[36] рекомендовал в письмах. Сначала с усмешкой, а потом уже и совершенно серьезно. Не только по рождению, а по характеру благороден. То едет на встречу с мятежниками один, без оружия; то отпускает пленных женщин без всякого выкупа; то вдруг милует половину разбойников, что сам же и захватил… Знаешь, гусар, такие люди опасны. Опасны тем, что совершенно непредсказуемы. Кто знает, что ему почудится за очередным поворотом… Вот потому-то я тебя и позвал. Сначала хотел, чтобы только письмо мое свез и передал его князю из рук в руки. Я, видишь ли, сейчас уже не на каждого могу положиться. Но раз уж мы с тобой так в одну сторону смотрим, прошу: приготовь ему на словах резон убедительный. Чин, орден – это пустое: не поверит Мадатов и не поймет. Думай, гусар, думай. Дней пять у тебя еще точно есть – думай…
Утром двенадцатого сентября тысяча восемьсот двадцать шестого года отряд генерала Мадатова вышел из Елизаветполя и построился, ожидая прибытия новых сил из Тифлиса и нового же командующего. Еще с вечера Валериан отправил квартирмейстерскую команду – разбить лагерь и подготовить встречу генерал-лейтенанта Паскевича.
Два последних дня шел сильный дождь, но сегодня облака разогнало ветром еще с полуночи, и солнце старательно сушило промокшую землю. Тонкие струйки пара поднимались чуть выше лошадиных бабок, смешивались, сплетались, расплывались, и серая вьющаяся подушка висела над полем. Издали казалось, что люди, животные, повозки, палатки, орудия не опираются на землю, а прорастают из нее, подобно деревьям, кустам и скалам.
Вороной оскользнулся и фыркнул, будто бы извиняясь. Валериан потрепал жеребца по шее, ободряя умного и чуткого зверя. Трое суток люди отдыхали, отходя после Шамхорской битвы, и следовало, пожалуй, еще продлить отдых дня на два, на три. Но так мог думать князь Валериан Григорьевич, рачительный хозяин Закавказских провинций. Генерал Мадатов знал, что у него нет больше и лишнего часа.
Он вошел в Елизаветполь в полдень следующего дня после сражения при Шамхоре. Вошел без единого выстрела тремя пехотными колоннами, в которые выстроил свои батальоны. Один раз только отряду пришлось остановиться в виду городских стен, когда навстречу ему вышла процессия христианских священников. Армяне, грузины в белых одеждах несли навстречу русскому войску кресты и хоругви.
Валериан поднял руку, давая команду стоять, спрыгнул с коня, кинул поводья Василию и пошел навстречу вышедшим к нему людям. Шедший в первом ряду невысокий плотный старик с замечательным, словно вырезанным из камня лицом вдруг упал на колени и обнял ноги русского генерала. Валериан смутился, подхватил священника под локоть и потянул вверх.
– Ну что ты! Что ты! – приговаривал он укоризненно.
– Ты не знаешь, – шепнул ему старик, поднимаясь. – Ты не знаешь, что здесь было.
– Больше не будет, – уверенно обещал Валериан.
Лицо священника исказилось, он опустил веки, словно намереваясь удержать слезы. Но две крупные капли все же выскользнули по одной с каждой стороны и поползли по щекам, окаймленным белой окладистой бородой.
– Верю тебе, – произнес он тихо, а потом, обернувшись, закричал сильным молодым голосом. – Кгчах, генерал Мадатов!
– Кгчах, Мадатов! – подхватила толпа.
«Молодец, Мадатов!» – летело над Елизаветполем, над всем Закавказьем, и Валериан, не стесняясь никем, расплылся в широкой улыбке.
Все следующие дни Валериан проводил в седле. Ему сообщили, что Аббас-Мирза уводит войско от Шуши и направляется к Елизаветполю. Шестьдесят тысяч человек собирались всей массой своей навалиться на три тысячи русских. Но Валериан даже не думал о неудаче и не допускал такие разговоры среди офицеров. Разбив Мамед-мирзу с Амир-ханом, он сделался вдруг совершенно уверен в собственных силах. До Шамхора он еще сетовал, конечно, наедине с собой, что Ермолов оставался в Тифлисе, тогда как одно его появление могло одушевить свои войска и смутить персов. Теперь он знал: и его имя так же действует и на своих, и на чужих. В эти дни он даже хотел, чтобы Ермолов так и остался в Грузии. Пусть бы командующий только собрал подкрепление, направил бы их скорым маршем к Елизаветполю, а уже здесь он, Мадатов, сам сумеет распорядиться войском. Он объездил окрестности города, выбирая место, где мог бы встретить персов. Где можно будет поставить тех, кто у него уже под рукой, а где можно расширить фронт, имея в виду подходящие батальоны. Валериан знал, что уничтожит Аббаса-Мирзу, иного исхода он не мог себе и представить. Он уже понял, что судьба предназначала его именно для этого часа. Берегла его в десятках сражений, вела его, закаляла, напутствовала. Он и только лишь он должен был сделаться спасителем Закавказья. И когда ему стали поступать донесения о том, что командующий персов медлит, поздно снимается с лагеря, двигается осторожно, становится на ночь рано и укрепляется очень старательно, тогда он понял, что и Аббас верит в его, Валериана, победу. Боится его, Мадатова, трусит, имея у себя двадцать человек на одного русского. И тогда Валериан понял, что он уже выиграл и второе сражение, и всю кампанию в целом. И он позволил своим мечтам заноситься куда выше Карабахского плоскогорья, перелететь снеговые вершины Большого Кавказа, допустил их парить над широкими и медленными русскими реками. Допустил их повернуть на Запад, мимо столицы Российской империи, над европейскими городами, в которые он входил всего лишь пятнадцать лет назад…
Но позавчера прискакал десяток казаков, и урядник вручил ему пакет, скрепленный хорошо знакомой печатью. Генерал Ермолов извещал генерала Мадатова, что обещанные подкрепления направляются скорым маршем к Елизаветполю. Но с ними движется и генерал Паскевич, только что прибывший из Петербурга. Более того, именно ему, генералу Паскевичу, и надлежит командовать сводным отрядом…
Они стояли часа два с половиной, пока прискакавший разъезд казаков не возвестил, что – идут. И почти сразу же показался эскадрон нижегородских драгун – авангард сил, прибывших из Тифлиса. А через полчаса подъехал и сам генерал Паскевич.
Он двигался шагом, окруженный свитой штаб-офицеров, среди которых Валериан с удивлением увидел и Вельяминова. Со всех сторон Паскевича прикрывали драгуны, образовавшие плотный квадрат. Внешние ряды держали наготове сабли, внутренние – карабины, снятые с панталёров[37].
Генерал Шабельский[38], командир Нижегородцев, проехал мимо Мадатова, отсалютовав ему мрачно и коротко. Валериан сделал было попытку пробиться к Паскевичу, но никто не скомандовал драгунам расступиться. Тащиться же сбоку, а тем более сзади Валериан не желал. Он хлестнул вороного и поскакал рысью к большой палатке, ранее приготовленной для командующего. Паскевич продолжал ехать шагом, внимательно разглядывая шеренги Херсонцев, Грузинцев, егерей, выстроенных на встречу.
Напротив палатки, прямо напротив Мадатова драгуны остановились. Паскевич подъехал к Валериану, уже стоявшему на земле, и спустился с седла. Его красивое лицо несколько отяжелело за те десять лет, что прошли со дня их последней встречи в Санкт-Петербурге, щеки обвисли, а уголки четко вырезанного, чувственного рта опустились. В седле, заметил Валериан, он держался неплохо для пехотного офицера, но было заметно, что долгий переход верхом его утомил. Он был мрачен и нервно похлопывал хлыстом по голенищу высокого сапога.
Паскевич ответил на приветствие генерала Мадатова, но, не протянув руки, заговорил вдруг бурно и раздраженно:
– Я неприятно удивлен, генерал! В каком виде находятся ваши войска?! Это ли парадная форма, в которой положено приветствовать командующего?!
Валериан был столь ошарашен неожиданным натиском, что не мог подыскать ответа достойного. Ни слова о Шамхоре, никакого упоминания о Елизаветполе, о Шуше. «А имеет ли понятие этот петербургский пришелец, – мелькнуло у него в голове, – знает ли он вообще что-нибудь о земле, расположенной за Кавказским хребтом? Понимает ли он, что такое боевые действия в Азии?..»
Паскевич же продолжал изливать накопившийся гнев, все повышая голос:
– Это солдаты российской армии?! Что за опорки у них на ногах, что за кацавейки вместо мундиров?!
– Чувяки, – начал было Валериан, но командующий тут же перебил его, не собираясь выслушивать оправдания:
– Тюфяки?! Да-да, именно тюфяки, а не егеря, не мушкетеры. Я проверял по пути, как они умеют совершать элементарные перестроения. Это же срам, господа! Из колонны в каре, из каре в колонну они перебираются в течение месяца! Вы думаете, неприятельская конница будет ждать, пока последний солдат займет свое место?!
«Пока не ждали – ни мы их, ни они нас, – опять ответил Валериан, не разжимая губ. – Это же не пруссак и не француз – это черкесы, дагестанцы и персы. И много ли тебе поможет каре в лесу, среди деревьев, среди густого подлеска…»
– Я не знаю, как можно вести в сражение это первобытное стадо! Государь рассчитывает на нас, на Кавказский корпус. Он надеется, что мы сумеем вытеснить вторгнувшегося врага.
«Да, и мы двигаемся не к Тифлису, а от него. Подожди, не торопись, присмотрись к нам, дай и нам к тебе приглядеться…»
– Я поражен существующими здесь порядками. Майор егерского полка вдруг получает под команду батальон карабинеров, которых совсем не знает…
«Это он о Клюки фон Клюгенау. Клюки не вернулся в Шушу, а получил под начало шесть рот другого полка. Но такому офицеру достаточно несколько дней, чтобы самому привыкнуть к новому месту и приучить к себе подчиненных. Но ведь и вы, Ваше Превосходительство, получили вдруг даже не батальон, а корпус…»
Но тут Паскевич, сам что-то сообразив, вдруг умолк, отвернулся от Мадатова, не прощаясь, и быстрым шагом проследовал внутрь полотняного дома. За ним ринулась свита, в которой Валериан заметил Сергея Новицкого, истончавшего, высохшего, но, безусловно, живого.