Он вздохнул и развел руки, словно бы извиняясь.
– Но я тебе, извини, дорогой мой, много людей не дам. Два батальона, шесть орудий, сотня донских казаков.
– Для гусарских действий конницы маловато, – спокойно заметил Мадатов.
– Еще добавим вам грузинской милиции.
– О! Другое дело! Сколько?
– Три сотни.
Валериан решил, что ослышался.
– Вы хотели сказать – тысячи.
– Я сказал то, что хотел, – сухо и чуть раздраженно ответил Вельяминов.
Ермолов снова приобнял Валериана за плечи и забасил в ухо:
– Извини, дорогой мой, но более желающих не нашлось. Князь Панчулидзев, старый рубака, собрал всех, кого мог, кому доверял.
Валериан дал прорваться своему гневу.
– Они что, собачьи дети, о себе не хотят позаботиться? Да у каждого князя здесь челяди полторы-две сотни бездельников. Вытащить всех из духанов, отрезвить, посадить в седло, шашку в руки дать или копье.
– Ваш план, князь, безусловно хорош, – осклабился Вельяминов. – Но думаю, что сейчас в городских духанах вы отыщете разве что десяток кинто. Как вы, ваше сиятельство, изволили только что сформулировать, они в самом деле могут заботиться лишь о самих себе. Население покидает столицу, опасаясь повторения ужасов девяносто пятого года. И в первую очередь, разумеется, уезжают аристократы. Знать, которая не согласна пожертвовать даже одним своим человеком ради города и страны.
– Что поделать, Мадатов, среди такого народа живем, – зарокотал снова Ермолов. – Алексей Александрович тут про Ага-Мохаммеда вспомнил. Кто при нем Грузией правил?
– Ираклий Второй, – ответил Мадатов, уже успокаиваясь. – Дядя Джимшид… мелик Шахназаров говорил, что был он великий воитель.
– Именно, именно, – подхватил довольный командующий. – И первый натиск персов он отразил. Но потом сил ему уже не хватило. Ведь даже собственные сыновья не пришли на помощь царю. Ну а имеретинцев и прочих можно и не описывать… Ты же знаешь, Мадатов, я люблю эту страну. Что-то в ней есть такое, свое для русского сердца. Но она, как женщина, только позволяет себя любить. И при этом постоянно оглядывается – не окажется ли поблизости тот, кто полюбит ее сильнее… Я не скажу, что грузины так уж ждут персов. Нет – они выжидают. Посмотрят, кто возьмет верх, и на ту сторону станут.
Он пожал плечами и повторил полюбившуюся ему фразу.
– Что поделать – среди такого народа живем… Но мы-то с тобой мужчины… И принимали присягу. Так что наше дело не сетовать, а сражаться. Собирайся, пехота уже на марше.
– Два батальона с орудиями выступили, – подхватил Вельяминов. – Сотня майора Князева до сих пор под Тифлисом. Поручите майору еще и милицию, а сами догоняйте пехоту. В любом случае они будут вас ждать на реке Храми. У Красного моста с нашей, разумеется, стороны. Письменный приказ в канцелярии у Рыхлевского.
Валериан понял, что больше он уже ничего не услышит, попрощался с обоими и пошел, почти побежал к двери…
Полковник Реут поднялся с табурета и оглядел собравшихся в комнате офицеров. Подполковник Миклашевский, майоры Лузанов и Клюки фон Клюгенау, капитан Михайлов были хорошо знакомы ему по службе в полку. Полковника Челяева, коменданта Карабахской провинции, он несколько раз встречал у князя Мадатова, но ни разу не видел в деле. Но впечатление этот невысокий, крепко сбитый офицер с плоским лицом, на котором отчетливо выделялись скулы, оставлял хорошее. Можно было надеяться, что по крайней мере упрямства у него хватит, чтобы упереться в назначенном ему месте и держаться до приказа своего начальства или удара неприятельской пули.
– Господа офицеры, – начал Иосиф Антонович, – я пригласил вас, чтобы обсудить наше положение. Как командир сорок второго егерского полка я могу приказать вам, будучи уверенным, что распоряжения будут точно исполнены. Но я хочу услышать и вашу точку зрения, поскольку достаточно долго мы будем действовать самостоятельно. А стало быть, я хочу увериться, что каждый из вас исполняет приказы и принимает решения сознательно и с чувством долга.
Он сел и выдержал паузу; обвел взглядом всех присутствующих на совете, убедился, что каждая пара глаз обращена на него, и продолжил:
– Аббас-Мирза стоит под Шушой. С ним пятьдесят тысяч войска. У нас же поднялось в крепость шесть рот. То есть тысяча семьсот двадцать шесть штыков. К этому добавим еще четыре сотни казаков полка майора Молчанова…
Чернявый донской офицер привстал, придерживая шашку, и коротко кивнул, обозначая свое присутствие.
– К этому еще четыре орудия штабс-капитана Васильева.
Рябой артиллерист повторил жест казака, хотя и без грации, но с достоинством.
– Было бы шесть, но два, вы знаете, достались персам вместе с батальоном Назимки. Да и людей у нас было бы в полтора раза больше! – Полковник повысил голос. – Позор для полка, позор! Не поражение страшно, а бесславие!
Он замолчал, сцепил зубы и десяток секунд просидел неподвижно, смиряя закипевший гнев. Пяток огромных зеленых мух носился кругами, отчаянно завывая, но никто из офицеров не осмелился отмахнуться.
– Еще остались три роты, – продолжил Реут. – Батальон наш стоял в Ширванской провинции. Они получили приказ вернуться к нам, но сейчас им, разумеется, не пробиться. Подполковник Суханов – офицер толковый и храбрый, надеюсь, что он сумеет провести своих людей на Тифлис. Мы же пока останемся здесь, в Шуше. Аббас-Мирза прислал сегодня парламентера. Майор Клюки фон Клюгенау ездил встречать его и сейчас доложит нам суть предложений командующего неприятельской армией.
Майор Клюки фон Клюгенау вскочил и заговорил высоким быстрым тенорком, путаясь в словах языка, не совсем ему до сих пор родного.
– Он пришоль… приходиль… нет, пришоль…
– Пришел, пришел, Франц Карлович, – нетерпеливо перебил его Реут. – Давай сразу о деле. Мы поймем.
Майор мотнул головой и повел рассказ дальше, оскальзываясь иногда на падежах и склонениях, но достаточно твердо и ясно.
Из рассказа его выходило, что накануне к Елизаветинским воротам крепости подъехал персидский парламентер. Одет он был странно – средне между европейским мундиром и формой джамбазов – отборных отрядов иранской гвардии. Широкие белые панталоны и высокая черная баранья шапка, а посередине красный мундир с эполетами и аксельбантами. Лицом он тоже не походил на перса. Клюки фон Клюгенау, чья рота и защищала стены против дороги, вышел ему навстречу, но после первых же слов отказался продолжать переговоры.
– Говориль по-немецки. Но не пруссак, не саксонец и не австриец. Француз?.. Нет. Думаю – англичанин. Я сказал – говорить буду с ханом. Пусть приходит с тремя бунчуками, тогда будем знать, с кем имель дело…
Европейский советник Аббаса-Мирзы развернулся и ускакал вниз по извилистой и крутой дороге, а сегодня к полудню поднялся натуральный персидский хан, за спиной коего и впрямь колыхались три конских хвоста на копьях. На этот раз майор выслушал парламентера, принял письмо от командующего персидской армией и обещал передать коменданту крепости. Но за ворота хана пустить отказался, предложив тому ожидать ответа в тени скального выступа.
– Аббас-Мирза предлагает гарнизону очистить крепость.
– Другого от него ждать нечего, – вскрикнул, горячась, Миклашевский. – Ну а нам с какой стати уходить из Шуши?!
Реут недовольно погрозил пальцем нетерпеливому офицеру.
– Резоны у него, Павел Викторович, немалые. Продолжай, Франц Карлович…
В передаче Клюки фон Клюгенау выходило, что у Аббас-Мирзы на руках перехваченное предписание сорок второму егерскому – оставить Шушу. Генерал Ермолов приказывал полковнику Реуту выходить из Карабага и двигаться на Тифлис. А потому Аббас-Мирза предлагал русским почетные проводы, позволяя выйти с оружием и знаменами.
– Врет! – не выдержал опять Миклашевский.
– Предписание такое, господа, у меня имеется на руках, – медленно произнес Реут.
Офицеры вздрогнули и с недоверием уставились на командира полка.
– Да-с, командующий – человек предусмотрительный и направил к нам двух гонцов. Первый, видите, попался персам, зато второй добрался все-таки к нам. Но – увы, поздно. Я получил два противоречащих указания: одно – защищать Чинахчи, другое – отступать к Елизаветполю и далее на Тифлис. Исполнить ни то, ни другое мы были уже не в состоянии. Биться внизу – мы продержались бы едва ли на сутки дольше, чем управляющий князя. Честь ему и вечная память!
Полковник снял шляпу и перекрестился. Остальные последовали его примеру.
– Но нам не погибать надо, а побеждать. А если уж умирать, то с максимальным уроном для неприятеля. Списываться и объяснять было уже некогда, а потому я взял на себя ответственность и приказал подниматься в крепость. Теперь же нам предлагают решить – принимать ли тяготы многодневной осады или же воспользоваться недолгим великодушием Аббаса-Мирзы.
– Хватит с него и Назимки! – снова не выдержал Миклашевский.
– Хорошо сказано, – поддержал его казачий майор Молчанов.
– Господа, – подал вдруг голос капитан Михайлов. – Может быть, все-таки нам последовать приказу главнокомандующего. Что толку нам сидеть в крепости, погибнуть самим, погубить две тысячи человек?
Реплика ротного командира прозвучала так неожиданно, что остальные офицеры смешались и только смотрели на капитана, не зная, что и ответить товарищу. Даже Реут только багровел лицом и молчал. Первым оправился командир четвертой роты Лузанов, человек неторопливый, даже мешковатый, но уважаемый Реутом именно за рассудительность.
– Господин полковник, а какая польза будет всему корпусу от нашего выбора?
Реут благодарно кивнул ему головой и заговорил снова.
– Если мы уходим, корпус получает дополнительно два батальона, казачий полк и четыре орудия. Ежели остаемся, то возможны два продолжения: персы могут всеми силами осаждать крепость, а могут оставить заслон и двинуться на Тифлис.
– То есть вариантов три. А может быть, даже больше. – Лузанов принялся методично загибать пальцы левой руки. – Нас могут выпустить. Но могут и не отпустить. Только выйдем, как навалятся всей ордой… Могут штурмовать, а могут и попытаться выморить голодом… Так ведь и мы можем сидеть за стенами, а можем спуститься, опрокинуть заслон и сесть Аббасу на хвост…