— Хочу, а значит, присвою. Это будет тебе аванс, с прицелом на будущее, но работы у тебя будет…
— Я… Да, я! — воскликнул обрадованный этим известием Сомов.
— Верю. А сейчас сообрази мне горячего чаю.
— Да-да, я сейчас спущусь, возьму примус у дежурного и сделаю.
— Вот и прекрасно! Сегодня предстоит много работы и на голодный желудок как-то это неправильно будет. И раздобудь немного плюшек. Сладкого хочется.
— Сей момент! — и будущий сенатский регистратор моментально исчез из поля зрения Керенского.
Примерно через полчаса чайник вскипел, а от супруги приехала еда, переданная с поручиком Кованько. Несколько пирогов оказались заботливо завёрнуты в старую газету, но не революционную.
«Эх, хорошая ты жена», — подумал Керенский, — «Но вот не нравишься ты мне. А было бы неплохо. И дети тоже чужие, впрочем, по факту это так и было. Надо отправлять их всех в Финляндию, чтобы не мешали творить… революцию».
Неожиданно зазвенел телефон. Сняв трубку, Керенский услышал мужской голос, говоривший с сильным грузинским акцентом.
— Аллэ! Аллэ!
Что за чёрт! И здесь кавказцы? Керенскому очень сильно хотелось позлить своего нерусского собеседника, но положение министра обязывало сдерживаться. «Ки то ты?» — так и хотелось сказать неизвестному, но он сдержался, правда, с великим трудом.
— Алло, я вас слушаю!
— Аллэ! Это Чхеидзе. С кем говорю, с Керэнским?
— Да, это Керенский.
— Вах! Гамарджоба, генацвале! Мы уже тебя потеряли. Пачиму нэ заезжаешь в Совет?
— Я был там! — Алекс забыл, как зовут Чхеидзе, да и знаком с ним пока не был, от того импровизировал на ходу.
— Я знаю, что был, но не зашёл. Говорил с Родзянко и уехал. Оставил того злым, как наши матросы! Эх, генацвале! Одно дело делаем, заезжай, поговорим, многое обсудить надо.
— Хорошо, без проблем.
— Эээ, странно говоришь. Не понял я. Ты знаешь, что через три дня приезжает Плеханов?
— Нет, откуда?
— Ну вот! В Петросовете не бываешь, ничего не знаешь, совсем зазнался, министром стал! Да не одним.
— А сам ты не хочешь должность принять?
— Вах, я и так при должности. Проблем много, устал языком работать, митинги проводить. Люди идут, люди приветствуют свободу. На руках носят! Думаешь легко? Но мы, грузины, не боимся проблем. Скоро брат мой названный приедет, Церетели. Его ссылка в Сибири закончилась, и он выехал. Вслед за Плехановым будет. Вот когда Исполнительный Комитет Петросовета заработает! А ты не заходишь. Смотри, потом жалеть будешь! Смотри! — и в трубке послышались короткие гудки отбоя.
«Угу, языком он работать устал, бедолага… Ну-ну. А информация дельная, — Керенский посмотрел на календарь, где числилась дата двадцать седьмое марта, — Три дня, у меня есть ещё целых три дня. Плеханов, судя по собранным на него сведениям, один из самых старых и авторитетных марксистов. У него учился даже Ленин. Затем они разругались. Надо взять это на заметку».
И, взяв со стола большой колокольчик, принесенный Сомовым, Алекс от души в него зазвенел.
Чистый, мелодичный звук, вызванный уларами валдайской меди по серебру, пронёсся по кабинету. Находившийся в приёмной Сомов услышал его и заглянул в кабинет.
— Владимир, вызови мне автомобиль, в Петропавловскую крепость надо съездить.
— Сей момент!
Время шло. Немного позже он снова заглянул в кабинет и сказал.
— К вам титулярный советник Кирпичников Аркадий Аркадьевич, глава уголовного сыска.
— Да-да, я его жду, проси!
Про себя же Керенский подумал: «Как быстро тот собрал нужные сведения».
Через пару минут в кабинет вошёл среднего роста человек, на вид лет тридцати пяти. Коротко подстриженные тёмно-русые волосы были зачёсаны наверх, а на носу закреплены очки с круглыми стёклами.
— Начальник Петроградского сыска, титулярный советник Кирпичников Аркадий Аркадьевич, — представился вошедший человек по всей форме.
— Рад, весьма рад! — Керенский вышел из-за стола и, подойдя к начальнику сыска, протянул руку, после чего крепко пожал протянутую в ответ ладонь Кирпичникова.
— Прошу садиться. Вы принесли все запрашиваемые мною справки?
— Да, я имел такую возможность.
— Прекрасно, не соблаговолите ли вы мне их передать?
— Прошу вас! — из портфеля на стол перекочевала тонкая пачка бумаг.
— Так, так, так, — внимательно изучая принесённые бумаги, проговорил Алекс Керенский, — Сводки, сводки, сводки. Количество преступлений возросло в сотни раз, судя по бумагам.
— Да, господин министр, и это мы ещё не всё учли, по причине малочисленности личного состава.
— Ну, этого и следовало ожидать. Ведь иначе и быть не могло, после того, как революция раскрыла двери тюрем.
— Но ведь вы сами отдали приказ освободить и тех немногих преступников, которые там ещё оставались.
— Да, я имел осторожность так сделать.
— Вы имеете в виду, что имели неосторожность, — машинально поправил его Кирпичников.
— Нет, вы не ослышались, именно осторожность. Знаете ли, мы все сейчас находимся в заложниках у революционных масс. Революционные солдаты и матросы требуют свободы, а также отмены смертной казни. Мы дали им и то, и другое, так что теперь будем ждать, когда они скажут нам спасибо, либо, наоборот, заклеймят позором за это. Но из песни слов не выкинешь, и электорат получил то, что и желал. И не наша в том вина, что они несколько ошиблись и поторопились. Нам же придётся исправлять свои же ошибки.
— Вы так говорите, как будто бы не понимаете, что за этим стоят чьи-то судьбы и жизни!
Алекс Керенский холодно посмотрел в глаза начальнику уголовного сыска.
— Как не понимаю? Я, как раз, прекрасно это понимаю. А вот народ не хочет этого понимать… Когда они набрасывались на полицейских, убивали городовых и линчевали жандармов, они задумывались об этом? Насколько я знаю, в травле участвовали даже мальчишки и старухи.
Да, наверняка, у некоторых было, за что ненавидеть отдельных городовых или приставов. Я в этом не сомневаюсь. Зато теперь свобода! Свобода требует жертв! И жертвы будут! На улицах будут плакать ограбленные старухи и изнасилованные подростки.
Свобода! Свобода — это очень неприятная субстанция, и ей пользуются только те, у кого в руках сила. Ведь закона нет, а значит, нет никаких ограничивающих правил. Хочешь денег, отними у более слабого. Хочешь интимных связей? Заставь слабых женщин, или отними женщину у более слабого мужчины. Право сильного — это и есть свобода.
Единственным исключением из этого правила является лишь то, что даже физически слабый человек, будь то мужчина или женщина, если у него будет оружие, может на короткое время стать сильным. Но только на короткое! — Керенский подчеркнул эту фразу, подняв указательный палец вверх. — Или вы со мной категорически не согласны?
— Но зачем выпускать осуждённых за особо тяжкие преступления, ведь количество убийств только возрастёт? Город погрязнет в хаосе.
— Смешно! Мы и так с февральских дней в хаосе, даже вот меня краем задело. Лошадь хаоса, так бы я её назвал, собственно, и натолкнула меня на эту мысль. Я понимаю ваше возмущение и полностью поддерживаю его. Мы должны добиться порядка и защитить жизнь граждан империи. Но что мы видим? Полиция недееспособна. Она частично уничтожена, частично расформирована, а оставшаяся её часть полностью деморализована. Милиция не справляется. Таковы факты, а что вы думаете по этому поводу?
— Я думаю, что, выпустив из тюрем убийц, вы и сами стали соучастником их преступлений, — резко бросил ему в лицо Кирпичников.
Алекс Кей только усмехнулся. Самые главные преступления будут ещё впереди. И не ему их совершать. Вслух же он сказал:
— Возможно! Но, пусть лучше я стану соучастником одного преступления, чем стану равнодушным наблюдателем сотен и тысяч других. Не вам меня упрекать. Для того, чтобы вылечить фурункул, его надо вскрыть, и пусть вонючий и отвратительный гной зальёт ваши руки, но вырезав его, вы спасёте больного, а не благополучно отправите его к праотцам.
От эмоциональной отповеди разозлившийся Кирпичников быстро сник и уставился равнодушным взглядом в стол. Видно было, что этот человек смертельно устал. Выдержав паузу, он заговорил, по-прежнему упорно глядя на блестящую столешницу:
— У меня очень мало людей, меньше ста человек на весь Петроград, и все они боятся. Каждый день их жизнь подвергается опасности. Я был в Париже, у них штат — тысяча двести человек. А у нас — сто!
— Хорошо. Значит, вы не знаете, что надо делать?
— Я знаю, но…
— Ладно. Сегодня я дам распоряжение министерству, а завтра выйдет приказ о расформировании гражданской милиции и создания новой, на её основе. Как она будет называться, я ещё не представляю, но одно могу сказать точно: ваше подразделение будет сформировано заново. Оно будет создано на основе всех ваших оставшихся в живых людей.
Можете привлекать тех, кто сейчас прячется. Пусть они меняются. Сбреют усы, сбреют бороды, наденут гражданскую одежду. В общем, что угодно. А лучше, получите с военных складов солдатскую форму, сделайте себе чёрный шеврон с тремя буквами слитно: «ПУР» и пришейте его всем своим сотрудникам на рукав.
С сегодняшнего дня вы будете называться Петроградским уголовным розыском. Людей можете набирать отовсюду: из милиции, из студентов, из солдат, из извозчиков, да хоть из дворников. Главное — обучайте их. Пусть один ваш опытный сотрудник берёт с собой стажёрами пятерых новобранцев и натаскивает их на поиск и задержание преступников.
Я обращусь с просьбой к военному министру, чтобы вам выделили оружие для скрытого ношения. И получите несколько штук ручных пулемётов у военных. Не помню, как они называются. На вид они похожи на длинную трубу, на ней пулемётный диск. Сделайте себе группу оперативного реагирования, из числа самых подготовленных. При проведении особо тяжёлых операций вам это здорово поможет.
— Вы собрались объявить войну преступникам? — удивлённо спросил Кирпичников. — Но как же отмена смертной казни?