— Переделать и мне на подпись. Сегодня же опубликуем. Да, еще надо сходить к князю Львову и подписать у него.
— Будет сделано, — отозвался Владимир и исчез, вернувшись через полчаса с отредактированным указом. Подписав его, Керенский наконец-то смог заняться принесённым Сомовым списком арестованных. А он оказался весьма интересен.
Тут были бывшие царские министры, генералы жандармерии и охранки, морские и армейские офицеры. В отдельном списке состояли морские офицеры, арестованные в Кронштадте. Здесь была проблема. Кронштадтский совет не собирался никому отдавать своих арестованных, а с матросами ссориться пока не хотелось. Вообще, что там творилось, было не совсем непонятно. На будущее, Керенскому до зарезу нужен был русский адмирал, озлобленный до крайности и ненавидящий революционеров. Только с таким можно было решить проблему Кронштадта.
В череде незнакомых ему фамилий, большинство из которых были в невысоком звании, он всё-таки смог увидеть фамилию вице-адмирала. Напротив его имени стояла информация о том, что он принимал участие в подавлении восстания матросов в 1905 году в Гельсингфорсе. Это был вице-адмирал Александр Парфёнович Курош.
От него Алекс Керенский перешёл к другим лицам, и взгляд тут же зацепился за новую фамилию — Глобачёв Константин Иванович, начальник Петроградского охранного отделения Департамента полиции Министерства внутренних дел, генерал-майор. С этим человеком определённо нужно было побеседовать. Находился он под арестом в Трубецком бастионе Петропавловской крепости.
Следующим оказался полковник Васильев Владимир Львович, начальник особого отдела Департамента полиции. Были ещё и другие лица, которые могли оказаться полезными. В конце списка проходили весьма примечательные люди. Одним из таких персон оказался лидер одной из партий черносотенцев Дубровин Александр Иванович, лидер «Союза русского народа» и Николай Максимович Юскевич-Красковский, лидер боевой дружины черносотенцев. И с тем, и с другим следовало побеседовать, пока они живы.
Перед самым уходом Керенского в его кабинет буквально ворвался министр торговли и промышленности Коновалов.
— Саша, ты знаешь, князь Львов только что подписал указ о твоём назначении министром внутренних дел. Поздравляю тебя!
— Спасибо, Саша, — отозвался Алекс и крепко обнял своего «друга». Странно, но он действительно стал ощущать к этому наивному в политическом смысле человеку большую симпатию. Чем-то он напоминал ему Винни-пуха, только менее целеустремлённого и склонного к драматизации ситуации.
— Спасибо тебе, Александр Иванович, что вы подошли к Львову, вы очень мне помогли! Теперь у меня развязаны руки. Я сделаю всё, чтобы не выпустить бразды правления милицией и юстицией из-под контроля. Торжественно обещаю тебе это.
— Полноте, Саша, я так рад за тебя!
— Тогда, может быть, коньячку?
— А давай!
Керенский полез в стол и выудил оттуда бутылку прекрасного французского коньяка. Фуршет вышел весьма скромным из-за малого количества участников и отсутствия женщин. Коньяк десятилетней выдержки, тем не менее, оказался чудесным, а доставленный из ближайшего ресторана ужин превосходен.
Домой их развозил шофёр уже весьма подшофе. В автомобиле они без умолку разговаривали, мололи всякую чушь пьяными языками и уверяли друг друга, что всё хорошее впереди, а всё плохое осталось при царе.
Что интересно, Алекс Керенский всё это воспринимал вполне серьезно и ни разу не покривил душой. Он сейчас действительно верил в то, что говорил. Его душа окончательно смирилась с неизбежным, ведь тело прежнего Керенского полностью принадлежало новому подселенцу. И с этим, увы, ничего нельзя было поделать.
Можно было, конечно, устроить эксперимент и застрелиться, в надежде вернуться обратно, но что-то подсказывало ему, что это будет обыкновенным самоубийством и его душа не сможет больше вернуться в старое тело, а уж, тем более, в свою эпоху.
Грустно вздохнув, Алекс стал петь песню вместе с Коноваловым, не понимая, ни что он поёт, ни зачем он это делает. Просто он отдыхал умом. Впервые ему представилась такая возможность, и Керенский воспользовался ей на полную катушку.
Оказавшись дома, супруге пришлось изрядно помучиться, укладывая его на диван, словно маленького. Мозг совсем опьянел и отказал полностью. Александр что-то бормотал на русском, французском и немецком, умудряясь вставлять в эту мешанину даже английские слова.
Ольга Львовна героически сражалась с пьяным мужем, пользуясь тем, что была не намного меньше, но куда решительнее. Уложив мужа на диван и подоткнув его по бокам шерстяным одеялом, чтобы не свалился на пол в пьяном сне, она присела рядом, с удивлением вслушиваясь в непривычную речь. Но ничего из неё так и не смогла понять, тяжело вздохнула и прошептала сама себе:
— Нет, всё-таки сотрясение мозга было не лёгким, как сказал доктор, а тяжёлым, очень тяжёлым. Бедный Саша, сколько всего на него свалилось в одночасье, но он стал пламенным вождём революции. Все вокруг восхищаются им и даже мне достаются лучи от его народной славы.
Покачав головой, она затушила свет и отправилась спать к детям, оставив Керенского один на один со своими пьяными снами. А Алексу снилась Москва, расцвеченная яркими огнями, его гостиница, да и сама будущая столица тоже. Остро хотелось домой к ма…, нет к тому родному миру, который он навсегда потерял. Хотелось сесть в свой «Панамера» и, раскручивая обороты двигателя до критической отметки, гнать по Кутузовскому проспекту, невзирая на скоростные ограничения. А вокруг бы мелькал залитый неоновым светом фонарей ночной город, который он знал, в котором жил и который искренне любил.
Пьяные слёзы потекли по его лицу. Хорошо, что Ольга Львовна уже ушла спать, иначе она бы решилась позвонить в больницу, несмотря на ночное время, и вызвать на дом доктора. Пусть с охраной, вплоть до взвода солдат, но он был бы ей нужен. Однако женщина уже спала и не видела как плачет во сне человек, которого она считала своим мужем.
Глава 11. Похмелье
"Кто был никем, тот станет всем" — этот принцип революционного переворота, провозглашенный "Интернационалом", отредактирован жизнью: "Кто был никем, тот стал ничем".
"Peвoлюция oтpицaeт нe тoлькo личнocть, нo тaкжe и cвязь c пpoшлым, c oтцaми, oнa иcпoвeдyeт peлигию yбийcтвa, a нe вocкpeceния." Николай Бердяев
На следующее утро Алекс полностью ощутил всю тщетность бытия. Если бы это был только коньяк, то еще ничего. И голова бы не стала по ощущениям квадратной, и во рту бы кошка с целым выводком котят не гадила бы, и пить бы не хотелось, как верблюду после длительного перехода по пустыне. И вообще, зачем люди пьют?
Всё дело в том, что первая бутылка французского коньяка не оказалась последней, за ней последовал другой коньяк, более дешёвый, потом водка, водка и ещё раз водка. Последствия были, что называется, на лице. Алекс медленно поднялся с дивана, аккуратно сложил одеяло, которым был укрыт, помассировал лицо, затёкшее от тяжёлого сна, и пошёл умываться. Зайдя в ванную, он уставился на чужое отражение в зеркале.
«Ну и рожа у тебя, Шарапов», — почёсывая небритые щёки, подумал Керенский. Эти синяки под глазами, отёкшие веки и маслянисто блестевшие губы, вкупе с белыми заедами от бурно проведённого вечера, совершенно изуродовали его и так не слишком привлекательное лицо.
Пришлось принимать освежающие процедуры. Тщательно вымывшись холодной водой, Александр энергично растёр тело докрасна длинным полотенцем с изображениями китайских узоров и домиков с кривыми крышами. Взяв опасную бритву, он попытался легко и просто снять со своих щёк щетину, но не тут-то было.
До этого момента его пару раз брила жена, весьма ловко смахивая с его щёк и подбородка мыльную пену и волоски. Сейчас, чтобы не расстраивать своим видом супругу, он решил проделать эту процедуру сам. Изрезав себе всё лицо и изрядно разозлившись, он, наконец, справился с этой многотрудной задачей.
Оказывается, опасную бритву нужно особым образом зажимать в руке, и без должного опыта побриться без глубоких и длинных порезов оказалось критически невозможно. Завершив процедуру, будущий диктатор побрызгал на щёки «Тройным» одеколоном, весьма дорогим в то время и позабытым сейчас ввиду катастрофического развития парфюмерии, после чего вышел из ванны.
— Дорогая, я на службу. Время не ждёт!
— Саша, время тебя очень сильно ждёт. Машина за тобой приехала ещё два часа назад, а я не смогла тебя добудиться. Только я вышла, а ты вслед за мной встал и зашёл в ванную. Я даже не успела тебя предупредить…
Алекс мысленно пожал плечами.
— Ну, что же, дорогая, я ведь не робот, чтобы работать без отдыха.
— Робот? А кто такой робот? — удивилась Ольга Львовна.
— Это такой термин, ныне позабытый, из английского, — Алекс ругнулся про себя, досадуя, что так глупо «спалился», — в общем, означает, что я не часовой механизм, а всего лишь человек. С таким напряжением сил недолго и с ума сойти. Дорогая, сегодня мне придётся заночевать в правительстве, так что не жди. Очень много дел. Мне нужно посетить тюрьмы и Петропавловскую крепость. Боюсь, я не успею вернуться. Возможно, это будет и не один раз, но ты должна понимать: революция требует жертв! — и Керенский, быстро войдя в привычную колею, с пафосом закончил свой спич перед дражайшей супругой.
— Ага! Я так и поняла, особенно после вчерашнего.
— Нет, — поморщился Алекс, — Как раз сегодня ты и не поняла, по какому поводу я пил с Коноваловым. Дело в том, что вчера меня назначили ещё и министром внутренних дел.
— Саша, а ты справишься? — с испугом произнесла супруга.
— Конечно, даже не сомневайся. Да и потом, куда мне деваться. Власть надо собирать по прутику, чтобы потом связать из отдельных министерских постов такой веник, которым можно будет вымести весь мусор и грязь, которые накопились вокруг. Революция требует чистоты, и она её получит! — опять свалившись в пафос, убедил Керенский супругу.