Только вот дети умирали один за другим. И Федор Толстой отлично понимал, почему такое происходит. Когда умер одиннадцатый ребенок, он вздохнул с облегчением и сказал, что хотя бы любимец в живых останется. Все, мы квиты.
Он, хоть и шулер был, знал, что долги надо платить. Потому и хотел когда-то застрелиться – чтобы позора избежать. Играй как хочешь, если можно обмануть – обмани, припрячь крапленого туза в рукаве, но если проиграл – плати долги. Все долги записываются. И он все свои долги записывал. Странным образом, но вот такая у него была привычка.
Американец был еще и бретером, дуэлянтом. Тогда в дуэлях ничего плохого не видели, даже приветствовались они в среде военных. Оскорбил вас человек, сказал что-то не подумав или умышленно задел – надобно вызвать его на дуэль. Иначе вы обесчещены и никто с вами здороваться не будет. И из полка выгонят, и на бал не пригласят, и в дом не пустят. Федор Толстой с большим удовольствием всех вызывал на дуэли. Он отлично стрелял и фехтовал и ссоры заводил умело. Однажды чуть с Пушкиным дуэль не устроил, но, по стечению обстоятельств, удалось поединка избежать. Федор Толстой был жестоким и неистовым человеком. Никого не щадил. И за пустячные обиды убил на дуэлях одиннадцать человек – он их поименно записывал в книжечку, в «синодик». Конечно, он убил на войне, в сражениях гораздо больше – но это он не считал. Это война была. А вот на дуэли вызвал и убил ни за что одиннадцать человек. За пустяки, в сущности. За слова или косой взгляд, за шутку или неудачный комментарий, так сказать.
И вот, когда у него умирал ребенок, он доставал книжечку и имя убитого вычеркивал. И писал, как в карточной игре: «квиты». Заплачен долг. Одиннадцать человек убил – одиннадцать детей умерло. Такой страшный, но точный счет он вел. Потому что за все надо платить. И долги нас заплатить все равно заставят, никуда не денешься. И в глубине души каждый знает, сколько он должен и за что. Даже если находит оправдания и объяснения своим поступкам. Все равно итог будет такой: «квиты». Заплачено. Или, как раньше писали безграмотно, «уплочено».
Потому лучше не творить умышленного зла. А если что-то происходит дурное – не вредно заглянуть в «синодик», в книжечку. И заплатить долг как-то иначе. Пока деньги не сняли со счета, а счет не заблокировали…
Так считал Федор Толстой, который к старости раскаялся. И никого не винил в своих утратах – только себя. И это страшная история про долги, которые заставят заплатить…
надо немного воздуха, еды и воды. Чтобы душа осталась жива, надо немного света. Хотя бы чуть-чуть – в беспросветной тьме.
Один мальчик ужасно жил. Отчим у него был жестоким пьяницей; он бил и мальчика, и его маму. Пропивал вещи. Приходил, шатаясь, и падал, храпел. Просыпался и начинал драться. Мама работала посудомойкой. И жили они в бараке – тогда многие так жили. И в семейные дела никто не вмешивался особо. Часто было нечего есть; а обычно на ужин были объедки, которые мама приносила из столовой, где работала. Но мальчик жил и выживал – человеку немного надо для того, чтобы выжить. И еще у мальчика был диапроектор. Сейчас многие не знают, что это такое, – это такой алюминиевый аппаратик с линзой внутри и с электрической лампочкой. Надо вставить пленку с диафильмом в аппаратик, и на стене можно смотреть свое личное «как бы кино»: череду волшебных картинок. И под каждой картинкой подпись – сказка или история. Мальчик не умел читать, но картинки и без слов были понятны и прекрасны. Волшебники, феи, звери и птицы в человеческих курточках и сапожках, загадочные моря и кораблики, подземные жители в желтых шляпках… Целый волшебный мир. Пока отчим храпел, пьяный, мальчик смотрел диафильмы на своем аппаратике – и уходил в другой, сказочный и прекрасный мир. Там все было по-другому и добро всегда побеждало зло. Последняя картинка всегда была хорошей. Всегда все кончалось хорошо. Добрые волшебники или добрые люди всех спасали и сами спасались.
Так мальчик спасался, выживал душой. А потом отчим пропил диапроектор – кто-то у него купил аппаратик для своего ребенка, наверное. Для другого мальчика или девочки. И впору было отчаяться и погрузиться во тьму, в страх и безнадежность. Но у мальчика же остались диафильмы – пленки в круглых пластмассовых коробочках. И можно было все равно смотреть диафильмы, если пленку поднести к лампочке. Волшебный мир никуда не пропал, он просто стал маленьким-маленьким. Крошечным. Но он все равно был! И там по-прежнему добро побеждало зло. И все хорошо кончалось. А то, что букв не видно, – так не в буквах же дело, правда? Тем более мальчик не умел читать – его никто не учил.
Прошло много лет. И мальчик стал художником, очень успешным. Жизнь его изменилась, он постарался забыть свое детство. Да и что там помнить – только темную страшную комнату в бараке и побои. Голод и тоску. Но он навсегда запомнил главное – все должно хорошо кончаться. Добро должно побеждать зло. И волшебный мир никуда не делся – это диапроектор исчез. А диафильмы остались – в сердце, в памяти остались картинки. Надо просто их поднести к лампе, к свету. Или просто нарисовать заново – по памяти. Чтобы кто-то другой мог выжить и спастись благодаря нашим картинкам.
Может, мы сами – как диапроектор. Наше тело и мозг не более чем аппаратик, через который кто-то показывает картинки другим людям. Кто знает? Но надо помнить, что картинки должны быть хорошими. По возможности, конечно. И последняя картинка – она про то, как добро побеждает и все спасаются.
не самые страшные и окончательные чувства. Они могут пройти. Могут даже замениться противоположными. Эти чувства не лишают сил, и мы продолжаем бороться.
Самое окончательное и непоправимое чувство – разочарование. Никто не виноват. И бороться больше не за что. И не за кого. Человек такой, какой есть. Он сделан из опилок и ваты, из глины и палок; он не ошибся, не сбился с пути, не впал в заблуждение. Он вот такой. И всегда был таким. И будет. Это мы сами очаровались, чего-то ждали, требовали, на что-то надеялись, пытались исправить поломку – а никакой поломки нет. Он вот такой, этот человек. И нет смысла предъявлять претензии или гневаться. Надо принять все как есть и жить дальше. И прекратить попытки что-то исправить и изменить. И сердиться не на что и не на кого; только на себя за свои нелепые мечты и ожидания.
Даже в матери можно разочароваться в детстве – это отразится на всей жизни. Сильнее, чем обида или гнев. И нет ни боли, ни раздражения – только тайная уверенность, что не надо ничего ждать от людей. Не надо очаровываться. Не надо слишком любить никого: ведь любовь – это тоже «очарование». Все сделаны из ваты и опилок, и нет смысла прилагать усилия.
Вот почему некоторые люди не могут любить. Не способны. Они не плохие; их постигло когда-то разочарование в самом любимом человеке. И они стали жить дальше, как все живут. Но перестали бороться и прилагать усилия, чтобы найти и сохранить любовь. Разочарование разбило их сердце, как говорили раньше.
Может быть, они смогут исцелиться. Если захотят. Но они слишком хорошо помнят свой опыт. И слишком хорошо знают, как устроены люди. Хотя могут и ошибаться, конечно; страшная это вещь – разочарование…
показывали давным-давно по телевизору. И ученые ее окружили, и врачи, и журналисты. Ученые и врачи наперебой рассказывали, что старушка ест. Какой полезной едой она питается. А крошечная, усохшая от древности старушка в платочке внимательно слушала, смотрела блестящими черными глазами и кивала: соглашалась.
И журналист говорил, что старушка кушает разную зелень и простые пресные лепешки. А запивает все это чистой родниковой водой. Такой рацион позволил ей прожить долго! Это правильное питание, залог долголетия! Вот так надо питаться. Скромно кушать зелень и пресные лепешки. Любите зелень и лепешки? – так он спросил у старушки.
И старушка ответила звонким детским голоском, громко и искренне: «Я мясо люблю! И чтобы жирный был! Но кушаю зелень и лепешки!»
Все засмеялись. Так и в жизни – любим мы одно. А кушаем другое – то, что есть. Что имеем. Может, это и хорошо. Может, мы долго проживем оттого, что довольствуемся тем, что есть. Но любим мы другое…
Хотя мало ли что мы любим. Это дают только по праздникам. А праздники нечасто бывают в жизни…
люди странно себя ведут. И радуются странно: не так сильно радуются тому, что им щедро дали, как тому, что потеряли – и вновь нашли. Своей же собственной вещи найденной радуются сильно.
Ребенок или другой близкий заболеет вдруг или потеряется. Все встревожены, все плачут, ищут пропавшего или лекаря зовут к больному. А найдется или выздоровеет – какая радость! Радуются нормальному пульсу выздоравливающего и его слабым, неуклюжим шагам… Он раньше нормально ходил – но этому никто не радовался особо. А теперь плачут от счастья!
«Надо всегда радоваться», – так писал Августин Блаженный много веков назад. Радоваться тому, что имеем. Тому, что нам щедро дали. Радоваться жизни и здоровью близких каждый день. И тому, что они у нас есть. И еще много чего у нас есть, чтобы радоваться!
Но странные люди радуются выздоровлению, а не здоровью. И вновь найденному, которое считали потерянным, – а не тому, что имеют и чем бездумно пользуются.
Так много причин для радости в жизни! Но так вот устроены люди. Им сначала надо потерять, а потом вновь найти – тогда это счастье. Хотя на самом деле счастье – просто иметь то, что у нас есть. И обнимать своих, здоровых и живых, пока они рядом…
к мистику Абу Саиду. И два великих философа трое суток проговорили – о науке и вере. Не могли остановиться; так бывает, когда встретишь равного себе человека.
Ибн Сина, Авиценна, рассказал о законе земного при