транно, но в ней действительно жизни прибавилось, какой-то внутренней свободы. Если раньше это была замкнутая в себе система для убийства и членовредительства, то сейчас Ками мало чем отличалась от, например, моей сестры Люськи. Нет, конечно, внешне они были абсолютными противоположностями: голубоглазая, светловолосая сестренка, с женственными, мягкими чертами, и — кареглазая, со смелым разлетом бровей на смуглом лице, Ками. Но вот искренний смех, умение радоваться жизни не задумываясь о трудностях завтрашнего дня, живость и непосредственность молодого, здорового организма делали их похожими. Хотя молодые и полные жизни девушки все немного сходны по своему мировоззрению. Разве что цели они ставят перед собой разные…
Я споткнулся о выброшенную морем корягу, еле удержался на ногах и снова побрел в сторону крика, хлюпая мокрыми кроссовками. По пути мне попался небольшой ручеек, сочащийся из какой-то трещины в скале. Значит, проблемы с пресной водой не должно было возникнуть, даже если нам придется провести под этими скалами какое-то время. А вот что делать с холодом?
Было действительно холодно: ветер не мог продуть куртку, но вовсю отрывался на облепленных мокрыми штанами ногах. Меня била крупная, накатывающая волнами дрожь, и в голову то и дело лезли мысли об электрокамине, кружке горячего чая с ликером и пушистом пледе. Единственно, что меня грело, так это воспоминание о глазах Ками. Ни одна девушка не смотрела на меня таким теплым, заботливым взглядом, полным каким-то искренним внутренним светом. Ни одна. Даже…
В самом начале своих скитаний по Дороге я был влюблен. Полностью, без сомнений и колебаний, пронеся чувство через лед, пламя и кровь, часто выживая одной мыслью о той, что ждала меня.
Сейчас я вспоминал о красавице из мира Геи без внутренней боли, просто с легкой грустью. Удивительно, что я так долго был влюблен в нее, стремился увидеть, планировал долгую счастливую жизнь вместе. Она не дождалась своего Проходимца, вышла замуж за другого. Вот такая вот старая как мир история. И мне, как и многим до меня, было больно и очень горько.
Эта девушка умерла для меня, будучи вычеркнутой из моей жизни, словно неудавшиеся строки из рассказа. С нею умерли мои планы, цели, желания, оставив в душе большую и болезненную дыру. Но я выжил, поболев какое-то время. И даже стал старше и мудрее внутри. Пустота заполнилась новым смыслом. Горечь потери смылась прощением. Христос учил людей прощать, и в этом есть глубочайшая мудрость: когда мы прощаем, то не просто освобождаем нашего обидчика, но, в первую очередь, освобождаемся сами. К тому же, положа руку на сердце, я должен был признать: сейчас все было проще из-за того, что миндалевидные, умные и такие милые глаза Ками были рядом. Вот такой я, оказывается, эгоист.
Эгоист, кряхтя и сопя, перебрался через утонувший наполовину в песке ствол дерева — топляка, принесенного приливом, и остановился, вглядываясь в прибрежную линию. Чем-то она неуловимо напоминала берег Англии: высокий известковый обрыв с зелеными волнами покрытых травой холмов наверху и узкой полосой пляжа внизу. Ветер, волны, птицы, моросящие дождем низкие облака, которые, казалось, катятся по верхней кромке обрыва… Ни следа человека. И криков также не было слышно.
Я приложил ладонь козырьком к глазам, всматриваясь в море. Может, с лодки кричали? Какая-нибудь местная рыбачка Соня?
— Ну и куда вы пялитесь, Алексей Павлович? — ворчливо проговорил кто-то у меня за спиной.
Я резко повернулся и узрел Санька, сидевшего под самым стволом дерева. Штурман явно замерз: на бледном лице ярко выделялись фиолетовые губы и желтоватые белки глаз.
— Фу-ух, — выдохнул я. — Ты тоже здесь. Живой, целый? А чего под деревом лежишь?
— Да холодно зверски, — простучал зубами Лапшич. — От ветра укрылся. Знаешь, кажется, мне сейчас холоднее, чем там, в горах.
— Это от того, что ты промок, — заметил я. — Чего костер не развел?
— Ни спичек, ни зажигалки, — проклацал зубами Санёк. — А Ками здесь?
— Здесь-здесь… Ты б пробежался, что ли…
— Лех… — Санёк прокашлялся, покрутил головой, словно собираясь с мыслями. — Слушай, это же Дорога, верно? Ну то что мы не разбились, а оказались здесь, в воде? Это ты нас закинул?
— Это Дорога, Сань. Вот только никуда я нас не закидывал. У меня во время падения мозг напрочь отключился. Похоже, что Дорога все решила сама.
— Не, — не поверил Санёк. — Дорога сама не решает и ничего не делает. Она ж — немыслящая структура! Иначе за несколько тысяч лет кто-нибудь да вышел с ней на контакт…
— Значит, это воля Божья.
— Ну что ты из крайности в крайность! — поморщился Санёк. — Тебя в твоих скитаниях по голове часто били? А то все тебя чего-то в духовные сферы заносит.
Я пожал плечами, взобрался на самую высокую ветвь топляка, замер, вглядываясь в пляж.
— Слушай, ты не видел здесь женщину? На берегу или в лодке… Мы с Ками слышали, что баба какая-то кричала, а где она — ума не приложу. Может, все-таки чайка?
Санёк негодующе вылупил на меня глаза:
— Так это я орал.
Глава 2
Мы красные кавалеристы, и про нас
Былинники речистые ведут рассказ…
Мы перетащили Ками к дереву, неплохо при этом согревшись, насобирали мелких веток, набросанных по пляжу, настрогали «кинжалом» щепы и разожгли костер моей зажигалкой, к счастью не испортившейся от морской воды. За толстым стволом топляка, защищавшим от ветра, да еще и с излучавшим тепло костром можно было жить. Даже несмотря на время от времени брызгавший дождик. Развесив на ветвях вещи и оставив Санька следить, чтобы они не загорелись от костра, а заодно ковырять «кинжалом» костюм Ками, я поспал пару часов, а проснувшись, размялся и снова отправился в воду. На этот раз — чтобы отыскать рюкзак штурмана. Санёк утверждал, что он оказался в воде совсем недалеко от берега и, сбросив рюкзак, выбрался на сушу прямо напротив дерева. Стало быть, если я немного поныряю, держа ствол как ориентир, то смогу обнаружить рюкзак.
Нырять было холодно, но я был раздет до трусов, да еще и регулярно бегал к костру — греться. Конечно, существовала некоторая угроза подхватить пневмонию, но сейчас я предпочитал об этом не думать: содержимое рюкзака было важнее. Никто из нас не знал, в каком мире мы сейчас находимся и как далеко от населенных мест. На песке пляжа не было видно ни одного человеческого следа, не считая наших, а в море не наблюдалось ни судна, ни паруса. Конечно, я подозревал, что мы все-таки на Сьельвиване, потому что скафандр Ками потерял весь запас энергии, хотя, по идее, должен был функционировать в средах намного более агрессивных, нежели морская вода… но твердой уверенности все-таки не было.
Полчаса ныряния окончательно вымотали меня, но результат был налицо: рядом с костром лежали Санькин рюкзак, разгрузка и бронежилет — все, что штурман скинул в воде.
Я насухо растерся высохшей футболкой, после чего снова повесил ее сушиться, а на голое тело накинул куртку, которая, как ни странно, также просохла, словно шкура плазмозавра, из которой она была сделана, совсем не впитывала воду. Впрочем, как и хитро устроенная подкладка. Куртка нагрелась изнутри от костра, так что натянуть ее было сущим блаженством. Вот только штаны до сих пор были влажными, хоть и горячими, так что я, натянув их, сел поближе к огню, чтобы продолжать сушку.
В спасенном рюкзаке Лапшича, кроме армейского пайка, пары универсальных аптечек, ненужных сейчас патронов 5,56 (винтовки-то не было), коробки двенадцатого калибра к дробовику и пары гранат к подствольному гранатомету, оказался тот самый кольт «Питон» из нержавеющей стали, что принадлежал когда-то Дженнифер, чертовой американке, которая здорово подставила нас в предыдущем мире.
— Чино его мне в рюкзак сунул, после того как обезоружил, — поделился Санёк, вертя в руке блестящий револьвер. — Сказал: «Сам неси свою пукалку». Коз-зел!
— Ты бы его протер и высушил, — заметил я, кивнув для примера на разобранный FNX-9.
Все детали своего пистолета я тщательно протер и заботливо разложил возле костра на разрезанное пополам бревнышко. Потом смажу. На счастье, в рюкзаке штурмана обнаружились и масленка, и оружейный спрей. Ржавчина — не шутка. А оружие всегда должно быть в порядке, это одна из заповедей Дороги. Хорошо хоть пистолет состоял наполовину из пластика, наполовину из нержавеющей стали, а патроны к нему были со специальным покрытием, вроде напыленного тефлона, должного противостоять сырости тераинских джунглей. Здесь американцы, от которых мне достался ствол, постарались на славу.
— А чего бояться? — хмыкнул Санёк. — Это же нержавейка!
— И нержавейка ржавеет в морской воде, — терпеливо заметил я, выкладывая сухпаек из Санькиного рюкзака. — Ладно, Бог с тобой, лентяюга, откладывай игрушку и давай ковыряй доспех нашей Жанны д'Арк дальше.
— Сам сказал: «Просуши, нержавейка ржавеет», — тут же спохватился Санёк, которому, похоже, совсем не улыбалось снова пыхтеть над доспехами шебекчанки. — Кстати, пожевать чего-нибудь бы не мешало…
— Пожуем, когда Ками освободим, — отрезал я, хотя в желудке предательски заурчало.
— Я могу ее покормить, — с готовностью пододвинулся Санёк. — Кстати, такой костюм на какое белье надевается?
Я хмуро взглянул на штурмана, и его ажиотаж как рукой сняло. Молча сел разбирать свой блестящий револьвер. Чувствует, зараза, что довел человека до каления.
— Не напрягайся так, Лё-ша, — Ками мило улыбнулась, ямочки на щеках. — Поешьте все же.
Я мигом оттаял от ее улыбки, выдохнул и налег на рукоять «Кото-хи». Просто разрезать костюм было мало — нужно было разделить его на такие составляющие, которые можно было бы безболезненно снять с девушки. А так как каждая деталь плотно сидела на теле Ками, то и работы хватало. Хорошо хоть «кинжал» не тупился от работы, оставаясь все таким же безупречно острым. Я даже проверил это, разрезав несколько окатышей прибрежной гальки.