Мадатова опустилась в кресло и снова сложила руки крест-накрест, сводя концы шали.
– Наверное, вы правы, Сергей Александрович. Должно быть, правы. И Паскевич подвинул Валериана на чуждое ему место, и сам он решился принять на себя роль совершенно ему негодную.
– Не дело солдата заниматься политикой, – кивнул Новицкий. – Нам приказывают, мы исполняем. А кто там стоит у власти и почему…
– Нет, но каков Паскевич! – снова перебила его Мадатова. Софья Александровна так взволновалась, что уже забыла о правилах и манерах. – Только подумайте – он послал в Шушу команду с барабанами. Они ходили по городу и приглашали жителей подавать жалобы на Мадатова.
Сергей повел головой, будто уголок воротника мундира натирал ему шею.
– Иван Федорович – человек мстительный. Если он кого невзлюбит, будет уничтожать совершенно. Он враг серьезный.
– Но хорошо, что остаются еще друзья. Вот вы, например… Да не удивляйтесь так, Сергей Александрович, вы же посоветовали князю быстрей покинуть Тифлис и просить покровительства в Петербурге.
– Мне казалось, что такое действие совершенно естественно.
– Да и по счастью здесь оказался и граф Воронцов, с которым муж был в Париже в пятнадцатом. И – Иван Артемьевич Земцов, его сослуживец еще по егерскому полку. Земцов сейчас в Генеральном штабе…
– Ходит?
– Да, деревянную ногу ему сделали довольно искусно. Он-то и помог князю получить назначение. Снова в Турцию, за Дунай.
Новицкий покрутил головой и улыбнулся довольно.
– Я рад. Князь опять на своем месте и при любимом деле. Кампания обещает быть весьма напряженной. Турки – противник давний, известный, и очень опасный.
Княгиня отпустила правую руку, обернулась в угол и медленно, истово перекрестилась.
– Храни, Господь, всех храбрецов… А что вы, Сергей Александрович? Тоже собрались в места знакомые?
Новицкий вздохнул, прежде чем собрался ответить.
– Увы, увы, увы. Я же в Петербург прискакал только на время, привезти бумаги да доложить об исходе персидской кампании.
– Но мир еще не подписан.
– Договор уже составлен… Видите, княгиня, открываю вам важнейшие государственные секреты, – Новицкий улыбнулся. – Сидят они в маленьком селении рядом с Тебризом и проговаривают одну статью за другой. Я же докладывал о делах сугубо военных. Сейчас же возвращаюсь на службу. В Азиатской Турции тоже найдется дело для русской армии…
Валериан сидел у низенького дощатого стола и, сгорбившись, медленно выводил на бумаге высокие и острые буквы.
«Дорогая Софья! Я стою с отрядом в местечке Праводы…»
Последняя буква вышла чересчур бледной. Валериан прошипел короткое слово и обмакнул перо в чернильницу. В который раз он позавидовал Сергею Новицкому, для которого писать было делом столь же естественным, как скакать, стрелять или колоть кинжалом. И в десятый, наверное, раз он подумал: а не позвать ли сюда отрядного писаря, чтобы тот записывал под диктовку мысли генерал-майора князя Мадатова. И как всегда прихлопнул эту мысль, точно муху. Он не хотел, чтобы посторонние мешались в его отношения с Софьей, слышали то, что говорит он своей жене, единственной женщине, по которой он тосковал, которую каждый день хотел бы видеть рядом с собой. Но почему-то те слова, что теснились в его душе, никак не хотели выстраиваться на чистом листе. Вместо них появлялись другие фразы, короткие, отрывистые, словно команды, что он отдавал каждый день офицерам.
«Праводы – небольшой городок в Европейской Турции. Лежит на полпути между крепостями Шумлой и Варной, а посему крайне важен в стратегическом отношении…»
Он знал, что его жена, несомненно, понимает, что значит стратегический, но засомневался – стоит ли подробнее объяснить, что это означает, в его, генерала Мадатова, случае.
«Ты же знаешь, Софья, что не люблю я сидеть на месте. И поначалу шли мы достаточно быстро, ломая крепости одну за другой. Генерал Рудзевич поручил мне командовать авангардом своего корпуса и – могу сказать прямо – не прогадал…»
Он тронул усы, выписывая эти слова, и усмехнулся довольно. Два пехотных полка у него было с начала мая, три сотни казаков да конно-артиллерийская рота. И с этими силами он за полмесяца сощелкал две крепости, сдавив их в кулаке точно два спелых ореха. Сначала обложил Исакчи: небольшой, но хорошо укрепленный город, прикрывавший одну из возможных переправ через Дунай. Он попробовал штурмовать стены с ходу, но турки отбили приступ. Собственно, Валериан и не упирался, не желая тратить людей понапрасну. «Господа генералы! Вы зачем же своих людей понапрасну кладете?!» – вопль майора Буткова после несчастного Браиловского штурма звучал у него в ушах почти двадцать лет. Валериан приказал обложить город, оборудовать позиции для своих двенадцати пушек и начал, не спеша, примерно раз в полчаса, кидать каменные ядра через не слишком высокие стены. Через два дня он взял казацкого есаула с белым флагом и верхом подъехал к воротам. Там его уже поджидали командиры гарнизона – Гассан-паша и Эйюб-паша.
Валериан сказал, что счастлив видеть перед собой двух столь знаменитых воинов. Поздравил обоих с отличной выучкой гарнизона и надежной фортификацией. Он говорил по-турецки совершенно свободно, льстил, не стесняясь, и очаровал обоих пашей с первых же слов. Он сказал, что не решится сам более штурмовать, приступать к столь надежным оборонительным сооружениям. Но – он улыбнулся, поклонился вежливо и повторил еще раз, но – и не позволит никому выйти из крепости до подхода основных сил русской армии. Как псы, обложившие черного медведя, его люди будут держать Исакчи в осаде, пока не представится возможность установить две брешь-батареи – на том холме и на этом. Он небрежно показал хлыстом через плечо, не оборачиваясь. А после того момента не пройдет и двадцати четырех часов, как крепость будет взята на штык и разграблена. Должен ли смертный сопротивляться неизбежному, тому, что уже предначертано, взвешено и исчислено? Паши переглянулись и отъехали посовещаться. Валериан крикнул вдогон, что личное оружие каждого воина может остаться при нем…
На следующее утро гарнизон крепости выступил из ворот, сохранив при себе скимитары, ятаганы[43] и длинноствольные винтовки потрясающей точности боя. Отряду Мадатова остались знамена, орудия, ядра и пуды пороха.
Еще через неделю Валериан привел своих людей к Гирсову. Но там он даже не делал попыток приступа, а сразу вызвал коменданта на переговоры. Мегмет-паша поначалу заупрямился, Валериан решил не настаивать, договорился встретиться через день, а потом еще через день… После трех встреч гарнизон покинул Гирсов на тех же почетных условиях, что и Исакчу. Валериану остались четырнадцать знамен, сотня орудий и три с половиной тысячи пудов пороха.
«И после этого, Софья, я думал идти скорым маршем к Шумле или под Варну, но меня остановили ровно посредине. Добавили людей и посадили в Праводы…»
Валериан подумал было исправить «ровно посередине», но решил оставить как есть. Сорок верст от Шумлы, пятьдесят от Варны – разница, которую из Петербурга заметить попросту невозможно. Существенней было другое – именно через Праводы тянулась дорога, что соединяла две мощные турецкие крепости – «Врата Царьграда», как называли их европейцы и те же османы. И если Великий визирь решит двинуться на помощь осажденной русскими Варне, пойдет он несомненно через Праводы.
«Жалко, Софья, – продолжал выписывать Валериан, – что не видела ты этого городка до войны. Небольшое поселение в глубокой лощине. Река течет через город, делит его на две части. Кругом сады, виноградники, прохлада, вода из колодцев чистая. Говорят, жены турецких сановников съезжались сюда, как мы когда-то в Горячеводск. Домишек здесь едва ли более полутысячи…»
И опять перо его замерло. Стоило ли рассказывать Софье, что население городка убежало, что дома солдаты порушили, что сады он сам, генерал Мадатов, приказал вырубить на одну треть, чтобы дать возможность стрелять собственной артиллерии. А реку приказал запрудить, чтобы вода поднялась и прикрыла город разливом саженей в двести длиной. Вал присыпали к старинной ограде, поставили три редута и мощный блокгауз. Два жарких месяца было у людей Валериана на то, чтобы укрепить бывший курорт, и теперь он определенно мог сказать, что потратил время не зря. Но, конечно, расписывать Софье все эти подробности он не намеревался.
«Сколотили мне умельцы отрядные домик…»
Валериан перескочил с военной стратегии на военный же быт, надеясь, что Софья не задумается над тем, почему же генерал Мадатов не занял лучший дом в городке, а поселился в самодельном строении.
«Климат здесь неприятный. Днем жарко, а ночью сыро. Василий расстарался – нашел мастеровых среди солдат, таких же рукастых, как сам, и сколотили они впятером балаган из досок. Крышу покрыли гонтом[44], стены обшили камышом. Такой получился домик, что если перенести его к нам в Россию да представить при нем десятин двадцать земли, – доживем век свой, Софья, благополучно, спокойно…»
«Не надо, может быть, писать ей о доме, – мелькнула у Валериана запоздалая мысль. – Вспомнит Чинахчи, Шушу, тифлисский наш дом, отнятый неизвестно за какие мои грехи. Плакать будет. Или не будет. Все-таки жена генерал-майора князя Мадатова. А мы умеем держаться…»
За стеной прокашлялись, и кто-то осторожно постучал в тонкую щелястую дверь.
– Входи! – крикнул Валериан, бросая перо.
В дверь просунулась голова Василия.
– Их благородие майор Толкунов…
– Зови!
Командир казачьего полка говорил собранно, четко, но был явно обеспокоен.
– Вернулись разъезды, ваше сиятельство. По дороге на Шумлу встретили конный отряд турок сотен в шесть-семь. А за ним дальше – пехоты многие тысячи.
Валериан положил перо, поднялся и еще несколько секунд смотрел на исписанный почти полностью лист бумаги. Решился, сложил письмо вчетверо и – поднес уголок к треугольному пламени свечи. Подождал, пока бумага разгорится, и сунул ее в квадратный зев небольшой печурки, стоявшей в углу. Тяга была хорошая, и письмо вспыхнуло, забормотало, точно торопясь пустить на ветер запасенные за день слова.