— Злой ты, Алексей Павлович, — укоризненно проскрипел ссутулившийся штурман. — Да что с тебя, Проходимца, взять? Одна Дорога в голове…
Санёк укоризненно покачал головой, затем, очевидно вспомнив что-то, пожаловался:
— А еще эти партизаны у меня планшет отобрали. Сво-ло-чи. Я его тоже с Земли заказывал: не фигню какую-то — «Айпад» последней модели! Закачал на него всевозможные карты и маршруты известных миров плюс — заказанную с Земли же последнюю подборку фантастической литературы. Новый роман Бердникова, прикинь как жалко! Угробят ведь «Эпплу», партизаны долбаные! И какой я теперь штурман без компа?
— Что-то он вялый сегодня, — заметил Лука. — Мне так за неделю все уши прожужжал своими британскими группами. Наушники тыкал — послушать какие-то моменты как раз из этого, как его… Мьюза! Я послушал — визг один да параноидальное завывание…
— Это он еще вам лекцию о разрушающе-деградирующем воздействии шансона на мировоззрение, мораль и интеллект человека не преподал, — весомо добавил я. — Типа: «Блатняк — уничтожение всего светлого, доброго и разумного, что есть в человеке».
Санёк встрепенулся, выдавил из себя сиплое: «Ненавижу шансонщиков!» — и снова ушел головой в плечи, напоминая старого уставшего грифа: глаза полузакрыты, кадык щуплой, щетинистой шеи выпятился почти наравне с носом…
— Слушайте, Алексей, — Лука снова подсел ко мне на кровать, — вы сохранили лекарство? Ну для друга Чаушева?
— Оно осталось в моей куртке. А куртка — в вездеходе.
— Вот как? Выходит, дело немного осложняется… Что ж, — врач подмигнул мне и потер крупные ладони, — придется постараться проникнуть в вездеход. Насколько я знаю, команданте запретил растаскивать из него имущество. Это и хорошо, и плохо, так как там теперь стоит караул. Что ж, караул, что ли, не обманем? Иначе какой смысл мне добираться на Сьельвиван, если антивируса, с которым я должен работать, у нас не будет?
Я пристально посмотрел на врача. Ага, значит, я вез не просто лекарство, а антивирус… Выходит, Чаушев не все мне сказал. Хотя какая разница, какой именно препарат я доставляю? А вот участие врача в экипаже стало понятным. Ну что же, врач-специалист в небезопасном путешествии бывает очень даже полезен, что, в принципе, я уже и прочувствовал на своей шкуре.
— Пожалуй, я вас оставлю, — Лука взглянул на наручные часы: — Пора идти играть партию с сеньором де Вилья. Заодно своих клиентов среди партизан проверю. А вы постарайтесь без нужды не выходить из хижины, ладно? Иллюзия свободы — всего лишь иллюзия. И искушать наших герильерос лишний раз не нужно.
Я пожал плечами, поправил крестик за пазухой и замер: на моей шее должна была быть еще одна цепочка!
— Лука, подождите… вы не видели у меня на шее кулона? Ммм… что-то вроде металлического цветка?
Врач поднял бровь, кивнул:
— Было что-то такое. Один из партизан снял. Крест они не тронули, религиозные они тут все… Бога боятся.
— Бога боятся, а такое творят?
Лука пожал плечами:
— Так им же разъяснили, что революция — угодное церкви и Деве Марии дело! Что все грехи простятся, и они пойдут прямиком в рай… под покровом Царицы Небесной. Религия, знаете ли, — отличная мотивация для неумеющих думать. Прошли те времена, когда революционеры отвергали Бога. Нынешние умнее: они взяли Его на вооружение.
— Бедная Мария, — покачал я головой. — Она и думать не могла, что такое Ее именем твориться будет.
Врач хмыкнул, вернулся к столу и стал копаться в наваленных на него вещах.
Что ж, еще одну памятку о прошлой жизни я не сохранил. Хотя это, может, и к лучшему: с глаз долой — как говорится — из сердца вон. А то уж слишком грустные мысли мне этот цветок навевал. Хотя в этих воспоминаниях, кроме печали и горечи, было что-то еще… очень теплое, что ли?
Лука ушел, прихватив с собой небольшой саквояж, как я понял, с медицинским оборудованием. Санёк молча растянулся на койке, всем своим видом выражая оскорбленное величие. Я выпил еще воды, осторожно пощупал левое плечо, что и не думало болеть: повязка и загадочный шлот действовали великолепно. Я ощущал только легкое жжение и даже некоторую щекотку, словно в заживающих тканях бегали какие-то крохотные, практически невесомые существа. И эта щекотка была даже приятной: она словно служила доказательством того, что процесс выздоровления идет, продолжается…
Я тоже откинулся на койке, с удовольствием вытянув ноги. Отдыхать так отдыхать. А что дальше будет — все равно лучше думать на выспавшуюся, а не на кружащуюся голову.
— Лёха…
— Чё?
— А ведь не зря я все это купил?
Я какое-то время боролся с рвущимися с губ эпитетами… поборол, обуздал свои эмоции и спокойно, весомо так сказал:
— Не зря, конечно. Просто я завидую.
— Я так и понял, — умиротворенно проговорил Санёк, и через минуту его назойливый храп наполнил хижину.
Глава 8
И даже если революция не победит, всё равно все, и буржуи в том числе, будут носить мое лицо на майках!
— Алексей, Алексей!
Сильная рука теребила меня за здоровое плечо, вытаскивая из омута крепкого сна, в который я провалился.
Я с трудом открыл глаза и уставился на будившего. Это был Лука. В хижине царил полумрак, в котором, как в густом супе, плавал вибрирующий храп Санька. Лицо врача, слабо освещенное стоящей на столе свечой, было спокойным — очевидно ничего экстренного не произошло.
— С вами команданте Алехо де Вилья хочет поговорить.
Я поморщился. Только ночных допросов мне не хватало!
— Я предупредил его, что вы ранены и спите, — извиняющимся тоном проговорил Лука, — но он сказал, что это ненадолго.
— Ладно, — обреченно пробормотал я, — пленным выпендриваться не годится.
Лука заботливо помог мне подняться и, придерживая за плечо, вывел из хижины.
Снаружи было темно и сыро. То ли небольшой дождь прошел, пока я спал, то ли ночная роса выпала, но почва и растительность были покрыты влагой, и кроссовки чавкали по мокрой глине. Кое-где в деревне, под навесами из пальмовых листьев, горели костры, у огня грелись люди, варили пищу. Слышалось негромкое бренчание гитары, тягучая, неторопливая речь. Залаяла встрепенувшаяся собака, послышался звук удара, и собака, взвизгнув, умолкла. Этакий живописный лагерь партизан. Хоть картину пиши: смуглые парни, полулежащие с автоматами и винтовками под рукой, блики огня на усатых, черноглазых лицах, песня на языке, до боли похожем на испанский, вьющаяся между столбами навесов…
Вот только округлый борт осевшего набок вездехода не вписывался в эту картину.
А над всем этим: пальмовыми крышами деревни, кострами, людьми, оружием, вездеходом, необъятными сырыми джунглями, и даже над обиженной собакой — раскинулось глубокое ночное небо, наполненное волнами звездного света. Загадочное. Глубокое. Равнодушное. Посрамляющее обилием количества звезд и Млечный Путь, столь ярко сияющий в украинской степи, и любой участок неба в любой точке земного шара.
Завораживающее небо. Гордое.
Вот только луны в нем не было. Даже жалкого тощего месяца. Или было время новолуния, или эта планета не имела спутника. А может, имела, да потеряла…
Так, размышляя, я вошел под обширный навес, закрытый с трех сторон от ветра стенами из циновок. Под навесом было светло: помимо света от открытого каменного очага, пространство озарялось еще и парой довольно ярких электрических ламп, питающихся, скорее всего, от аккумулятора. В центре, за столом, уставленным целой батареей бутылок и кувшинов, сидел тот самый человек, которого я видел рядом с Лукой, когда пришел в себя после холодного душа. Теперь на его короткостриженой голове не было пестрого платка. Полуприкрытые черные глаза внимательно следили за нами, и, хотя этот человек изо всех сил старался изобразить равнодушие на своем смуглом, довольно симпатичном лице, было понятно, что он очень заинтересован происходящим. Скорее всего это и был команданте Алехо де Вилья, вождь небольшого, но крайне отважного отряда партизан, борцов революции.
Интересно, а против кого эта революция вообще?
По обе стороны от сидящего за столом команданте Алехо стояли два рослых, одетых в камуфляжные рубашки и просторные штаны парня. Физиономии решительны, глаза подозрительно прищурены, челюсти вперед… Телохранители, как пить дать. Вот только в руках этих телохранителей покоились не пистолеты или револьверы, а внушительного вида штурмовые винтовки.
— Подходите, кабальеро, садитесь! — Голос у команданте был сипловатый, но, тем не менее, звучный. — Пальмового вина? Текилы? Может, пива?
— Благодарю, — ответил за меня Лука, присаживаясь на колченогий табурет и делая мне знак, чтобы я тоже присел, — но Алексею сейчас нельзя алкоголь. А вот я не откажусь: при здешней-то сырости…
— Глупости! — махнул рукой Алехо. — Когда раненому кабальеро вредил стаканчик пальмового вина?
Из-за циновок выскользнула гибкая девушка в простом белом платье, наполнила стоящие передо мной и Лукой глиняные кружки из кувшина, после чего исчезла, оставив легкий запах цветов и грустный взгляд темных бархатных глаз.
— За революцию! — Команданте поднял в воздух внушительного объема кружку и лихо опрокинул ее в рот.
Лука поддержал тост. Я молча пригубил пенящееся пальмовое вино. Оно было кисло-сладким и на удивление легко пилось, словно квас или ягодный морс.
— На вино не налегайте, — тихо шепнул мне Лука. — Оно очень обманчиво.
— Как ваша рука, кабальеро?
— Заживает, спасибо, — ответил я де Вилья, благодарно кивнув. — Могу я узнать…
Команданте разом поменялся в лице, черные глаза засверкали из-под насупленных бровей, верхняя губа, обрамленная щеточкой усов, приподнялась, открывая крупные красивые зубы.
— Здесь я задаю вопросы, кабальеро! Вы — мои пленники… и пленники революции! То что вы живы, целы и относительно свободны, не значит, что вы можете диктовать какие-либо условия мне — команданте де Вилья!