На той стороне трубки воцарилась тишина, потом послышалась сдавленная фраза, произнесенная по-грузински, судя по экспрессии с которой она была сказана, явно ругательство и опять спокойный голос Берии:
— Это война, товарищ подполковник государственной безопасности, и на ней гибнут люди! Степень Вашей вины будут определять другие люди, а не вы! — окончание фразы нарком произнес зло, с сильным акцентом, а потом, помолчав, добавил, — Саша, ты командир корпуса, подполковник госбезопасности. Это не последние люди, которых ты послал на смерть. Это очень тяжелый груз, но кому-то его надо нести. Все предусмотреть невозможно. Теперь будешь умнее, опытнее. Никто не мог предположить, что немцам удастся затащить в лес ЗСУ с прожекторными установками. Не только мы способны на невозможное. Мы воюем с сильным, жестоким, хорошо подготовленным врагом.
— Я должен был предусмотреть засаду, товарищ Народный комиссар! — упрямо повторил Сашка.
— Джиути траки![i] — рявкнул Берия, — Это не тебе решать! Все, закончили с этим. Как планируешь действовать дальше?
— По плану сегодня совместно с частями ВВС Западного фронта должны были быть проведены бомбовые удары по аэродромам и окружившим партизан войскам противника. Но погода не позволяет. Дождь и низкая облачность пришли раньше, чем пообещали метеорологи.
Берия после паузы спросил:
— Совсем нельзя летать?
— От подготовки экипажа зависит. Если сильно надо, то можно.
— Сегодня утром случайный снаряд попал в штаб партизан. Тяжело ранены товарищ Воронченко и замполит соединения Деменков. Надо вывезти их на большую землю, а к партизанам доставить представителя командования, который и возглавит прорыв. Кто из твоих полетит?
— Я, товарищ нарком.
— Исключено, — тут же возразил Берия, — у тебя запрет от товарища Сталина.
— Тогда никто, товарищ Берия, — Сашка упрямо сжал губы, — у меня все только с выпуска.
— А Никифоров?
— Никифоров еще полгода назад был простым штурманом, — Стаин говорил спокойно и аргументированно, — Он сейчас лучший, но к ночным полетам в сложных метеоусловиях не готов. Про остальных и говорить нечего. Посылать кого-то другого, кроме меня, это провалить поставленную задачу. Еще Матвей Карлович, наверное, сможет, — справедливости ради добавил Сашка.
— Байкалов?
— Да.
— Ах, ты ж! — послышался хлопок, будто кто-то с силой ударил по столу, — Тоже исключено! Байкалов в госпитале. Неудачная посадка при испытаниях! Жди у аппарата, никуда не отходи, — и Берия повесил трубку, не дав Сашке возможность спросить про братьев Поляковых, которые теперь входили в экипаж Байкалова. Если Матвей Карлович побился, то что тогда с парнями? Хотя, если было бы что-то серьезное, Коротков, оставшийся в Люберцах, сообщил бы, наверное. Сашка вышел из «секретки», бросив старшине-связисту, что будет ждать звонка здесь у штаба полка. Мелкий дождь все так же висел в воздухе, пахнущем землей и травой. Зябко поежившись, Стаин нырнул под брезентовый навес, растянутый над вкопанными буквой «П» скамейками, и накрытый сверху маскировочной сетью. Махнув рукой четверке дымящих папиросами летчиков, пытавшихся вскочить при его приближении, он уселся подальше от них и прикрыл глаза. Послышался тихий бубнеж, становящийся громче и громче, а потом раздался веселый хохот. Один из летчиков рассказывал товарищам что-то смешное. Сашка прислушался:
— И вот, значит, голову-то во флягу я засунул, а обратно вытащить не могу. Застрял. И тут заходит Тамарка и удивленно так спрашивает: «Товарищ лейтенант, а что это вы делаете?», — опять раздался смех. Ясно, эту армейскую байку с застрявшей во фляге головой Сашка не раз слышал еще в той, прошлой жизни. Он бы ничуть не удивился, что история эта стара, как мир и берет начало где-нибудь в римских легионах[ii]. Мимо них, гальмуя в грязи, хрипящий мотором грузовичок куда-то потащил полуразобранный фюзеляж МиГа без крыльев. Издалека слышался сочный мат, кто-то кого-то душевно продирал. Аэродром жил своей будничной жизнью. А буквально в ста метрах от взлетки, под осклизлыми холмиками жирной земли лежат те, кто выпал из этой жизни, кому уже никогда не посмеяться над незатейливыми шутками товарищей, не посмотреть новый, привезенный замполитом кинофильм, не прочитать интересную книжку. А потом полк снимется и улетит на новое место дислокации, и про эти холмики будут вспоминать только самые близкие друзья тех, кто остался под ними ну и еще родственники, тех, у кого они остались. Сначала будут вспоминать часто, потом иногда, а потом только на День Победы. А про него и вспоминать здесь некому. Валя только, да Настя. И то… Сашке стало вдруг так жалко себя, как когда-то в детстве, когда его наказывали мама с папой за шалости, как ему тогда казалось несправедливо.
Что-то в последнее время слишком часто стала накатывать вот такая вот беспросветная тоска. Надо брать себя в руки. За эти полгода на фронте, Стаин уже успел насмотреться на тех, кто начинает себя жалеть. Они или первые гибнут или попадают в дурдом, встречались ему и такие. Смерти Сашка не боялся, а вот жить в воображаемом мире, пуская слюни. Ну, уж нет! Он рывком встал и под удивленными взглядами примолкших летчиков шагнул под дождь. Пусть серая мерзкая сырость прогонит из головы эту дурь. А еще проклятая строчка из какой-то забытой песни, повторяющаяся вновь и вновь и монотонно бьющая в голову, смутно знакомым хриплым голосом: «Только я вот вернулся, глядите вернулся, ну а он не сумел» Что за песня, откуда?[iii] Главное, кроме этой строчки и не вспоминается ничего. Может это он сам уже стал сочинять песни? Чушь! Какая чушь! Стаин стал вышагивать у землянки секретчиков. Десять шагов туда, десять шагов сюда, десять шагов туда, десять шагов сюда… «Только я вот вернулся, глядите вернулся, ну а он не сумел» Курящие летчики примолкли и тихонечко снялись с насиженного места, подальше от греха и от нервного подполковника. Наконец, из землянки выскочил бледный старшина и тут же крикнул:
— Товарищ подполковник, Вас! — Сашка быстрым шагом рванул к землянке. Проходя мимо старшины услышал: — Товарищ Иванов.
Значит Сталин. Понятно тогда почему старшина такой бледный. Сначала Берия, теперь Сталин.
— Здравствуйте, товарищ Иванов, — Сашка прижал к уху тяжелую эбонитовую трубку.
— Здравствуй Александр, — голос Сталина был тих и спокоен. — Товарищ Берия мне доложил, что кроме тебя и Байкалова с задачей по эвакуации раненых командиров партизанского соединения никто не справится. Это так?
— Так, товарищ Сталин. Из моих вертолетчиков никто. Может кто-то из летчиков на У-2.
— Пытались, — прервал его Сталин. — Самолет разбился при посадке. Погодные условия и грязь.
— Значит, остаюсь только я, — пожал плечами Сашка.
— Ты понимаешь, что ни при каких обстоятельствах ни ты, ни твои пассажиры не должны попасть к немцам?! — Сталину действительно не оставалось ничего другого, как отправлять Стаина. Слишком велик риск, что при прорыве раненые Воронченко и Деменков попадут в плен. А это крах всего подполья Смоленщины и прилегающих областей Белоруссии. Слишком много знали эти люди, слишком многое было на них завязано.
— Понимаю, — Сашка был бледен, его губы сжались в тонкую бескровную линию, — Предлагаю установить в салоне взрывчатку. Думаю, наши минеры смогут сделать так, чтоб она сработала при падении. Это гарантирует нашу гибель, в случае непредвиденных обстоятельств.
— С ума сошел?! Мальчишка! — буквально зашипел Сталин, — Мы не японцы, обвешивать взрывчаткой своих летчиков!
— Мы не японцы, мы русские, товарищ Иванов, советские, — Сашка криво усмехнулся, его всегда раздражали в этом мире пафосные речи пропитанные пропагандой, и вот он сам заговорил так же. И что самое смешное, он действительно думал, как сказал. — Если нас собьют, я могу потерять сознание, товарищи партизаны тоже ранены и беспомощны, кого-то еще тащить с собой, ради нашей ликвидации, нет смысла. Да и этот человек тоже может погибнуть или потерять сознание. Так что мой вариант самый оптимальный.
На том конце трубки повисла тишина:
— Хорошо, — Сталин говорил тяжело, с сильным акцентом, — я прикажу саперам подготовить твою машину. От Ставки к партизанам полетит генерал-майор Белобородов. Он сам тебя найдет. Я так понимаю, экипаж ты не берешь?
— Нет, товарищ Иванов, не беру. Ни к чему. Воевать я не собираюсь.
— Это правильно, — голос у Сталина вдруг стал каким-то усталым и потухшим, — Саша?
— Да, товарищ Иванов.
— Вернись. И партизан вытащи. Дважды Героем будешь!
— Лучше ребят моих погибших наградите, товарищ Иванов, — Сашка дернул головой, — хоть что-то близким останется.
— Обещаю, — повторил Сталин, не обращая внимания на нарушение субординации, — все, готовься к вылету, — и Иосиф Виссарионович повесил трубку.
На аэродром наползали сумерки. Дождь немного затих, но небо все равно было затянуто темно-серой пеленой. Ничего. Лишь бы ветер не поднялся. С этой штукой, что сейчас устанавливают в салоне его вертолета минеры, любой порыв ветра при посадке может оказаться смертельным.
— Готово, товарищ подполковник, — капитан-сапер смотрел на Сашку со смесью восхищения, сочувствия и ужаса.
— Спасибо, товарищ капитан. Быстро вы. Не рванет при посадке? — Стаин пожал капитану руку.
— Только если удар будет. Так что вы осторожненько приземляйтесь. Во избежание так сказать, — и капитан едва заметно повернув голову налево три раза сплюнул
— Это само собой, — отстраненно улыбнулся Сашка, — по-другому мы никак, — на душе было легко и свободно. Исчезла, как и не было ее, глухая тоска. Да и боль от потерь спряталась, скрылась где-то в глубине, лишь изредка ледяной рукой сдавливая и тут же отпуская сердце. Было ли ему страшно? Конечно, было. До ломоты в зубах. Но страх, он пройдет, Сашка знал об этом. Надо только подняться в небо.
— Сань, может, все-таки я полечу? — Никифоров завел свою песню, длившуюся уже несколько часов.
— Петь, не начинай, а! Мы же все обсудили? — дернул плечом Стаин, — Нормально все будет, что вы повсполошились? — раздраженно буркнул парень. Хорошо еще, что удалось отослать в тыловой санбат Настю, под предлогом узнать, отправили ли Волкову в Москву в госпиталь, а то еще она бы на мозг капала с требованием взять ее с собой. Да и Зинка не знала о вылете, пропадая у киношников. Вот говорили же ей — иди в артистки! Нет! Уперлась! Буду воевать! После вой