают.
— Нда, правильно говорил Игнатов, крепко тебя молния шарахнула. Тут чудом жив остался, такое гнездо фашистское вычистили, а ты о клюшках своих.
— Так скажите? — Горестно вздохнул Вовка.
— Хм. Смешной ты парень, Фомин. Хорошо, скажу кому надо. Бывай. Там в Таллине береги себя. Тот ещё оплот фашизма. Не вычистили ещё до конца. Как бы отомстить те фашисты тебе не захотели. Хотя??! Как они узнают, что ты нам помогал?! Ты ведь никому не скажешь? — гоготнул товарищ Козлов и захлопнул дверь.
Фомин стоял и думал, стоит бояться или нет. Шутка это была, или предупреждение настоящее. Но говорить, кому либо, о своём вкладе в борьбу с фашизмом общемировым, сразу расхотелось. Да, и до этого не сильно хотелось.
А вот клюшки жалко. Если всех мастеров посадят, то кто же новых научит. Значит, нужно после возвращения из Давоса засучить рукава и попытаться повторить, тот процесс, что в Ванкувере видел. Что он тупее тех укро-еврейских канадцев.
Событие сороковое
Если чешский клуб ЛТЦ (Прага), который приезжал весной, был настоящим учителем, и за ту декаду, что они были в Москве, двинул вперёд «канадский» хоккей в СССР на несколько лет вперёд, то спарринг-партнёр, что, послушавшись Фомина, добыл Аркадий Николаевич Аполлонов для ЦСК ВВС, «Динамо» (Москва) и ЦДКА, перед их поездкой на кубок Шпенглера, был слабоват. Эти три игры, что провели в Москве на стадионе «Динамо» 18, 20 и 21 декабря 1948 года были практически бесполезной тратой времени.