В возрасте пятидесяти пяти лет Джейкоб удалился от дел. Деньги, однако, продолжали течь на его счета: это были доходы от угольных шахт, железных рудников, нефтяных промыслов, железных дорог, заводов, корпораций. За три миллиона долларов Джейкоб приобрел дворец на углу Шестой авеню в нашем Новом Багдаде и почувствовал себя настоящим Гаруном ар-Рашидом[43].
Когда человек до того разбогател, что из мясной лавки ему присылают именно тот кусок мяса, какой был заказан, он начинает задумываться о спасении души – то есть соотносить размеры верблюда, разгуливающего в вольере зоологического сада, с игольным ушком. А ведь Библия недаром упоминает это животное в связи с шансами богачей протиснуться в Царствие Небесное! И Спраггинс принял решение встать на путь широкой благотворительности.
Первым делом он велел секретарю послать Всеобщей благотворительной ассоциации чек на миллион долларов. Ассоциация своевременно уведомила отправителя о получении его чека. Затем Джейкоб отыскал самый богатый и старый колледж и пожертвовал ему двести тысяч долларов на оборудование кабинетов и лабораторий. В колледже эти деньги употребили на устройство оборудованных по последнему слову науки туалетов, однако жертвователь не усмотрел в этом заметной разницы. Ученый совет, собравшись, постановил: просить мистера Спраггинса прибыть лично, чтобы принять от колледжа почетный диплом бакалавра.
Накануне того дня, когда Джейкобу предстояло облечься в мантию ученого мужа, он прогуливался по территории колледжа. Мимо, беседуя, прошли двое профессоров, и их звучные голоса, натренированные в аудиториях, случайно достигли его слуха.
– Смотрите-ка, вот он идет, – сказал один из профессоров, – этот кровожадный пират индустрии, вздумавший прикупить у нас лекарство от бессонницы. Завтра он получит свой липовый диплом.
– По совести говоря, – ответил другой, пренебрегая ученой латынью, – шарахнуть бы его сейчас как следует! Ведь физиономия кирпича просит!
Таким образом, чаша с ученым напитком, купленным столь недешево, оказалась отравленной горечью. Эликсира забвения в ней не оказалось, как и пропуска в высшие небесные сферы.
В результате Джейкоб разочаровался в масштабной благотворительности.
– Тех, кому делаешь добро, – решил он, – надо видеть в лицо. Поговоришь с человеком, услышишь, как горячо он тебя благодарит, – глядишь, и легче станет на сердце. А жертвовать всяким там обществам и организациям – все равно что бросать четвертаки в испорченный автомат.
И Джейкоб отправился в самые грязные трущобы, туда, где обитали самые убогие бедняки.
– Это самое то, что мне требуется, – заявил он. – Зафрахтую пару пароходов, посажу на них тысчонку бедных детишек, набью трюмы куклами, барабанами и тележками с мороженым и повезу кататься по заливу. Пусть их обдует морским ветерком, авось и с тех денег, будь они неладны, которые сами сыплются ко мне в карман, сдует малость грязи. А то я уже не успеваю придумывать, куда бы их сплавить!..
Не тут-то было. Вероятно, Джейкоб где-то сболтнул о своих благотворительных намерениях, потому что перед ним внезапно возник дюжий верзила с бритой физиономией, зацепил Спраггинса согнутым пальцем за пояс и затолкал его в угол между будкой цирюльника и урной для мусора. Речь его была такой гладкой и вежливой, будто каждое слово затянуто в лайковые перчатки, но явственно чувствовалось, что под мягкой лайкой прячется увесистый кулак.
Из сказанного верзилой выяснилось, что данный квартал состоит в ведении некоего Майка О’Грэди, и только Майк утирает здесь слезы сиротам, а ежели требуется устроить пикник или раздачу воздушных шаров, то делается это исключительно на средства Майка, и посторонним сюда соваться незачем. Так что не стоит садиться за чужой стол, и тогда вам не поднесут закуску, которая не придется вам по вкусу. Здешний люд для Майка – свои, и всяких там социологов, миллионеров, исправителей нравов и прочей шантрапы он сюда ни за что не допустит.
В общем, стало совершенно ясно, что этот участок нивы благотворительности уже застолбили без него. И калиф Спраггинс перестал тревожить народ в Ист-Сайде. Чтобы избавиться от излишков неудержимо растущего капитала, он удвоил пожертвования благотворительным обществам, преподнес Союзу христианской молодежи коллекцию бабочек стоимостью в десять тысяч долларов и отправил голодающим в Китае столь внушительный чек, что на него можно было бы вставить всем изваяниям Будды глаза из изумрудов и зубы с бриллиантовыми пломбами.
Увы – ни одно из этих добрых дел не принесло покоя сердцу калифа. Даже попытки обратить свои благодеяния на личности ни к чему не привели. Он раздавал коридорным и официантам по десять и двадцать долларов чаевых, но те только потешались над ним, тогда как от других с почтением и благодарностью принимали вознаграждение, действительно соразмерное их услугам. Он отыскал неизвестную, но талантливую и честолюбивую молодую актрису и купил ей главную роль в новой комедии. Но вместо блистательного взлета новой звезды юная особа затеяла против него судебный процесс, обвинив калифа в неприличных домогательствах. Только полное отсутствие улик не позволило ей облегчить карман своего благодетеля на сотню-другую тысяч.
А тем временем капитал Спраггинса продолжал расти, и «лихорадка игольного ушка» – недуг терзаемых совестью богачей – не выпускала его из своих цепких лап.
Вместе с нашим калифом в особняке за три миллиона долларов проживала его сестра Генриетта, в прошлом повариха в забегаловке для горняков в Кокстауне, где подавали обеды из двух блюд за двадцать пять центов. Теперь же эта особа, если бы ей довелось здороваться с министром промышленности, подала б ему разве что два пальца. Кроме того, со Спраггинсом жила и его девятнадцатилетняя дочь мисс Селия, только что вернувшаяся из пансиона, где квалифицированные педагоги обучили ее читать меню во французских ресторанах и придали прочий необходимый для светской жизни лоск.
Вообще-то, мисс Селия и есть героиня нашего рассказа. Девушка имела приятную наружность, хотя и была несколько долговязой, бледноватой и застенчивой. В то же время глаза ее постоянно сияли, а с губ не сходила улыбка. От отца она унаследовала пристрастие к самой простой еде, свободным платьям и общению с представителями низших классов. Молодость и крепкое здоровье помогали ей легко нести бремя богатства. Рот ее был вечно набит грошовыми мятными леденцами, к тому же Селия отлично умела насвистывать матросские танцы.
Однажды утром девушка выглянула в окно и подарила свое сердце юному возчику из соседней зеленной лавки. Молодой человек не заметил драгоценного подарка, потому что как раз был занят своей лошадью, которая не желала стоять смирно, пока он извлекал из фургона корзины со свежими яйцами.
Молодой человек из зеленной лавки был строен, широкоплеч и отличался свободой и непринужденностью движений. Серая велосипедная кепка, сдвинутая на затылок, чудом держалась на его белокурых вьющихся волосах, а на лице лежал золотистый загар. Когда же он брал в руки кнут, то невольно вспоминались самые выдающиеся фехтовальщики, демонстрирующие высший класс своего искусства.
Поставщики провизии попадали в особняк Спраггинсов через задние двери со стороны кухни. Фургон юного зеленщика подкатывал туда ровно в десять утра. Три дня подряд Селия следила из окна за молодым возчиком и лишь после этого поделилась своей тайной с Аннет.
Аннет Мак-Коркл, вторая горничная Спраггинсов, заслуживает отдельного упоминания. Эта особа в неимоверных количествах поглощала дамские романы, которые охапками брала в публичной библиотеке. Кроме того, она была верной наперсницей Селии и неизменной участницей всех ее затей.
– Ах-ах, как это мелодраматично! – воскликнула Аннет. – Ну прямо для сцены! Вы, наследница миллионов, и влюбились с первого взгляда! Он в самом деле очень славный и не похож на возчика. И вовсе не донжуан, какими обыкновенно бывают возчики, во всяком случае, на меня он ни разу не обратил внимания.
– А на меня обратит, – твердо заявила Селия.
– Конечно, богатство и все такое… – не без язвительности начала было Аннет.
– Положим, не такая уж ты и красотка, – простодушно улыбаясь, прервала ее Селия. – Да и меня красавицей не назовешь. Но хороша я или дурна, а влюбится он не в мои доллары, а в меня, это я тебе гарантирую. Ну-ка, одолжи мне один из твоих передников и наколку.
– Ах, я, кажется, понимаю! – воскликнула Аннет. – Это просто прелестно! Совсем как в «Злоключениях пуговичника». Готова биться об заклад, что он окажется переодетым графом!
Вдоль задней стены особняка тянулась длинная застекленная галерея, и по этой галерее каждый день молодой возчик поднимал свой товар в кухню. Как-то раз по пути ему попалась навстречу девушка в переднике и крахмальной наколке. У нее были блестящие глаза, бледноватые щеки и прелестный смеющийся рот. Но поскольку зеленщик в эту минуту был нагружен корзиной с ранним салатом и помидорами, а в другой руке имел три пучка спаржи и шесть банок с первосортными маслинами, то он только мельком отметил, что вот, должно быть, одна из здешних горничных.
Когда он возвращался, девушка была еще в галерее, а приблизившись, зеленщик услышал, что она насвистывает «Рыбацкий танец», да так звонко и чисто, что ей позавидовала бы любая флейта-пикколо.
Парень остановился и сбил на затылок свою кепку так, что она едва не свалилась вовсе.
– Вот это ловко, малышка! – воскликнул он.
– Меня зовут Селия, с вашего позволения, – отвечала свистунья, сопровождая свои слова ослепительной белозубой улыбкой.
– Очень приятно. А меня Томас Маклеод. Вы тут работаете?
– Я… я младшая горничная, убираю гостиные.
– А скажите, знакомы ли вам «Каскады»?
– Нет, – ответила Селия. – Откуда? У нас совсем нет знакомых. Мы слишком быстро разбога… я хочу сказать, мистер Спраггинс слишком быстро разбогател.
– Ну, ничего, я вас познакомлю, – сказал Томас Маклеод. – Это шотландский танец, двоюродный брат вашего рыбацкого.