Тан, сука!
Еще пара — на прикрытии, но наконец-то я до него добрался. Вдоводел хлестнул, подсекая ногу… И был сбит щитом дружинника.
Это стоило дружиннику руки. Но зато тан получил возможность выигрышной атаки и немедленно ею воспользовался: со всей дури рубанул меня сверху. Это ему запросто. Мужик — под метр девяносто. Мой щит развалился. Что для такого молодецкого удара пара сантиметров дерева и кожи, рука враз онемела, но вот следующий удар, которым тан, похоже, вознамерился разрубить меня пополам, цели не достиг. Его принял на щит Хагстайн, который был с таном — в одном весе…
И тут, совершенно неожиданно для меня (и для тана тоже), на главного англичанина сверху напрыгнул голый человек, накинул тану на шею связанные руки и потянул изо всех сил. На шее у тана был кольчужный ворот под самый подбородок, так что задушить его было проблематично. Но, главное, он отвлекся…
И Вдоводел, со скрежетом проткнув доспех, вошел ему в живот. Дожать, провернуть — и клинок свободен… Жаль, голого викинга убили. Вижу здоровенную рану у него на шее. Но всё же это лучше, чем быть заживо освежеванным.
Я обнаружил, что вокруг стало намного свободнее. И увидел, как какой-то дядька пытается собрать из уцелевших дружинников, а их еще оставалось не меньше двух десятков, нечто организованное.
Бац! — И дядька валится со стрелой в шее. Но дело он свое уже сделал. Построились, мо́лодцы. Надо бить, пока они не сообразили, как нас мало. Стюрмир? Где же он?
— Стюрмир!
Появился, встал на место, отирая кровь с топора. Меч уже где-то посеял… И поперек щеки — здоровенный кровоточащий разрез. Но — готов к бою.
О, черт! Они пошли! Плотным строем, с копьями наперевес…
Мои стрелки, не скрываясь, били по англичанам, но плотный строй, прикрытый с флангов, малоуязвим что сверху, что с фронта, а стрелки сидели на высотках. Мой просчет.
Страшный грохот. Щиты ударились о щиты, и нас отбросили назад. Я срубил наконечник копья и с трудом удержался от желания: покинуть строй и начать самостоятельный танец. Нельзя. Нельзя рвать строй! Они прут в две шеренги. Копья работают и у тех и у других. Мы можем только защищаться. А еще я вижу боковым зрением, как нас охватывают с флангов… Наш клин уже расплющен до одной шеренги.
И нас слишком мало, чтобы предотвратить охват…
И тут приходит помощь. И помощь эта с яростным ревом обрушивается на спины англичан. Гримар со товарищи. Они — без брони, без шлемов, босиком, но ярость их беспредельна. Хотя, как выяснилось позже, им хватило ума не бросаться в бой с голыми руками — похватали оружие убитых. Разъяренный Гримар — это страшно. По себе знаю. А с ним еще с десяток таких же озверевших корешей.
Расклад мгновенно меняется. Теперь англичане пытаются как-то выстроить круговую оборону, но они безнадежно опоздали. Минута, не больше — и поле боя остается за нами.
— Ульф! Брат! Как я рад, что не убил тебя тогда! — восклицает Гримар, стискивая меня так, что аж ребра хрустят. Потом оглядывается и спрашивает обеспокоенно: — А где Медвежонок?
Глава двадцать втораяДобрый хёвдинг Ульф Черноголовый
Что я категорически запретил Гримару и его парням: резать крестьян.
— С воинами можете делать что хотите, а землепашцев не трогайте!
— Почему? — спросил Гримар.
Он не оспаривал — ему было просто интересно.
— Я не убиваю овец, которых намерен стричь.
— Как скажешь, хёвдинг, — удовлетворился ответом Гримар.
Попроси я его сейчас со скалы спрыгнуть, он бы спрыгнул. Короткая Шея и его восемь оставшихся в живых хирдманов были должны мне жизни. Они даже на добычу не претендовали: сразу заявили, что всё — наше. Попросили разрешения забрать собственное оружие и доспехи, которые нашлись среди имущества тана. Я разрешил, естественно.
Бывшие пленники очень переживали, что английский ярл не угодил к ним в руки живым. Утешились не успевшими удрать дружинниками. Этих замучили самым лютым образом.
Но простой люд не тронули. Мое слово — закон.
А у меня были потери. Погиб Осхиль Пузо. Зря я на него наезжал. Норег проявил себя настоящим героем: в одиночку отбивался от двух дружинников, пока Каппи освобождал пленных. А убил его какой-то ополченец, всадив копье в шею.
К счастью, к этому времени Гримар и еще несколько норегов уже избавились от колодок и вылезли наружу. Одного пленного убили, но остальные прикончили англичан и уже через минуту, всей командой, вооружившись, примчались нам на помощь.
Тяжелую рану получил Грендель. Я чувствовал свою вину. Рано парню было в настоящую рубку. Да еще — в такую. Очень много было легких ранений. Кому-то порезали руку, кому-то — ногу. Стюрмиру развалили физиономию. Юсуфу ткнули копьем в живот, но защитила кольчуга, так что получился приличный кровоподтек и дырочка глубиной в сантиметр.
Гримар и его бойцы тоже были не в идеальном состоянии. Двое серьезно ранены. Но всё равно это была блестящая победа, и я не без гордости приписывал ее моей командирской доблести. Норманы тоже считали, что я молодец. Но не потому, что хороший тактик, а потому, что удачлив безмерно. И столь же безмерно самонадеян. Напасть этаким мелким отрядом на полноценную дружину английского ярла — это надо быть абсолютно уверенным в расположении богов. Есть оно — можно хоть втроем против сотни драться. Нет — никакая стратегия не поможет. Даже если противник слова доброго не стоит. Развяжется шнурок, попадет нога в нору или еще какая подлянка случится… И ты — покойник. И люди твои — аналогично.
Вечером я принимал в хирд новых бойцов. Гренделя Улитку, Хавура Хакинсона по прозвищу Младший и Каппи Кольгримсона с детским прозвищем Обжора. Три новых дренга. Хавур вообще показал себя молодцом. Рубился как настоящий дренг.
Потом мы устроили пир, а на пиру ко мне подошел Гримар и спросил, могут ли они с товарищами стать моими хирдманами до той поры, пока мы не воссоединимся с главными силами?
— Что за вопрос? — удивился я. — Неужели я вас тут брошу?
Попировали, потешились, повеселились… А с утречка настало время приниматься за работу. А какая работа у нас, северных разбойников? Ясно какая. Грабить.
И в этом неблагородном деле я решил воспользоваться опытом старших товарищей. В частности, Хрёрека. Суть его методики заключалась в следующем: если тебе влом выпытывать у местных, где они прячут денежки, сделай им предложение, от которого они не смогут отказаться.
Так что я призвал к себе местного старосту, седого пройдоху с морщинистым лицом и хитрыми глазками, и предложил ему внести в фонд помощи голодающим северным убийцам четыре фунта серебра.
Нельзя сказать, что мне были нужны эти деньги. Зато мне был важен авторитет. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из моих корыстных спутников затаил в душе недовольство: мол, могли снять еще малость шерстки с этих английских овец — и не сняли.
Староста пытался меня усовестить: дескать, мы и так обобрали их до нитки. Не то что серебра — даже зернышка не осталось. Насчет зернышек, может, и не соврал. Мы выгребли почти все, да и оставалось — чуть. Главное зерно сейчас наливалось в колосьях. А вот имущество имелось. Как-никак, они втихую ободрали драккар, разбившийся о скалы. И что-то мне подсказывает: увлеченный живодерством тан не успел их раскулачить.
— Погляди туда, — предложил я старосте, развернув в сторону обсиженных мухами останков, привязанных к столбам. — Хочешь, чтобы с твоей семьей такое случилось?
Староста побелел. Поверил. А почему б ему и не поверить? Я же, считай, воплощенное Зло. Так кричал их священник, когда мы выносили церковное имущество. Громко кричал… Пока не получил дубцом по макушке. Теперь лежит, мается сотрясением мозгов и ругается уже шепотом.
— Не жмись! — усмехнулся я. — Тебе зато остается вся танова конюшня.
— Я должен отдать их второму сыну тана! — заявил староста.
— А почему — второму?
— Потому что первый — вон там, — староста показал в сторону кольев с жертвами датского гнева.
О как! Недоработка. Надо было раньше сказать: глядишь, и спас бы парня. За выкуп, разумеется.
— Так ты всё и отдал! — ухмыльнулся я. — Полно врать! Давай суетись! Время у тебя — до темноты. И даже не думай удрать: тогда мы убьем всех.
Поставив старосте задачу, я вернулся к своим. Все, за исключением трех дозорных, собрались вокруг двух огромных котлов. Один — с элем, второй — с кашей напополам с мясом. Кониной, к сожалению.
Пустили в расход раненую лошадь. Конину не люблю. Жилистая, жесткая, еще и припахивает. Это викингам всё равно: с их челюстями и желудками, а я люблю тонкую пищу. Вон она, кстати, бегает.
Я ухватил за лапку мелкого черного поросенка и сунул одной из прислуживавших девок.
— Зажарь для меня.
Потом поглядел на уплетающего варево Стюрмира и спросил:
— Что раненые?
— Всех увезли на корабль, — сообщил тот, продолжая жевать. Жуткая рана на роже была аккуратно зашита (видно, громила всё-таки показался отцу Бернару) и, казалось, не создавала ему никаких проблем. — Туда же и припасы свезли, и дюжину девок получше.
— Девки-то зачем? — поморщился я.
Все разом заржали.
— Мы знаем, что делать с девками! — пробасил один из команды Хрогнира. — Можем поучить, если хочешь!
— Ты лучше поучись, как у англов в клетке не оказаться! — отрезал я, и хохмач мигом заткнулся.
А котел-то с элем уже наполовину пуст. А рядом ждет еще одна бочка. Когда эта братия наберется, боюсь, мне с ними уже не совладать.
— Ждем до темноты, — сообщил я. — Потом все грузимся и уходим.
— Хёвдинг! — раздался дружный возмущенный вопль. — Зачем?
Ребятишки предвкушали еще одну веселую ночь — и вдруг такой облом.
— Гримар, — вкрадчиво проговорил я. — Помнишь, ты мне что-то обещал?
Чуток покоцанное жало человека-тарана повернулось ко мне вместе со всем бочкообразным туловищем.
— Чё?
— Десять марок, — напомнил я.
Скошенный лоб пошел морщинами, потом они разгладились: вспомнил.