— Все равно большая часть маршрута пролегает над Ладогой, которую проходим бреющим, прижимаясь к воде, — отговаривались летчики. — Случись беда — никакой парашют не поможет.
Из самолетов было убрано все, что только можно. И в этом убедился Таиров, встречая час назад самолеты, вернувшиеся из Ленинграда.
А вот рейсы с продовольствием получались в эти дни легковесными. Таиров и Зверев выслушали летчиков.
— Я уже доложил Военному совету, — сказал Таиров. — Продуктов завезем на аэродромы даже с запасом, так чтобы вам хватило дважды за сутки слетать в Ленинград. Как летчики — справятся?
Полковник Шарыкин (он к этому времени стал командиром неотдельной авиагруппы, объединившей три эскадрильи) добродушно усмехнулся:
— Что ж, вопрос резонный. На Новоладожском пролете наши пилоты до трех-четырех рейсов делают. Думаю, и за нами дело не станет. Так, товарищи командиры?
Бухаров и Пущинский утвердительно кивнули.
— Конечно, — заключил Шарыкин, — многое будет зависеть от погоды, но в принципе предложение о двух рейсах принимается.
…Интересно было наблюдать за летчиками в столовой. Взрослые, мужественные люди — капитаны, лейтенанты — здесь, в летной столовой, чем-то напоминали озорных, непоседливых ребят. Даже не верилось, что не прошло и часа, как они вели свои корабли над Ладогой, где их подстерегали вражеские истребители.
Полная раскованность, смех, шутки, невероятные истории, приключившиеся в воздухе или на земле.
— Мальчики, — молоденькая официантка схватилась за голову, увидев пустые плетеные корзиночки, расставленные на столах. — Признавайтесь, куда подевался хлеб?
Улыбки летчиков сразу погасли. Они только что вернулись из Ленинграда и на аэродроме раздавали пассажирам, ожидавшим посадки, бойцам комендантской роты, девушкам-трудармейкам хлеб из этих плетеных корзиночек, который они прятали в карманах комбинезонов, в планшетах.
Догадавшись, куда исчезает хлеб, официантка понимающе сказала:
— Ладно, ладно, принесу еще…
Наблюдавший эту привычную для него сценку, Пу-щинский спросил Таирова, где тот намерен провести остаток дня.
— В Мошенском сельсовете, — ответил Михаил Алексеевич.
Таиров предупредил товарищей из Мошенского райкома партии, что приедет к ним вечером проводить сельское собрание.
— До войны, — сказал Таиров, — Мошенский район был настоящей житницей. Очень надеюсь на него.
…Зарокотал мотор «эмки». Машина, медленно набирая скорость, выехала на дорогу, устремляясь на юг, в Мошенский район. До него было километров тридцать, и Таиров попытался было вздремнуть. Но сон не шел. Каждый поворот дороги, каждая деревенька были ему хорошо знакомы. Остались позади Шилове, Заделье. Теперь недалеко и до озера Коробожа. Не раз он здесь рыбачил, встречал зорьку.
Мошенский район был самым благополучным из всех северо-восточных районов Ленинградской области. И от того, что земля была там получше, пожирней, и имелись отменные пастбища на заливных лугах, что тянулись вдоль неторопливых речек — Увери, Махновки, Радоли, Удины. В сосняке, в смешанных лесах, манивших охотников и грибников, прятались озера Великое, Меглино, в которых не переводилась рыба. И чудо — озеро Коробожа. С севера в него вливается извилистая, местами порожистая речка Удина, огибающая, наверное, самую красивую деревню района Яковищи. А чуть спустишься от Яковищ вниз, и откроются взору яковищенские ключи — извилистая, узенькая, быстрая речушка, образуемая холодными родниками, которые бьют с ее дна мощными ключами и выбили здесь бездо-нное русло. Вдоль берега у ключей настроили с незапамятных времен водяные мельницы, у самых глубоких омутов прилепились баньки. Не надо за водой ходить. Напарился — и тут же бултых в обжигающую ледяным холодом ключевую воду… Сужаясь к югу, озеро Коробожа незаметно переходит в реку Уверь. Здесь-то и раскинулась самая богатая до войны старинная деревня Устрека.
Почти в каждом хозяйстве — добротный бревенчатый дом с двойными оконными рамами, утепленными полом и потолком — для зимы и легкая дощатая изба — для теплого летнего времени. Что ни двор — корова, телята, пять семь овцематок. Держали свиней, кур. Живности хватало и на семью и на продажу.
Проезжая озеро Коробожа, протянувшееся с севера на юг на добрых два десятка километров, как раз вдоль дороги, Таиров прикрыл глаза и мысленно перенесся в довоенные времена. Одолевала дремота. В полусне поплыли перед глазами яркие картины зимних ярмарок, шумных, веселых, которые обычно устраивались здесь и в Хвойной во время праздников. Ему явно виделись ярмарочные санные обозы, веселыми бубенцами оглашающие зимние лесные дороги, груды коровьих и бараньих туш, всякой снеди, шерсти, овчин и кож, валенок собственной выделки, навезенных на ярмарку мошенскими крестьянами. Славились мошенские валенки — высокие, хоть два отворота по тогдашней моде можно было сделать. А какие сани привозили мошенские на продажу! Хочешь, покупай дровни или розвальни для всяких хозяйственных перевозок. Хочешь, выездные санки, легкие и нарядные, для свадеб или какого другого гулянья.
Ехали на ярмарки в нарядных овчинных полушубках, повязанных цветными кушаками. Торг вели весело, задорно, шумно, с разными шутейными присказками, не крохоборничали, не жались. Понравился покупатель — охотно сбавляли цену.
На исходе базарного дня, после удачной торговли, мошенские обычно собирались в чайной. Составят один к одному столы, накроют домоткаными льняными скатертями. Самовар, мед, связки душистых баранок. Чаевники они были завзятые.
Идет себе неторопливое чаепитие. А женщины, которые всегда ездили с мужьями, братьями на ярмарки, соберутся в кружок и заведут песню. Петь всегда умели и любили в Мошенском районе.
Таиров открыл глаза, отгоняя дремоту и вместе с нею воспоминания, и попытался думать о предстоящих делах. И снова судьба сводит его с мошенскими крестьянами, только теперь не в мирные, а в самые трудные для страны дни.
В Мошенское Таиров добрался уже в сумерках. В райкоме партии его поджидали секретари райкома Елизавета Михайловна Вятских и Николай Алексеевич Калинин, здесь же был председатель райисполкома Сергей Никитич Никитин.
Комната первого секретаря Е. М. Вятских выходила окнами на главную улицу райцентра. Форточка была открыта. Послышалось Таирову, будто у Елизаветы Михайловны кто-то плачет. Может, беда какая стряслась? Быстро взбежал он по лестнице на второй этаж. В комнате секретаря райкома увидел плачущую молодую женщину (это была заведующая отделом пропаганды), она приговаривала:
— Нет, ну как я могла так оплошать…
Елизавета Михайловна Вятских успокаивала ее:
— Ну хватит, хватит, ничего страшного не случилось… Все поправимо.
— Ну чего ты в самом деле… Перестань, возьми себя в руки, — говорил Калинин. — Нечего плакать.
— А ну-ка улыбнись! — вторил ему Никитин. Никто из них не заметил вошедшего.
Сельские сходы
Ленинградский обком ВКП (б) и Военный совет Ленинградского фронта обратились к трудящимся северо-восточных районов области с просьбой оказать посильную продовольственную помощь блокированному Ленинграду.
Колхозное крестьянство единодушно откликнулось на эту просьбу. На прошедших сельских сходах было решено организовать из личных запасов массовый сбор продуктов, в первую очередь мяса.
Об этом рассказала уроженка этих мест Анастасия Михайловна Давыдова. В ту пору она была секретарем Дороховского сельсовета и участвовала в сельском сходе вместе с заведующей отделом пропаганды райкома. Женщина из райкома была опытным партийным работником и, казалось, хорошо усвоила напутствие своего первого секретаря: торопливость, нервозность в разговоре с колхозниками не годятся. Стоит допустить малейший просчет, чего-то недоучесть и тем более оказать даже небольшой нажим на людей — и пиши пропало, не поймут тебя. И тут уж никакие увещевания, укоры не помогут.
В селе Скуратове Дороховского сельсовета, где предстояло провести сельское собрание, как и в большинстве деревень и хуторов, война чувствительно дала о себе знать. Немало женщин овдовело. А несколько вернувшихся с фронта мужчин — инвалидов, списанных «по чистой», постоянно напоминали всем о войне. А новые похоронки все продолжали приходить.
Мало что напоминало той осенью сорок первого о довоенной зажиточной жизни. На трудодни колхозникам выдавали крохи. Личное хозяйство было единственным источником питания. А семьи большей частью многодетные.
Все это надо было учитывать. Умелый агитатор первым делом поинтересуется, порасспрашивает колхозников, какие вести с фронта, как живут. Случалось, спросишь женщину о муже или сыне, как они воюют, о чем пишут, и она тут же в голос и падает замертво: перед самым приходом агитатора почтальон принес в дом похоронку. Да и без этого трудно с хозяйкой поговорить толком: ждут ее колхозные и домашние дела. Пойди управься со всем.
И все-таки надо было найти время поговорить, внимательно выслушать человека, помочь ему словом и конкретным делом. Когда же выговорятся люди, расскажут, какие горести не дают покоя, на кого обиды в сердце носят, тогда, считай, можно и сход проводить.
Острее прочувствуют собравшиеся на сход, что переживают жители осажденного Ленинграда и их собственные мужья и братья на фронте, обороняющие город на Неве, какие лишения терпят. Ведь мало того, что вражеская пуля может настигнуть в любой момент, так еще и голод косит.
Наплачутся женщины на собрании и ничего не пожалеют, последнее отдадут, лишь бы хоть немного облегчить участь тех, кто находится за блокадным, вражьим кольцом.
…В назначенный час в деревне Скуратове собрались односельчане, в основном старики, женщины да подростки, в просторной пятистенной избе колхозницы Клавдии Богдановой.
Расположились кто где, большинство на полу уселось, подстелив кто шубу, кто полушубок. Присматриваются, оценивают, какого человека к ним прислали. Видно, недавно в райкоме: что-то не видели ее раньше в Скуратове. За длинным деревянным столом, приставленным к окну, рядом с товарищем из райкома заняла место двадцатитрехлетняя Анастасия Давыдова — секретарь Дороховского сельсовета. Ее в деревне знает стар и мал. Настенька, как ее ласково зовут, — свой человек. Выросла в этих местах, до войны клубом заведовала. Добрая и отзывчивая женщина.