Валентине Серовой
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет.
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Женский вопрос
В военных гарнизонах мы всегда жили в коммунальных квартирах с общими кухнями. Как-то я обратил внимание на то, что наша соседка тетя Валя (называю так, как это сохранилось в моей памяти) выбросила в мусорное ведро свои боевые награды: несколько медалей и орден Красной Звезды. Я недоуменно рассказал об этом маме, но она только пожала плечами. Было это году в 1953– 1954-м. Уже в Симферополе, будучи юношей, я почему-то вспомнил эту историю и вновь задал этот же вопрос. Мама вновь не стала углубляться в подробности, но объяснила, что после войны многие женщины, которые были в действующей армии, стеснялись об этом говорить и, по возможности, скрывали тот факт, что они были на фронте.
Мне доводилось читать воспоминание одной женщины-снайпера о том, что когда она, награжденная двумя орденами Славы, вернулась в родную деревню, то мать попросила ее навсегда уехать, так как то, что она – девушка – была на фронте, ложится грязным пятном на репутацию всей семьи, а ей еще выдавать замуж двух младших дочерей.
В послевоенном сознании советских людей женщины-фронтовички ассоциировались исключительно с понятием ППЖ – походно-полевыми женами. Причем, как всегда, эта грязная репутация накрывала всех без исключения: и грешных и праведных. Девушки – снайперы, летчицы, зенитчицы, минеры, авиационные специалисты в своей основной массе под категорию ППЖ не подходили совершенно. Если они и влюблялись и выходили на фронте замуж, то это было по их воле, результатом их желания, их выбора.
ППЖ – существа зависимые. По сути дела, у них почти не было выбора.
В воспоминаниях одного офицера-артиллериста мне довелось читать о том, что он, случайно познакомившись с девушками из узла связи штаба корпуса, был шокирован, узнав от этих же девушек, что узел связи – по совместительству бордель для высшего командного состава.
«Женская тема» в годы войны, безусловно, была чрезвычайно болезненна и создавала массу проблем.
С другой стороны, она была порождением советской идеологии и ханжеского отношения к вопросам семьи, брака, всему комплексу проблем, связанных с половой жизнью.
В СССР изначально встали на ханжеский путь отрицания проблемы как таковой. Тем не менее «половой вопрос» относится к числу тех больных вопросов, который сам не рассосется, а обязательно обернется целым рядом негативных последствий.
Одна из таких проблем – это массовая беременность в годы войны женщин-военнослужащих и последующая их вынужденная демобилизация из Вооруженных сил.
Я уже писал о многочисленных расстрелах советских военнослужащих за изнасилования. Как рассказывал отец, все это происходило еще на территории нашей страны. Жертвами изнасилования были наши, советские женщины. Что уж говорить о покоренной Европе. Только в берлинских больницах летом 1945 года было зафиксировано обращение за помощью 130 000 изнасилованных женщин [102].
Политорганы всех уровней были завалены обращениями, доносами, сигналами о том, что творится по части «женского вопроса» в батальонах, полках, дивизиях, армиях, фронтах. Тем не менее ничего серьезного в отношении «шалунов» с погонами от майора и выше не предпринималось. Вероятно, это было связано с тем, что негласную команду закрывать на это глаза дал сам Сталин. Сохранилась такая история. Начальник Политуправления РККА Щербаков как-то обратился к Сталину с вопросом, что делать в отношении командующего фронтом Рокоссовского, у которого, как указывалось в донесении, мало того что целый гарем при штабе фронта, так еще и актриса Серова к нему приезжала.
На конкретно поставленный вопрос: «Что делать?» – Сталин ответил: «Что делать, что делать? Завидовать!»
Самым ярким показателем, своего рода лакмусовой бумажкой стали вопросы награждения женщин-фронтовичек орденами и медалям. Вот тут количество жалоб на командиров всех степеней, которые награждали своих ППЖ боевыми наградами, зашкаливает.
Армейский фольклор моментально отреагировал на это явление известной частушкой: «Нашей Кате за п… ду дали «Красную Звезду».
Анализируя наградные документы 39-го орап, я, не скрою, с тревогой ожидал увидеть в наградных листах отражение этой проблемы. На основании проведенного мной исследования могу твердо сказать, что в 39-м отдельном разведывательном авиаполку ее проявлений не то что в ярких, уродливых формах, а вообще ни в каких я не заметил. Только один раз в списках награжденных в приказе по полку была отмечена медалью «За боевые заслуги» женщина-радиотелеграфист.
Безусловно, между женщинами-военнослужащими и мужчинами-военнослужащими возникали определенные отношения. Я уже писал о том, что Маша Маркова влюбилась в Сеню Минаева. И слава богу! Они поженились, счастливо прожили вместе всю жизнь. Есть дети, внуки.
Один летчик, хороший парень, не раз упоминавшийся на страницах этой книги, влюбившись на фронте в девушку из соседней воинской части, так и не вернулся в свою прежнюю семью. Как говорится, дело житейское. Разводятся, изменяют, влюбляются и без войны.
Обратная сторона медали – это то, что происходило в тылу. Проблема даже не в тех женщинах, которые «не дождались». Эта тема исчерпывающе раскрыта в прекрасном стихотворении Константина Симонова «Письмо женщине из города Вичуга». Я же хочу рассказать о тех женщинах, которые ждали, любили и за это – страдали.
Введение указа об уголовной ответственности за проведение абортов породило целый ряд трагедий. Мои тетушки Надежда Полякова и Зоя Туршу, обе, кстати, жены авиаторов, прекрасно понимали, что в условиях эвакуации и нищенского существования они не смогут поднять своих будущих детей. Попытки найти акушера, который бы рискнул сделать криминальный аборт, закончились ничем. Они родили, а уже через год эти дети, мои несостоявшиеся кузины, ушли из жизни. Больше детей у моих тетушек не было.
После отпуска домой одного летчика пришло известие о том, что его жена осуждена за криминальный аборт. Оставить ребенка в тех условиях эвакуации, в которых она находилась, было равноценно тому, чтобы определить его на медленную смерть. В этих условиях женщина приняла решение сделать аборт. Кто-то донес. Ее осудили.
Были и другие проблемы. Проблемы вечные. Мама рассказывала, как однажды адъютант командующего Черноморским флотом, симпатичный веселый парень, который отоваривался спецпайками в отделе, где она в ту пору работала, предложил ей поехать на адмиральской машине в Севастополь на первый парад военных кораблей.
Мама была уже не наивной девочкой, или, как она сама часто говорила, «дурочкой с переулочка». Подумав, она отказалась от такой поездки, прекрасно понимая, что это может отразиться на ее репутации.
Тем не менее когда в 1945 году неожиданно приехал с фронта муж, то, придя к жене на квартиру, он застал там какого-то офицера.
Как рассказывала мне мама, вероятно интуитивно, она выбрала, как оказалось, самую правильную модель поведения: она не стала ни оправдываться, ни объяснять, а просто молчала.
В этой непростой ситуации меня поразило поведение отца. Он прямо спросил офицера:
«У вас есть какие-то права на мою жену?»
«Нет!» – честно ответил тот.
«Тогда проваливайте!»
Офицер поднялся и ушел. Как рассказывала мама, больше к этому вопросу отец никогда не возвращался.
Ревновал ли отец маму?
Вопрос не простой. У каждого времени свои представления о красоте. Перед войной все говорили, что Полина Полякова очень похожа на киноактрису Любовь Орлову. К тому же она была высокая, стройная и значительно выше своего мужа, который роста был явно ниже среднего.
Когда сразу после замужества она приехала в Воздвиженку и они вышли погулять, то к ним подошли местные парни, и один из них сказал отцу: «Ты больше возле нее не крутись, она с нами гулять будет». Мама растерялась и не могла представить, как будут развиваться события дальше, но при этом была абсолютная уверенность, что с Женей Поляковым она может чувствовать себя как за каменной стеной. И действительно, в руке Евгения появился пистолет. Спокойным, твердым тоном он предупредил, что уложит любого, кто сейчас или в дальнейшем встанет ему на пути. Больше по этому вопросу проблем не было.
Там же, в Воздвиженке, отец обратил внимание, что Полина играет в волейбол, в салки, ну и во все прочие игры молодежи гарнизона. Салки, как я понял, – это такая игра, где девушка убегает, а парень ее догоняет. Увидев, как какой-то летчик догнал Полинку, Женя ничего сразу не сказал, но на следующей день запретил ей играть в салки.
Однажды, уже в Румынии, когда полк куда-то должен был на время улететь, мама попросила отца, чтобы его ординарец остался ночевать в квартире, так как ей было страшно. Отец не разрешил.
Когда я пишу, что было страшно, хочу быть правильно понятым. В военных гарнизонах оккупированной Европы: в Румынии, Венгрии, Германии, Польше – женщинам было действительно страшно. Я хорошо помню, как даже в Туркмении, на территории, казалось бы, СССР, после того как в Венгрии было вырезано несколько воинских гарнизонов и погибли семьи военнослужащих, наши дома круглосуточно охраняли солдаты-автоматчики.