недопустимо. Ну да, пару раз случались ошибки с моей стороны, но это было в самом начале наших отношений, еще до того, как у нас родились девочки, так что это не в счет, а мою жизнь до встречи с Анникой мы по вполне понятным причинам можем не рассматривать.
Я стою в вестибюле рядом с лестницей, ведущей в подвал,
и жду Малин. Нужно притащить снизу два последних складных столика. Вечеринка еще только на следующей неделе, в пятницу, но, по мнению Малин, важно уже сейчас быстренько составить представление о том, как у нас обстоят дела со столами и стульями. Для начала планируется сложить их в помещении факультетского клуба. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы одолжить столы и идущие с ними в комплекте стулья на день рождения Анники, тогда не придется их покупать. Останется только раздобыть где-нибудь шатер для вечеринок на открытом воздухе.
Дождь льет как из ведра. На улице перебежками перемещаются студенты и преподаватели. Говоря по правде, так им и надо, пусть помокнут, потому что этим философам и теологам, там, на другой стороне Профессорской площади, оснастили аудитории самым современным компьютерным оборудованием, какое только можно себе представить. А у нас на факультете мы вынуждены довольствоваться тем, что было в моде прошлой зимой.
Куда она запропастилась, эта Малин? Может, решила, что мы здесь уже закончили? Почти всю вторую половину дня она распоряжалась всем и всеми. Появлялась повсюду со своим длинным списком, ставила галочки и что-то отмечала, чтобы мы ничего не забыли. Просто невыносимо.
И тут я вздрагиваю. Ольга! Она, видимо, только что зашла с центрального входа. Стоит посреди холла в длинном дождевике. С того дня, как я видел ее в последний раз, она отрастила волосы. Хотя, может, просто сменила прическу. Она замечает меня. Секунду колеблется, а потом, судя по всему, принимает решение. И направляется ко мне.
Здоровается и, прежде чем я успеваю что-то ответить, просит прощения за то, что надолго пропала. Это из-за мамы, она заболела, говорит Ольга, но я не уверен, что это правда. Большую часть своей взрослой жизни я по работе имел дело с молодежью и знаю, что молодым людям свойственны импульсивность и беспечность, а с правдой они зачастую обходятся довольно небрежно. Она спрашивает, упущен ли в ее случае шанс безвозвратно, и я слышу свой голос, говорящий, что она, конечно, потрудилась, чтобы его угробить, но он все еще жив.
Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.
Высматриваю Малин. Где ее черти носят? Я объясняю, что вообще-то мы с коллегой собирались принести из подвала столы для вечеринки преподавателей, но, честно говоря, не пойму, где она зависла. У меня же не четыре руки, говорю я.
Произнеся эти слова, я не сразу осознаю, какую дверку я, сам того не ведая, приоткрыл. И точно, так и есть, Ольга отвечает: могу тебе помочь, не проблема.
Я улыбаюсь и напоминаю себе, что я уже взрослый мальчик, способный сказать «нет», когда это необходимо.
Я чувствую сладкое томление внизу живота,
пока мы спускаемся по ступеням, покрытым линолеумом. Ольга идет на три ступеньки впереди меня, и я замечаю, что ее волосы у корней немного светлее. Так обычно выглядят волосы у женщин, которые красят их дома, за кухонным столом в своей небольшой квартирке. Образ девочки-подростка дополняют синие джинсы и энергичные ножки, обутые в белые кеды.
Нам куда? – спрашивает она, когда мы оказываемся в подвале и в нем автоматически включается свет. Мы смотрим вглубь широкого коридора, стены которого выложены из красного кирпича. По обе стороны видны тяжелые металлические двери.
Я говорю, что нам в самый конец. О’кей, отвечает она. Идем? – спрашиваю я. Пожалуй, отвечает она с такой интонацией, как будто мы путешествуем по дикой Африке.
В одном месте студенты когда-то много лет назад расписали стену, Ольга останавливается напротив. Сюжеты рисунков позаимствованы из истории литературы, из разных классических произведений. Для меня всегда оставалось загадкой, почему они выбрали именно это место, этот всеми забытый угол, ведь тут никто не увидит их творение. Я делюсь с ней этой мыслью. Потом добавляю: как ни крути, это ветряные мельницы из «Дон Кихота», загробный мир Данте и циклоп из «Одиссеи».
Я вижу, что Ольга меня не слушает и идет дальше, не дождавшись, пока я закончу фразу. Она похожа на ребенка, внимание которого легко отвлечь чем-то новым. Я не имею ничего против.
А здесь что? – спрашивает она, когда мы проходим мимо двери, которая, в отличие от остальных, серых, выкрашена темно-синей краской. «Соблюдайте тишину» значится на несколько криво висящей табличке рядом с дверью. Я объясняю, что это молельная комната, которую факультет оборудовал здесь несколько лет назад для сотрудников-мусульман. Им же нужно молиться сколько-то раз в день. Ольга спрашивает, нельзя ли заглянуть внутрь. Пожалуйста, говорю я. Я не вижу причин запрета.
Когда я подношу свой электронный ключ к черной кнопке на ручке двери, раздается короткий негромкий шшк.
Дверь на удивление тяжелая, дело в том, что помещения здесь, в подвале, проектировали как убежища. Видимо, еще в те далекие годы, когда Советский Союз, из которого, собственно, Ольга родом, представлял собой серьезную угрозу.
Она заходит первой. Свет в комнате неяркий, потому что все светильники, встроенные по обеим сторонам, в средней части стен, убраны за стенные панели. У дальней стены стоит низкий зеленый диван. Над ним – небольшое зеркало. На полу листок бумаги с нарисованной стрелкой, указывающей в направлении Мекки.
Ольга стоит ко мне спиной и осматривается по сторонам, такая невероятно юная и любопытная. Мне видно ее лицо в зеркало. Она совершенно не подозревает о том, что ее ждет, а я уже закрываю тяжелую дверь за нашими спинами. Такое впечатление, что она этого не замечает. Мы в джунглях, в самой непролазной чаще.
Она говорит, обращаясь большей частью к себе самой, что это очень мило со стороны университета – отдать такое помещение для нужд верующих.
В этом я с ней согласен. И, пока я с ней соглашаюсь, моя рука прокрадывается под ее длинный плащ и осторожно сжимает одну из грудей. Без преувеличения можно сказать, что та умещается в ладони полностью.
Ольга никак не реагирует. Ее руки опущены, она позволяет мне делать с ее маленькой грудкой, что я хочу. Мы оба словно находимся в трансе. Я целую ее в шею. От нее пахнет так же, как в первый раз, когда я ласкал ее у себя в кабинете. Хотя она стоит совершенно неподвижно, я чувствую, как жизнь бурлит в ней. Ее сердце бешено колотится под моими ладонями, теперь уже и вторая рука проникла под плащ. В ее глазах появилось выражение расслабленности, как будто ее вдруг сморило и потянуло в сон. Я начинаю расстегивать на ней джинсы. Обнажается живот, совсем плоский, белая кожа русской девушки. Голубые трусики с крошечным бантиком на краю.
Внезапно она берет инициативу в свои руки, как будто я делаю все слишком медленно. Она подцепляет трусики и джинсы по бокам двумя пальцами и одним длительным движением стаскивает их, вот так просто, потому что они такие, эти молодые девчонки, всегда готовы к сексу. В их вселенной это незначительная величина, так что моя задача просто не отставать.
Входя в нее, я ловлю себя на мысли, что ведь и правда не зря говорят: вилка и розетка, дырка и штука, как бы там кто ни возражал по этому поводу. И что, будем надеяться, я не столкнусь там, внутри, с кучей русских болезней.
Я прекрасно был в курсе того, что она молода, и все же:
год рождения 1994. Такого я не ожидал. Она еще пешком под стол ходила, когда я познакомился с Анникой.
Битый час я подробно разнюхивал подробности, изучая профиль Ольги в Фейсбуке. Почему нет? Обнаруживаю, что она не раз подрабатывала по мелочи моделью в Санкт-Петербурге, немного занималась джазовым балетом. В одном из последних постов она пишет, что без ума от Серена Киркегора и Копенгагена. Я воображаю себе, что за этой фразой кроется что-то иное. Хотя если ей хочется узнать побольше о Дании, то я с радостью ей в этом помогу.
В одном из ее альбомов с фотографиями за последнее лето она почти на всех снимках вместе с Торстеном. Ольга практически висит у него на шее. Висит у него на шее на борту яхты, которая наверняка принадлежит его папе. Висит у него на шее в винном ресторанчике, где они пьют шампанское, и даже на пляже, где он пытается играть с приятелями в волейбол. Да, в общем, она висит у него на шее, а Торстен просто маленький вонючий пижон.
Глава четвертая
Привет! – говорит Ольга
совершенно естественным тоном. Привет! – отвечаю я вполголоса.
Дверь в кабинет Давида открыта, и я знаю, что наш вечный гандболист сидит там у себя и прислушивается ко всему, к чему только возможно. Думаю, он заметил, что она не первый раз приходит ко мне. Третий только на этой неделе.
Сейчас не самое подходящее время, говорю я уже громче, в надежде, что Давид услышит. Я еще не успел ознакомиться с черновым наброском вашего обоснования темы.
Она понимающе улыбается, тихонько проскальзывает в мой кабинет и закрывает за собой дверь. Она ослепительно хороша. Этого у нее не отнимешь. Выступающие скулы, темные волосы, не говоря уже про длинные ноги. Они мне особенно нравятся. Да, есть что-то немного жесткое и решительное в ее ауре, но разве это не свойственно всем русским?
Нам нельзя здесь встречаться, говорю я. А как насчет того помещения, где мы брали столы? – спрашивает она. Да, это, конечно, вариант, отвечаю я. Тогда через пять минут? Я киваю. Она исчезает, ее глаза сияют.
Без спешки и суеты поворачиваюсь к монитору компьютера и сохраняю файл, с которым работаю. Серия лекций для Народного университета и Северного общества. Я предполагаю в популярно-развлекательном стиле продемонстрировать, какие базовые ингредиенты входят в состав датского менталитета. Пока что я успел написать про поражение от Пруссии в 1864 году, про народные университеты и про садоводческие товарищества в городской черте. Теперь я собираюсь перейти к датскому дизайну и его стилям. Арне Якобсен, Вегнер и прочие. Должно получиться недурно.