Не могу оправиться от удивления, увидев в прихожей свои брюки. Они в расстегнутом и вывернутом виде валяются поверх ботинок, как будто я в спешке как попало стаскивал их с себя.
В гостевом туалете горит свет, дверь приоткрыта. Я заглядываю внутрь. Остальные мои вещи свалены в кучу рядом с унитазом. Часы я обнаруживаю в раковине. Что это еще за дела? Зрелище наводит на тревожные мысли. Я, кажется, порядком набрался вчера. Воспоминания о прошедшем вечере расплываются. Мы спустились с Ольгой в подвал, это я помню. Было важно увести ее туда.
Я поспешно подбираю с пола одежду, отношу в ванную на второй этаж и запихиваю в корзину с грязным бельем. Потом возвращаюсь на кухню, наливаю себе чашку черного кофе и выхожу с ней в сад.
Усаживаюсь в садовое кресло, в одно из тех, что родители Анники подарили нам в свое время. Жду, пока подействуют таблетки.
Просто невероятно, сколько маленьких плодов на наших двух айвовых деревьях. Со временем здесь будет очень даже неплохой тенек. Вдруг мы, к примеру, решим поужинать в саду.
Я пытаюсь расслабиться, избавиться от тревожного чувства, но со мной что-то не так, где-то внутри поселилась тихая паника, не желающая исчезать.
В окно комнаты, из которой мы сделали что-то вроде подсобки, мне видно Аннику. Она смотрит на меня. Я машу ей рукой. Ее лицо пропадает из оконного проема. Спустя несколько секунд она выходит в сад.
С добрым утром, говорю я. Она отвечает не сразу. Я вижу, что она держит в руке рубашку, в которой я был вчера. Что это? – спрашивает Анника, протягивая ее мне.
Внизу спереди она чем-то изгваздана, включая пуговицы, заляпанные полностью. Это не просто пятно, это пятнище. И не может быть никаких сомнений в том, что это. Это кровь. Я отхлебываю кофе, у которого чудовищно кислый привкус, и говорю, что у меня из носа пошла кровь.
Не знаю, какой черт меня дернул это ляпнуть, ведь это неправда, и мне это прекрасно известно. Разрозненные обрывки вчерашнего вечера, собиравшиеся уже, видимо, в моей голове после того, как я проснулся, понемногу начинают обретать очертания.
Анника разворачивается и идет обратно в дом. Я смотрю ей вслед. Не знаю, поверила ли она мне, сейчас это беспокоит меня меньше всего. Я знаю, что на рубашке не моя кровь. Речь не обо мне. Это кровь Ольги.
Когда я несколько минут спустя принимаю душ
и струи воды текут по моему телу, события прошедшего вечера короткими вспышками загораются в моем сознании. Ольга у меня в кабинете. Сидит на моем письменном столе. У нее такой большой рот, когда она приходит с накрашенными губами. Ей надо бы перестать краситься.
Мне было неприятно, что она сидит на моем столе, я внезапно вспоминаю эту подробность, я ей об этом сказал. Почему бы тебе не слезть с него. Она взяла у меня из руки бокал и сделала маленький глоток. Это мне тоже было неприятно. Ее поведение было уже на грани, даже за гранью.
Ее волосы. Довольно растрепанные.
Что на нее нашло? До меня издалека, с преподавательской вечеринки долетали звуки музыки. Да, вечеринка. А что, если сейчас кто-то пройдет мимо? – подумал я. Что если наш гандболист Давид или кто-нибудь еще решит забрать что-нибудь у себя в кабинете? В котором часу вообще все это было? И сколько мы там просидели? Помню только, что в какой-то момент мы вышли из кабинета вместе, Ольга и я. Нам же нужно было заглянуть в подвал.
Я опрокидываю шампунь. Ценная жидкость струится прямиком в слив. Аннику это не порадует: это единственный шампунь, от которого есть какой-то прок ее волосам, от него они делаются хоть немного пышнее. Вообще-то мне даже не позволяется им пользоваться.
Ольга. Не надо было просить ее приходить. Конечно, не надо было. У нее были грязные руки. Земля под ногтями. Где ты так перепачкалась? – спросил я. По пути в подвал она объяснила, что заехала ко мне прямиком от подруги, у той свой садовый участок. Помогала прополоть сорняки и посадить кое-какие семена, которые они раздобыли в ботаническом саду. Я так понял, что «раздобыли» следовало понимать как «сперли» и что в основном они были заняты выпивкой. Она была пьяна, как и я сам.
Она рассказала, что это была идея подруги – разыскать меня и сказать все как есть. А как есть? – спросил я и открыл дверь в комнату с табличкой, предписывавшей соблюдать тишину. Мне бы очень хотелось знать.
Лучше бы мы никогда не спускались в этот гребаный подвал.
Она же вроде была раздета?
Или нет?
Нет, она не была раздета полностью. До пояса, ниже дело не зашло. Она сидела на диване, сложив перед собой руки. Вот как все было. Ладно, и что потом? Что произошло-то?
Ты попросил ее убрать их, в смысле, руки, так? Вы ведь не просто так сюда спустились. Напряги извилины, вспомни. Она убрала руки? Или как? Наверное, убрала, правда, я этого не помню. А кто должен помнить? Кому как не тебе знать, что случилось. Ведь это ты просыпаешься на следующее утро, а твоя одежда перепачкана в крови.
Вода становится холоднее. Надо бы выключить душ, вылезти из кабинки, взять полотенце, отправиться в спальню, одеться и спуститься в кухню к семье, но я продолжаю стоять под холодными струями, ведь я просто хотел, чтобы эта русская замолчала. Ничего больше.
Она сказала что-то про Аннику? Сказала или нет? Нет, не думаю. Что она сказала про Аннику? Она нащупала твое самое больное место? Из-за этого ты сделал что-то такое, чего сейчас не помнишь?
Настроение было испорчено, и мы никак не могли заняться тем, ради чего спустились. Может, мы просто разошлись? А что нам еще оставалось? Может, ничего и не было?
Или все-таки было, ведь в какой-то момент ты слишком грубо сжал ее хрупкие, белые плечи. И начал ее трясти. Так все было? Ты тряс, а ее грудки подпрыгивали и колыхались?
А почему ты это делал?
Но я не помню даже, делал ли.
Ладно, хорошо, может, ты и не помнишь, но мы еще не закончили, потому что было еще что-то. Еще что-то? Да, ведь она все никак не хотела заткнуться, и ты столкнул ее с дивана на пол. Столкнул?
Ну да. Или скорее, швырнул. И вот тут-то в кадре появляется кровь. Кровь-то ведь была, это нам известно, и если ты просто взял и ушел, то она осталась лежать одна в подвале, задыхающаяся, с выпученными глазами. И возможно, она все еще там.
С моих волос на пол капает вода,
поскольку я толком их не вытер. Я вытаскиваю из шкафа чистые джинсы и натягиваю их. Они словно задеревенели, а мои ноги побелели от всей той холодной воды, которую я на них вылил.
Мы оба были сильно пьяны, в этом нет никаких сомнений, и поэтому подробности того, что на самом деле случилось, припомнить невозможно. Но предполагать, что я мог причинить ей боль, чистой воды абсурд. Должно быть разумное объяснение тому, откуда у меня на рубашке кровь. Разумеется, оно существует, но, чтобы избавиться от тревожного ощущения, поселившегося во мне, я решил заглянуть на факультет.
Я захожу на кухню, где Анника как раз собирает большой контейнер с едой. Это меня удивляет, поскольку сегодня суббота. Я говорю ей, что думал над речью, которую собираюсь произнести в ее день рождения, и сегодня ночью меня посетила масса идей. Рада слышать, отвечает она. Так что будет, наверное, не лишним съездить сейчас на пару часиков в универ и все записать, ну, пока эти идеи еще не выветрились из головы.
Она смотрит на меня, слегка наклонив голову.
И потом, мне еще нужно сделать кое-какие копии на понедельник, продолжаю я, в общем, было бы здорово все приготовить и больше об этом не думать.
На ее лице появляется недоумевающая улыбка, она говорит, что все это прекрасно, но, наверное, можно подождать с этим до завтра, потому что сегодня я обещал девочкам пойти с ними в океанариум. Это у меня совсем из головы вон. Тут я припоминаю, что планы океанариумом не ограничиваются, поскольку Анника едет в Генарп заниматься скандинавской ходьбой. Отсюда и контейнер с едой. Они едут туда с Осэ и Леной, будут там несколько часов ходить с палками, а в перерывах пить чай.
Скандинавская ходьба!
Кстати, не исключаю, что кто-то из моих коллег к нам присоединится, говорит Анника, убирая масло в холодильник. Когда я рассказала о нашей затее, несколько человек выказали желание поучаствовать.
И кто эти выказавшие желание? – спрашиваю я, улыбаясь дочкам, которые, оказывается, были на втором этаже и теперь спускаются к нам по лестнице. Ты их не знаешь, отвечает она, пытаясь нацепить крышку на упаковку с маслом. И честно говоря, мне кажется, вам пора собираться, если вы намерены куда-то успеть.
В аквариуме плавает здоровенная рыбина,
похожая на огромный кусок мяса, точнее, не плавает, а замерла почти в полной неподвижности. Единственное, что шевелится, это ее губы. Неудивительно, ведь она из семейства губановых, эта информация появляется на трех языках, когда я нажимаю на желтую кнопку. Рыбина питается моллюсками и живущими в воде насекомыми, которых она всасывает своими губами. Даже ядовитый Терновый венец, один из видов морских звезд, время от времени оказывается у нее в желудке. В ней есть что-то умиротворяющее, но меня никак не оставляет мысль о том, какой в ней смысл, в этой рыбине. Зачем такие твари вообще существуют? В другом аквариуме, совмещенном с террариумом, бегают всякие ракообразные. Сверху они покрыты твердым панцирем, под которым они живут и двигаются. Картина довольно гармоничная, но только до тех пор, пока они не принимаются карабкаться куда-нибудь, потому что тогда они рано или поздно падают, приземляясь на спину. И лежат так, суча в воде избыточным количеством черных лапок. Проходит довольно много времени, прежде чем им удается перевернуться обратно. И все начинается сначала. Что за создания!
А ты-то сам? Сам-то ты что за создание? Говоришь, ты не склонен к агрессии и насилию, ничего же такого не было. Но с чего ты взял, что есть какие-то признаки, по которым можно определить человека, склонного к насилию, и сказать: вот как он выглядит. Он вот такой и такой. Естественно, ты воображаешь себе, что это какие-то типы, вроде тех, о которых ты читаешь в газетах, и что у тебя с ними не может быть ничего общего. Но разве все они не говорят в точности то же самое, что и ты сейчас? Что мы знаем о себе самих, когда вопрос встает ребром, и что мы знаем друг о друге? Поступки делают тебя тем, кто ты есть, и ты прекрасно знаешь, будем честными, что в тебе запросто порой могут проснуться темные, примитивные инстинкты, и кто знает, может быть, в эту самую секунду, давай просто допустим эту мысль, молодая девушка лежит в темном подвале, истекая кровью, и умирает. И эта история рано или поздно выплывет наружу, и тогда уже ты сам будешь тем типом, о котором пишут в газетах.