— А в нашем самолете?
— Нет, наш целехонек.
Когда Голубев спустился в блиндаж, там уже стоял перед командиром Цоколаев. Ильин, обычно суровый и несловоохотливый, на этот раз встретил подчиненных доброй улыбкой, радостно произнес:
— Молодцы, ребята! Дрались вы мастерски. Звонил генерал Кабанов и просил передать, что очень многие с восхищением наблюдали ваш бой. За отличное выполнение ответственного задания он объявляет вам благодарность.
— Служу Советскому Союзу, — по-уставному ответил каждый летчик.
Весть о победе над "спитфайрами" с быстротой молнии облетела весь гарнизон полуострова. В блиндаже то и дело раздавались телефонные звонки.
— Передайте героям-летчикам, что мы восхищены их мастерством! — звонили артиллеристы.
— Надежная поддержка удваивает наши силы, — сообщали пехотинцы.
— Спасибо за помощь! — благодарили моряки.
На аэродром вскоре прибыли работники "Красного Гангута". Встретил их Бискуп. Один газетчик был в длинной командирской шинели с двумя кубиками в петлицах, другой — в серой солдатской без знаков различия. Первый представился:
— Я корреспондент, а это художник. Хотели бы побеседовать с участниками боя со "спитфайрами".
— Летчики на стоянке, быстренько вызовем.
— Лучше мы пойдем к ним, — попросил лейтенант.
— Можно и так. Посыльный, проводите товарищей, — приказал Бискуп.
Разговор гостей с летчиками наладился быстро. Пока корреспондент записывал в блокнот рассказ Цоколаева, художник, усадив Голубева на контейнеры из-под бомб, принялся рисовать. Минут через десять он закончил работу, сказал:
— Смотрите.
Василий взял протянутую бумагу. На него с листа весело глядели озорные глаза летчика в меховом шлемофоне и кожаном реглане, который перепоясали лямки парашюта.
— Здо-ро-во! — удивленно протянул лейтенант.
— Ну что вы, — ответил художник, — это только эскиз. — Взял лист, притемнил карандашом левую часть рисунка и добавил мечтательно: — Вот когда кончится война, напишу ваш портрет маслом.
Художник нарисовал и Цоколаева.
— Ну и прославились мы с тобою, Васек! — воскликнул Геннадий.
— А что, скажешь, незаслуженно? — спросил Голубев.
— Да нет, так не считаю.
На второй день авиаторам принесли газеты. Листы многотиражки разобрали моментально. Установившуюся при чтении в блиндаже тишину нарушил капитан Бискуп:
— Как видите, друзья, наш "ишачок" может быть сильнее не только "мессеров", но и "спитфайров". — И после небольшой паузы продолжил: — Конечно, если в его кабине сидят мастера, а не просто пилоты.
— По-моему, тут все мастера одинаковые, — отозвался Цоколаев.
Высказали свое мнение и другие летчики.
— В летном деле, пожалуй, да! — вступил в разговор старший лейтенант Васильев. — Только вот чувство взаимной выручки в бою развито еще далеко не у всех так, как у сегодняшних наших героев.
— Верно говоришь, Михаил, — поддержал Бискуп. — Голубев и Цоколаев действовали, как две руки одного человека, наперед разгадывали маневры вражеских летчиков и опережали их в нанесении ударов. А в бою первым атаковал, считай — победа за тобою.
— Вот и разбор полета проведен, — поддаваясь царящему в блиндаже оживлению, сказал вошедший незаметно капитан Ильин. — Теперь речь о том, что предстоит делать в ближайшее время.
Командир авиагруппы уже имел сведения о подготовке гарнизона полуострова к эвакуации. Вот и хотел заранее предусмотреть все нюансы организации предстоящего перебазирования истребителей. Это было вовсе не просто: времени перелета, состояния погоды капитан не знал. Да и некоторые другие чрезвычайно важные вопросы, например, то, как поведет себя враг, пока оставались тайной за семью печатями.
— Подготовим два варианта, — прикидывал Ильин. — Один — для сложных метеоусловий, другой — для простых.
— В том и другом случае, товарищ капитан, не обойтись нам без подвесных баков, — напомнил Бискуп.
— О баках я уже отдал распоряжение инженеру. Надо добыть карты и произвести штурманский расчет маршрута. Этим займется Голубев. Поговорим о взаимодействии при перелете...
В конце ноября по утрам на Ханко стали часто приходить корабли. Пока было светло, они отстаивались под защитой базовых средств ПВО. А с наступлением темноты покидали полуостров. Истребители беспрерывно патрулировали в небе.
Последним их боевым днем стало 2 декабря 1941 года. Летчики получили приказ отбыть в Кронштадт. Они не смогли воспользоваться ни одним из подготовленных ранее вариантов перебазирования. До наступления темноты прикрывали погрузку гарнизона на корабли. Им разрешили оставить полуостров, лишь когда корабли отойдут от причала.
Предстоял дальний ночной путь. Командование знало, какому риску их подвергает, но отпустить истребители днем — означало поставить тысячи защитников Ханко под угрозу гибели от налетов вражеской авиации. Четыре из восьми летчиков совсем не умели летать ночью. Пилотирование самолета в темное время суток, да еще при наличии облачности, дымки, в авиации считается высшей ступенью профессионального мастерства, к этому летчик готовится, длительно и упорно тренируясь. Выпускать его в ночной полет без такой подготовки категорически запрещалось. Но капитану Ильину пришлось нарушить запрет: иного выхода просто не было.
Накануне Ильин провел последний инструктаж летчиков и техников. Лица их были сосредоточенны, настроение — двойственное. Люди радовались, что возвращаются в Кронштадт, и в то же время понимали, какое опасное испытание их ждет.
— У нас восемь исправных самолетов, — начал капитан Ильин спокойно и деловито, — а летчиков — десять. Старшему лейтенанту Васильеву и лейтенанту Лазуткину, чьи истребители не подлежат ремонту, придется отплывать с моряками.
Оба вскочили. Васильев попросил:
— Разрешите улететь на Ут-2?
Эту двухместную машину использовали для выполнения учебно-тренировочных заданий. В боевой расчет авиагруппы она не входила. Ильин вопросительно взглянул на инженера.
— Самолет готов, — ответил тот. — Если залить бензобак под пробку, горючего до Кронштадта, пожалуй, хватит.
— Тогда — к делу, и вылетайте немедленно, — быстро решил капитан, отпуская Васильева и Лазуткина.
— Вы, Голубев, наиболее опытны в ночных полетах и район хорошо знаете. Возглавите группу. Я пойду ведомым, — заключил Ильин.
Погрузку закончили уже в сумерках. Корабли покинули порт. Едва истребители последнего патруля сели, на них тоже установили подвесные бензобаки и до предела заправили горючим. Соблюдая предосторожность, восемь И-16 поднялись в воздух и развернулись на Кронштадт. Техники отправились на уходящий с Ханко последний корабль,
Половину маршрута оставили позади. Резко ухудшилась погода: свинцовые облака простирались почти до самой воды. Голубев с трудом различал ночной горизонт и сосредоточил внимание на приборах. Морозный воздух врывался в открытую кабину "ишачка", обжигал лицо. Вспомнил о Васильеве и Лазуткине: удалось ли им пробиться на тихоходном Ут-2?
Темная гладь воды под крылом сменилась белым покрывалом: самолеты теперь шли над зоной сплошного заснеженного льда. Хоть как-то помогавшая ориентироваться в пространстве, пилотировать истребитель, линия горизонта стала и вовсе не различимой. Вокруг — сплошная зыбкая серая сфера, ни огонька, ни одной сколько-нибудь заметной точки, за которые можно зацепиться глазу. А сзади — семь товарищей, и их жизнь всецело зависит от умения, выдержки, находчивости ведущего.
Направление полета Василий держал только по компасу. Отклоняться от маршрута нельзя: оба берега Финского залива заняты фашистами. Сердце невольно холодило чувство беззащитности перед этой непроглядной тьмой, заснеженной ледяной пустыней. Глаза слезились от напряжения, руки немели от усталости. Голубев понимал: не легче приходится и ведомым.
Улучив момент, лейтенант осмотрелся. По аэронавигационным огням насчитал только шесть самолетов. Где же седьмой? Приглядевшись внимательнее, Василий заметил, что этот истребитель постепенно отстает от строя. Вскоре Голубев и совсем потерял его из виду. Прикинув, кто бы это мог быть, понял — капитан Ильин. Запросить, что у командира случилось, не мог: радиопередатчика на И-16 тогда не было.
Слева внизу проплыло огромное темное пятно — остров Лавенсаари. "Значит, курс верный, — обрадовался Василий. — Остается двадцать минут полета". А обволакивающая мутная пелена вокруг самолетов между тем все сгущалась, облака фактически прижали их ко льду. Снижаться больше было некуда — стрелка высотомера держалась почти на нулевой отметке. Голубев вновь оглянулся. Огоньки крайнего ведомого тоже начали удаляться в сторону и скрылись. По месту в строю Голубев определил: что-то неладное случилось у Цоколаева.
Мучительно долго тянулось время. Наконец показались сначала отблески лучей прожекторов, а затем в туманной дымке и десятки самодельных фонарей, окаймляющих посадочную полосу аэродрома в Кронштадте. Голубев развернул группу вдоль линии посадочных огней. И тут заметил, как при маневре свалился на крыло и ударился о землю истребитель Михаила Старухина. В чем причина? Скорее всего, летчик не выдержал напряжения перелета, крайне устав, не справился с пилотированием самолета.
Василий приземлился первым. Когда, закончив пробег, отрулил в сторону и выключил мотор, навалилась страшная усталость. С трудом выбрался из кабины. Не покидала мысль: как сядут ведомые? Вот уже на земле Татаренко, затем — Байсултанов, Кузнецов, Бадаев. К радости, через минуту-другую сел и капитан Ильин. Из восьми с Ханко на Большую землю пришли шесть летчиков. Разбился на аэродроме Старухин, потерялся Цоколаев, впрочем, не осталось даже сил, чтобы горевать.
Утром следующего дня пришло ободрившее всех известие: Геннадий Цоколаев жив и невредим. Он сел на лед недалеко от берега — с убранным шасси и пустыми бензобаками. Вскоре его доставили в часть.