– Ар-агх! – зарычали обозленные воины и ринулись навстречу набегающему противнику.
Алешка Поспелов оказался как раз против высокого седобородого старика и ткнул быстро штыком навстречу. Но тот неожиданно ловко отвел удар своей саблей и сам рубанул, странно вывернув кисть. Алексей принял лезвие на ложе ружья, но от толчка поскользнулся и упал на спину. Старик крикнул коротко, будто бы выхаркнул, и приготовился ударить беззащитного уже молодого солдата. Алексей закатил глаза в ужасе.
В последний момент Изотов заметил неладное и, прыгнув в сторону (времени разворачиваться уже не было), оттолкнул Амир-хана. А тот, промахнувшись мимо упавшего русского, продолжил движение клинка и вогнал его в бок другому, подбежавшему слева. Осип крякнул, уронил ружье и осел вниз, увлекая за собой Амир-хана.
– Не трогай! Возьмем живого! – крикнул бежавший мимо командир роты.
Но Орлов, ослепленный, оглушенный гневом и ненавистью, уже ударил острием ниже панциря, разрывая звенья кольчуги. Вдвоем с выправившимся Алексеем они подняли убийцу Осипа на штыках. Амир-хан закричал от нестерпимой боли, разрывавшей все его внутренности, но, даже умирая, старался извернуть голову, посмотреть: как там Мамед-мирза.
А за принцем уже гнались полдесятка казаков. Лошадь под его весом скакала медленно, преследователи приближались неотвратимо. Телохранители переглянулись, поворотили коней и кинулись навстречу русским. Они только разменяли свои жизни на смерть двоих казаков да смогли задержать оставшихся невредимыми. Мамед-мирза нахлестывал лошадь с обоих боков, страшась обернуться и увидеть острие пики, летящее в его спину. Он, может быть, и ускакал, пожертвовав спутниками, да уставшее животное оступилось, и всадник, вылетев из седла, покатился клубком по утоптанной копытами и ногами земле.
Он тут же вскочил, готовясь к защите, но три пики против одной сабли – бой совершенно неравный. Казаки перешли на шаг и разъехались, окружив несчастного пешего. И тут стукнул выстрел. Один из конных всплеснул руками, роняя оружие, и запрокинулся головою на круп. Второй кинулся на стоящего, третий повернулся навстречу новому неприятелю.
Абдул-бек погнал Белого бешеным намётом. Пустую винтовку он держал в левой руке, шашку – в правой. Стволом он легко отвел пику и, проносясь мимо, полоснул врага наотмашь. Тот охнул и сунулся головой вниз. Третий уже остался без пики – Мамед-мирза ловко умудрился срезать саблей стальной наконечник. Казак бросил бесполезное древко, выхватил шашку и поскакал навстречу беладу. Два клинка состукнулись, разошлись, свистнули еще раз, и рука казака, отрубленная у плеча, упала в дорожную пыль. Следом за ней покатился и раненый. Абдул-бек остановил Белого и, свесившись с седла, рубил упавшего, вымещая на нем ярость и боль поражения.
Мамед-мирза, успевший взобраться на лошадь, окликнул табасаранца. Тот опомнился. Убрал винтовку в чехол, шашку в ножны, и оба они поскакали дальше, норовя опередить бегущую армию.
Валериан все не двигался с места, зная, что кость уже разгрызена, а преследовать хромого пса его люди сумеют и без него. Он приказал трубачу сыграть «отбой», рассчитывая собрать под руку хотя бы две роты на случай какой-нибудь неожиданности. «Амир-хан уже поскользнулся, – подумал он, усмехнувшись. – Зачем же и мне наступать на ту же арбузную корку?..»
Конвойный поручик, тот, что подавал сигналы шестом, несмело обратился к нему, выкатывая коричневые глаза:
– Как, ваше сиятельство, вовремя они подскакали. А я уже думал – нас обратно сейчас в реку столкнут. Только что же за кавалерия, думаю? Драгуны подоспели. Или, может быть, еще казаков генерал Давыдов прислал…
Конный резерв, одним своим появлением решивший исход сражения, не торопился переходить реку. Облако пыли докатилось до берега Шамхора и там же остановилось. Постепенно оно опустилось вниз, и все, обернувшись, разглядели сюрприз, подготовленный генералом Мадатовым Мамед-мирзе и Амир-хану. Несколько десятков обозных верхом на неоседланных лошадях. Каждый держал в поводу еще животное, а то и два. И к репице каждого хвоста, к подпругам, удерживавшим потник, привязаны были длинные ветки, поднимавшие облака пыли…
III
«…Я рискнул. Я все поставил на одну решительную атаку. Но, зная горячность персов, надеялся, что смогу выманить их и связать упорным сражением. И подготовил заранее хитрую уловку, которой надеялся смутить нестойкого неприятеля. Вышло по-нашему. У персов был перевес в людях более чем пятикратный, но Бог стал на сторону правого дела. Мы гнали неприятеля десять верст и остановились в виду Елизаветполя. Лагерь разбили у реки, а завтра по солнцу двинемся к городу. У персов только убитых – две тысячи человек. Наши потери – двадцать семь. Пятнадцать раненых, двенадцать убитых. Ваше Превосходительство! И от себя, и от всего вверенного мне войска поздравляю Вас с этой славной победой!..»
Валериан положил перо, перечитал написанное и позвал адъютанта. Поручик Белаго тотчас вбежал в палатку, посыпал депешу песком, стряхнул, сложил и тут же кинулся прочь, запечатывать послание и отправлять спешно в Тифлис. Мадатов вышел следом, с удовольствием разминая затекшие ноги и спину.
– Легче рубиться, чем писать, господа! – весело сказал он поджидавшим его снаружи командирам частей. – Надеюсь, командующий будет доволен.
– Славное было сражение, князь, – ответил ему Панчулидзев. – Большое дело ты сделал – спас Тифлис да и всю Грузию. Это сражение долго будут помнить – и мы, и дети, и внуки. Внуки наших внуков будут помнить – кто победил при Шамхоре.
Валериан внимательно посмотрел на начальника грузинской милиции. В неверном свете факелов, воткнутых рядом с палаткой, он не мог толком разглядеть лицо грузина, но в голосе старого князя не было и тени насмешки, что почудилась Мадатову несколько дней назад перед атакой на позиции Зураб-хана. Он понял, что спесивые аристократы не просто признали его равным, но и поставили в первый ряд среди родовой знати. «Никто не должен спросить: почему сын медника держится князем… – услышал он издалека назидание дяди Джимшида, и сам ответил старому мелику и себе самому: – Теперь никто и не спросит…»
– Твое имя, – продолжал Панчулидзев, – будет вечно стоять в веках, как эта башня, что встретили мы на пути к победе.
Он показал за спину, где, невидимый в черноте сентябрьской ночи, возносился на высоту сорок саженей огромный столб, поставленный, говорили, еще во времена Александра Великого.
Валериан кивнул старому воину, показывая, что оценил его похвалу.
– Ваше сиятельство, – заговорил граф Симонич, командир Грузинцев. – Нам бы сняться с лагеря да двинуться в Елизаветполь. Большой успех, надо бы развить его поскорей.
– Это Ганнибалу говорили, что он-де не умеет пользоваться победой, – рассмеялся Валериан, вспомнив рассказы Софьи. – Но, господа, у нас другой случай. Ночью входить в незнакомый город, теряться в узких улочках, рискуя ежеминутно попасть в засаду!.. Нет, нет и нет. Дадим людям передохнуть, а поутру, по первому свету, по холодку и кинемся к Елизаветполю.
– Они успеют подготовиться, – продолжал настаивать подполковник.
– Кто? Амир-хан мертв. Мамед-мирза напуган, думаю, до смерти. Кто командует гарнизоном в Гяндже? Назар-Али-хан? Я слышал о нем. Думаю, что он поспешит доставить сына Аббаса-Мирзы живого, невредимого и – чисто вымытого.
Офицеры расхохотались.
– В самом деле, господа, – продолжил Валериан, – разойдемся и мы. Четыре-пять часов сна, и на марш с новыми силами…
Лагерь победителей затихал понемногу, а в роще у берега Орлов и Поспелов при свете круглой луны копали могилу Изотову. Унтер стоял в яме уже по пояс и сильными взмахами рубил шанцевой лопаткой твердую землю.
– Все, Алеша, выравнивай.
Орлов выпрыгнул на поверхность, отер тряпкой потное тело, надел рубаху, мундир и прошел туда, где у ствола чинары лежало замотанное в шинель тело товарища. Воротник закрывал лицо, а полы доходили гиганту едва ли до середины бедер.
– Не ладно, оно, – заговорил Орлов, – и гроб смастерить не из чего, и батюшки нет в отряде… Ладно – как уж сумеем.
Он встал в ногах Осипа, словно самому себе приказав – «смирно», и продолжил, поднимая лицо к звездному небу:
– Господи! Прими душу раба твоего рядового Изотова… Знаю, умер без покаяния, да времени ему в сражении не хватило, товарища, видишь, спасал, Алешку нашего молодого… Прими его, Господи!.. Прошу тебя: пусти Осипа в царство свое по-хорошему. А то ведь, неровен час, осерчает, так ворота, поди, разнесет, да привратника повредит… Скрывать не буду, утаивать нечего, Господи, сам ведь знаешь – грешный был человек… Много на нем крови: и вражеской, и невинной… Но воин же, не монах! Солдат русской армии!.. А не тобой ли сказано: аще кто положит живот за други своя…
С минуту он стоял молча. А после просто сказал:
– Прощай, Осип!
Вдвоем они аккуратно спустили тело Изотова в яму, и шмыгающий Алешка стал забрасывать могилу землей. Орлов же отошел в сторону – связать крест из присмотренных им уже стволиков, однако, их нужно было еще и срубить, и окорить…
Глава пятая
Едва увидев за спиной адъютанта, входившего в кабинет Новицкого, Ермолов вскочил, быстро обошел, почти обежал стол и облапил Сергея за плечи.
– Ну, здравствуй, гусар! Ох, до чего же тонок ты стал! Ветром не качает хворостинушку?!
– Пригибает, Алексей Петрович!.. – засмеялся Новицкий, стараясь не показать командующему, как больно ему в этих дружеских лапах. – Пригибает порой до самой земли. Но мы такие – не переломимся.
– Точно, точно! – раскатился смехом Ермолов. – Такие, как ты, всегда поднимаются. Ну садись, гусар! Сюда – здесь удобнее будет.
Он показал Новицкому на глубокое кресло с высокими подлокотниками и вернулся на свое место. Сел, уставил локти в столешницу и опер подбородок на сжатые кулаки.
– О делах я наслышан. Князь Меншиков мне тут более трех часов рисовал картинки ваших злоключений. О персидских интригах рассказывал и о твоих геройствах… Как, кстати, болезнь твоя? Прошла?