Такого Лена не ожидала. Доверие Прити тронуло ее и даже привело в некоторое замешательство. У нее, конечно, есть опыт в работе с детьми, но взрослым она никогда не преподавала. И потом, она не знает, сколько времени пробудет здесь. Ни один из этих доводов на Прити не подействовал. Она не требует от нее никаких обязательств, просто просит уделять ей час-другой в неделю. В конце концов Лена соглашается. Они договариваются встречаться в гараже по понедельникам и четвергам ближе к вечеру, после дневных тренировок и патрулирования улиц.
Они начали со следующего же дня. Чтобы оценить уровень своей новой ученицы, Лена принесла коротенький английский текст – отрывок из путеводителя, который положила в чемодан, да так ни разу и не раскрыла. Речь там идет о храмах южной Индии и о ее многовековых традициях. Прити смотрит на страницу в полной растерянности. Лена понимает, что она не улавливает ни слова из того, что видит. Смутившись, она забирает у нее текст: они пойдут другим путем. Используя изнаночную сторону одного из свернутых лозунгов в качестве импровизированной школьной доски, она пишет на ней буквы алфавита и несколько расхожих выражений: «Здравствуйте, до свидания, спокойной ночи, спасибо, извините, пожалуйста, направо, налево, очень хорошо, до скорого, до завтра».
После окончания занятий Прити предлагает Лене выпить чаю. Так она выражает свою благодарность. Лене уже начинает нравиться этот пряный, сладкий напиток. Они сидят вдвоем перед гаражом со стаканчиками в руках и смотрят, как угасает день. Им не надо ничего говорить. В эти минуты безмолвия Лена ощущает странное умиротворение, ее страдания как будто медленно растворяются в тепле наступающего вечера.
Тем временем Холи на пляже делает поразительные успехи. Можно подумать, что молчание удесятеряет ее способности. Она не расстается со своей записной книжкой, обращаясь с ней крайне аккуратно, как и с ручкой, подаренной Леной. Воздушного змея она совсем забросила: похоже, он утратил для нее свою привлекательность, не выдержав сравнения с новой, такой увлекательной игрой.
Однажды она выводит на мокром песке незнакомое Лене слово из шести букв. Это слово она написала впервые. Лена сразу понимает, что это имя – ее настоящее имя. То, которое она носила до приезда сюда, до обращения в христианство. Имя, данное ей родителями, которое здесь ей запретили даже упоминать, потому что оно выдает ее происхождение, ее положение, ее кастовую принадлежность. Потому что оно говорит о том, откуда она и кто она такая. И, словно их отныне связал невидимый пакт, девочка вкладывает ладошку Лене в руку. Та же в волнении читает открытое ей имя, которое перекликается с ее собственным: Л-А-Л-И-Т-А. Вот как, значит, зовут ее маленького ангела-хранителя.
Часть вторая. Школа надежды
Глава 8
Этот сон возвращается каждую ночь, заставляя ее внезапно просыпаться. Несколько мгновений Лена остается как бы в подвешенном состоянии, балансируя между сном и бодрствованием, между двумя мирами, двумя жизнями: прежней и нынешней.
В этом промежутке, где реальность и сон соперничают за обладание ею, она ощущает себя все еще там, в школе, рядом с Франсуа. У нее возникает мимолетное впечатление, что нужно совсем немного, чтобы изменить порядок вещей и вернуться в ту жизнь. Но увы, наступает день, а с ним и печальная очевидность: у фильма, который прокручивается у нее перед глазами, нет счастливого конца. Нет спасения. Нет выхода.
В течение дня Лена удерживает своих демонов на расстоянии, но в темноте они появляются снова, хватают ее и возвращают в тот июльский день. Она проживает каждый миг той драмы, словно ее обостренные чувства зафиксировали тогда каждый кадр, каждый запах, каждый звук и теперь воспроизводят их без изменений, с ужасающей точностью, которую не могут притупить ни время, ни расстояние. На рассвете у нее возникает искушение залезть опять под простыню и так под ней и остаться. И только перспектива новой встречи с Лалитой и Прити дает ей силу подняться.
Каждый день она ходит на пляж, а два раза в неделю ездит в гараж – давать уроки английского. Мало-помалу она осваивается в деревне. Местные жители тоже привыкают к ее перемещениям; они считают ее «своей чужестранкой», а ей этот статус даже нравится. Он дает ей мелкие преимущества, например, пить масалу в неограниченных количествах. С особенным любопытством к ней относятся дети. Иногда они подбегают к ней ватагой, а самый бойкий начинает разговор. Лена охотно вступает в игру. За неимением общего языка, разговор ограничивается тем, что все называют свои имена, после чего компания рассыпается в стороны, как стайка вспугнутых воробьев.
Прити никогда не задает ей вопросов. Она не спрашивает ее ни о том, что она тут делает за тысячи километров от родного дома, ни о том, что с ней произошло. Лена благодарна ей за такую деликатность. Каждый вечер, когда стемнеет, молодая женщина выдвигает чарпой и заваривает чай. Они предаются этой церемонии в полном безмолвии, которое, возможно, заменяет им дружескую болтовню. Лена наслаждается этим моментом: как будто после пережитого ужаса к ней возвращается немного утраченного времени, немного душевного тепла.
Как-то вечером она замечает в глубине гаража висящую на стене фотографию – единственное украшение среди минималистичного убранства. Женщина лет тридцати, скрестив на груди руки, смотрит в объектив. Она не улыбается, в ее лице читается смесь решимости и вызова, и ее поза только подчеркивает это выражение. Она чуть старше Прити и могла бы быть ее сестрой или одной из подруг. Заметив заинтересованный взгляд Лены, Прити нарушает молчание. «Это Уша Вишвакарма, – поясняет она, – основательница Red Brigade». Встреча с ней изменила всю ее жизнь.
Уша, как по-свойски называет ее Прити, родилась в бедном пригороде Лакхнау и в возрасте восемнадцати лет подверглась попытке изнасилования. Видя вокруг ужасающее количество случаев сексуального насилия и почти полное отсутствие реакции на это со стороны полиции и властей, она решила собрать группу волонтеров, которые будут обеспечивать безопасность женщин в ее квартале. Так родилась первая Red Brigade. Команда, состоявшая только из женщин, стала заниматься боевыми искусствами и патрулировать улицы – днем и ночью, вмешиваясь в случаях сексуальных домогательств или открытого насилия над девушками, которые им встречались. Довольно скоро Уша поняла, что традиционные боевые искусства не всегда эффективны при отражении нападения, об этом говорили и многие свидетельства из тех, которые она собирала. Тогда она решила разработать собственную технику, которая получила название нишастракала (буквально «бой без оружия»). В основе этой техники лежат два десятка приемов, позволяющих меньше чем за двадцать секунд нейтрализовать самого настырного насильника. Уша привлекла на свою сторону несколько сочувствующих мужчин, с помощью которых ей удалось протестировать и усовершенствовать свою методику.
Известность бригады росла и вскоре вышла за пределы квартала, у нее появились последователи в соседних городах. Там и сям формировались новые группы. В конце концов движение охватило всю страну. Если поначалу Ушу критиковали и осмеивали, в том числе и в ее семье, то сегодня ее деятельность признается и одобряется всеми. О ней говорят по радио, по телевидению, в газетах, ставят ее в пример, восхваляют силу ее характера, ее несгибаемость. Она, которую называют не иначе как «львица», «воительница», стала символом, образцом для подражания для всех женщин, не желающих смиряться и готовых к борьбе против угнетения и насилия.
За десять лет Уша обучила искусству самообороны сто пятьдесят тысяч девушек, но останавливаться на этом она не собирается. «Я буду продолжать борьбу, пока женщины не смогут ходить по улицам в полной безопасности», – повторяет она, рассылая петиции, организуя марши протеста, устраивая кампании в общественных местах, школах, университетах. Ее энергия неисчерпаема, а борьба, к сожалению, по-прежнему не теряет актуальности.
Прити может говорить об Уше без конца. В ее глазах сверкает восхищение этой молодой женщиной, которой удалось преобразовать свой шок от давнишнего нападения во всенародное движение и мобилизовать всю страну. Она говорит, что ее переполняет гордость от того, что она одевается как Уша, устраивает манифестации в ее честь, как и она, вербует в бригаду деревенских девушек.
Хотя Прити и призывает других говорить, рассказывать, как они стали жертвами тех или иных злоупотреблений, о своем личном опыте она не распространяется. Упоминает только того злобного соседа, с которым судьба свела ее в день ее тринадцатилетия. Признается, что ей было больно, стыдно… А еще страшно – когда родители, желая восстановить честь семьи, захотели выдать ее замуж за изнасиловавшего ее человека. Этого предательства она им не простила. Гнусность сделки, на которую они ее толкали, настолько ее возмутила, что она сбежала из дома. И поклялась себе, что ничего подобного с ней больше не случится. Она ушла ночью с одним жалким узелком, оставив дом и всех, кого любила, – братьев, сестер, друзей. Оказавшись на дороге в полном одиночестве, она испытала и страх, и голод, и холод. Очень быстро поняла она свою незащищенность: здесь девушки – добыча. И сегодня ее еще бросает в дрожь при мысли о том, что могло с ней случиться. Повсюду в стране тысячи девочек похищаются секс-мафией, а затем переправляются в Бомбей, в жуткий квартал Каматипура, где самая высокая концентрация домов терпимости в мире. Там их продают, избивают, порабощают. На знаменитой Фолкленд-роуд нередко можно увидеть двенадцатилетних девочек, помещенных в клетки: чем моложе товар, тем он дороже и тем более востребован. Они не получают жалованья, работают, как на конвейере, днем и ночью, годами напролет, в антисанитарных условиях, чтобы возместить цену, которую заплатила за них хозяйка притона, где они живут в заточении. Сексуальное рабство в сочетании с ужасным обращением, и на все это государство смотрит сквозь пальцы. «Рай для мужчин» – так иногда н