ичный состав на автомобилях был отправлен на станцию Лунинец», а «25 июня вечером личный состав был переброшен поездом до станции Зябровка» [101]. Начальник штаба майор Альтович лично взял знамя полка, а на старшего лейтенанта Полякова он возложил эвакуацию семей.
Станция Лунинец находится в 25 километрах строго на восток от Пинска.
Через нее отступали из Пинска все наши воинские части, городские и партийные власти. Стало понятно и то, почему пунктом назначения стала станция Зябровка. Оказывается, в предвоенное время в Зябровке находился крупный военный аэродром. Таким образом, пункт назначения был выбран не случайно. Находится Зябровка на самом юго-востоке Белоруссии в Гомельской области.
24 июня 1941 года
Наиболее драматичным для 39-го авиаполка стал третий день войны. Выполняя боевую задачу, погибли и пропали без вести сразу десять человек, из них четыре летчика, два штурмана и четыре воздушных стрелка-радиста.
Два экипажа погибли на глазах их товарищей, о чем свидетельствуют записи: «Убит при атаке истребителей», «Сгорел в воздухе». Про остальных – «Не вернулся с боевого задания».В этом печальном списке есть имя Виктора Бакурадзе. Это был близкий друг нашей семьи. С Бакурадзе мои родители жили в одной квартире, пользовались общей кухней. Впоследствии выяснилось, что он похоронен в Брестской области, в городе Ганцевичи.
25 июня 1941 года Четвертый день войны стал для 39-го авиаполка последним днем его боевой работы на самом первом этапе войны. В этот день он потерял три последних исправных самолета. С боевого вылета не вернулось три экипажа.
В 1978 году красные следопыты Пружанской средней школы сообщили в архив МО о том, что в результате проведенного ими поиска и опроса свидетелей – жителей сел Загорское и Долгое им удалось установить, что в самом начале войны советские самолеты бомбили войска противника. Один самолет из-за прямого попадания снаряда взорвался в воздухе. Это был экипаж в составе старшего лейтенанта Леушина, лейтенанта Лазько и старшего сержанта Порошина. Вероятно, благодаря стараниям школьников этот экипаж числится погибшим, а не пропавшим без вести.
Эвакуация
По счастью, город находился на одной широте с Брестом, который своей героической обороной и подарил Пинску несколько столь нужных дней. К слову сказать, Постановление ЦК ВКП(б) «О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества» появилось только 27 июня 1941 года.
В монастыре, где находились семьи комсостава, все жили ожиданием известий, но их не было. 24 июня во двор вошел небольшой отряд моряков Пинской флотилии. Все были вооружены и напоминали матросов из недавнего фильма «Мы из Кронштадта». Старшим среди них оказался недавний попутчик из Москвы. Мама узнала его и окликнула.
«Как, вы еще здесь? – изумился он. – Мы еще вчера эвакуировали свои семьи. Завтра-послезавтра немцы будут в Пинске!»
Через какое-то время во двор въехала полуторка, из которой выскочил комиссар полка Макурин. Не глядя в глаза людям, он быстро погрузил свою семью, вещи и, оттолкнув бросившихся к нему женщин, уехал. Вот теперь стало по-настоящему страшно.
Наконец во дворе появился старший лейтенант Поляков. Он объявил о начале эвакуации. Предупредил, чтобы брали с собой минимум вещей, только самое необходимое. Когда пришли на вокзал, то там творилось что-то невообразимое. Как рассказывала потом мама, отец вынул пистолет и несколько раз выстрелил в воздух. Затем объявил, что он будет командовать эвакуацией и пристрелит любого, кто будет ему мешать. «Это моя жена и сын. Они сядут последними!»
Пока шла погрузка, мама стояла ни жива ни мертва, наконец и ее запихнули в вагон, и поезд пошел.
Через какое-то время эшелон почему-то остановился. Стояли долго, как вдруг мой брат говорит: «Папа». И показывает пальчиком в окно: «Там папа!» Мама выглянула и действительно увидела мужа.
Двигаясь параллельной дорогой, отец заметил стоящий поезд и решил проверить, в чем дело. Оказалось, что машинист и кочегар сбежали. Через какое-то время под дулом пистолета отец привез новую бригаду, и поезд наконец тронулся. По дороге его несколько раз бомбили. В Гомеле семьи комсостава стали самостоятельно определяться, кто куда поедет. Мама намеревалась ехать в Крым, а ее подруга Леля Чистякова – в Москву. Оставив четырехлетнего Леню и пятилетнюю девочку на перроне, женщины пошли к коменданту вокзала, чтобы узнать свою дальнейшую судьбу. Тот огорошил тем, что через пять минут уходит последний поезд на Москву, а минут через двадцать – на Киев. Когда вернулись на перрон, то там стоял один только Леня, девочки не было. Оказалось, что она захотела пить и куда-то ушла. Поезд на Москву уже отправлялся. Вся в слезах, Чистякова запрыгнула в последний вагон. Мама собралась идти на киевский поезд, как какая-то женщина привела потерявшуюся девочку.
Узнав, что ее мама уже уехала, женщина растерянно сказала: «Ну ладно. Пусть девочка пока побудет у нас. Я живу прямо напротив вокзала».
На мой вопрос, как она могла оставить девочку в чужом городе, почему не взяла с собой, мама ответила не сразу. С ее слов я понял, что ей и в голову не могло прийти, что все это надолго, на годы. Ей казалось, что максимум через неделю-две все вернется на круги своя, и потому увозить девочку куда-то в Крым она просто не имела права.
Впрочем, ни в какой Крым она не попала. Поезд увозил ее все дальше на восток, и уже в Куйбышевской области, на станции Кинель, ей сказали, что они приехали. Оттуда отправили в деревню Чубовку, где ей предстояло жить в эвакуации. Уже на второй день пришел бригадир и приказал идти работать. Когда она появилась на поле в своем шикарном платье, привезенном отцом из Вильно, колхозницы ахнули. Но это уже начало другой истории, а мы вернемся назад, в Пинск.
Отец влился в разношерстную колонну наших войск, которая двигалась на восток. Первоначально шли по дорогам. И вот тут выяснилось то, к чему наше сознание не было готово. Покидая каждое село, отец сначала с удивлением, а потом уже с ненавистью видел, как местные жители стреляли им в спину.
Уже в Симферополе, будучи на пенсии, когда по телевизору рассказывали о «дружбе народов» и называли Белоруссию, отца словно передергивало, и он сквозь зубы повторял: «Видел я этих братив-белорусив, видел…»
Я не хочу обидеть белорусский народ, но, как говорится, «из песни слов не выкинешь». Да и отступал отец по территории, которая еще недавно была Польшей, где люди жили на порядок лучше нас и где НКВД уже успел оставить свой кровавый след.
Однажды параллельно отступающей нашей колонне прошла немецкая танковая колонна. Танкисты с интересом посмотрели на русских и поехали дальше, выполняя, по-видимому, поставленную перед ними задачу: в установленный час выйти к какому-то конкретному рубежу.
Неожиданно колонна нарвалась на какую-то немецкую часть, началась стрельба, а потом паника. И вот тут отец увидел человека, который без колебания принял на себя общее командование. Это был ранее неприметный капитан, который твердо отдавал команды, и, что поразительно, все ему подчинялись, хотя были командиры и с более высокими званиями. Как рассказывал отец, он буквально любовался этим капитаном. Немцы были сметены, и колонна пошла дальше. На каком-то привале появившееся наконец начальство решило навести минимальный организационный порядок: всех разбили на десятки. Отцу сунули старую трехлинейку, которая осталась от убитого, и колонна пошла дальше. Все это отцу очень не понравилось. Как штурман он все время видел колонну как бы сверху и понимал, что это прекрасная мишень для бомбежки. К тому же имея карту и прекрасно зная маршрут, он принял решение двигаться не по дороге, а по азимуту и тем самым значительно сократить путь. Бросив тяжелую винтовку, отец ушел из колонны и продолжил путь самостоятельно. Вместе с ним пошел прибившийся к нему военврач. Так вдвоем они и выбирались из окружения. Через какое-то время он нашел свой полк. Остался в нем и военврач – доктор Гольдин, который тоже стал неотъемлемой частью истории 39-го авиаполка.
Примечательно, что в своих многочисленных анкетах отец никогда не писал о том, что находился в окружении. Впоследствии в одной диссертации я прочел о том, что под Гомелем попало в плен 30 тысяч красноармейцев. Возможно, оторвавшись от колонны, отец избежал печальной судьбы этих людей.
Много лет спустя мне в руки попала рукопись воспоминаний моего земляка Нури Халилова, которому тоже довелось встретить войну в Белоруссии и отступать по тем же дорогам, что и моему отцу. Я приведу из них два небольших фрагмента:
«Граждане недавно присоединенных западных областей Белоруссии были против Советской власти. С момента их присоединения к СССР они говорили открыто о том, что в 1941-м будет война. «Немцы придут, а вы вылетите, как пробка из бутылки». Они не любили нас и боялись коллективизации. С полок магазинов исчезли все товары» [9].
«Вдоль дороги лежали трупы наших солдат, разбитая военная техника. Раненые без ног, без рук, плачущие, просящие помощи. Солдаты, командиры. Они еще и голодные, просят воды. По всей дороге рассыпаны макароны, крупа – брикеты и другие продукты. Разбомбили обозы. По дорогам разбитая техника – машины, пушки, пулеметы, винтовки. В глубине лесов видели большие склады артиллерийских снарядов, мин, пулеметов, винтовок. Все это оставалось нетронутым» [9].
О начале Великой Отечественной войны обществу навязывался некий стереотип: «В результате внезапного нападения вся наша авиация погибла «на мирно спящих аэродромах».
В действительности на конкретном примере 39-го сбап мы видим, что события развивались совершенно по-иному.
22, 23, 24 и 25 июня 1941 года 39-й сбап наносил противнику бомбовые удары. Непосредственно в ходе выполнения боевых заданий погибли и пропали без вести девять экипажей: 22 июня – один; 23 июня – один; 24 июня – четыре; 25 июня – три.
Несмотря на то что 39-й сбап оказался на направлении главного удара противника, он четверо суток вел боевую работу. Полностью сохранил свой технический состав и значительную часть летно-подъемного состава, что уже в октябре 1941 года позволило ему принять участие в обороне Москвы, а затем сражаться под Сталинградом, освобождать Украину, Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию и закончить войну в Австрии.