, а вообще, просто о любви, — нет.
— Как вы думаете, почему так получилось? — озадачился Кутузов, с которым давно никто не говорил ни о какой любви. Он сам справлялся с любовью к себе.
— Думаю, это уродства глобальной цивилизации. Рудименты мужественности сохранились осколочно.
— А подробнее?
— Да ну вас, ещё расстроитесь! А у вас и без цивилизации с утра не сахарно.
— Пожалуйста, откройте мне подробности, — с неожиданно требовательными нотками попросил Кутузов.
— Ладно, — согласилась девушка. — Нам, правда, осталось полкилометра, но я успею. Внимайте. Мужчина-воин собирается на войну. Предположим, во времена монгольского нашествия. Он что, бросается к её губам, тискает за все места и жарко приговаривает «Жди меня!», обещает любить вечно, а жена в ответ валяется в ногах и тоже вопит про любовь? Никогда. Я просто уверена, что древние воины, которые не кнопки нажимали, а вели телесную, контактную войну, с оружием в руках в прямом смысле, они вряд ли нуждались в охах и ахах. Жена так встречала его после битвы, что ему не требовались доказательства любви, поскольку любовь сотворялась деятельно. А у нас теперь — вон плакатик висит: холёная дамочка с протянутой рукой говорит кому-то: «Любишь? Докажи!» И это, между прочим, реклама ювелирных изделий. За что она требует у него золота? Что она продаёт? Любовь? А что это? А это, уважаемый профессор, именно то, что он в силах понять. Ну подумайте сами: ведь не будешь провожать мужа утром в офис, как на войну, ботинки ему чистить словно латы. Он ведь куда идёт? Перед шефом прогибаться, обедать по часам, по-английски болтать, и всё это — путь к успеху! Смех, а не успех! И тем более — не путь! И жена это знает, и все её внутренности просто трясутся от потаённого хохота. Всё, приехали, — закруглила она неожиданно.
Профессор заслушался и почти забыл горе. Он готов был послушать ещё, но какими словами говорят это молодым девушкам? Она, к счастью, была умница.
— Вы туда надолго? — догадавшись, спросила водительница. — Меня зовут Аня. Возьмите визитку. Если понадоблюсь, позвоните, я всё равно по городу кручусь. Может, нам и обратно по дороге.
Оставшись на тротуаре в полном и звенящем одиночестве, Кутузов с отчаянным взрывом чувства вспомнил о своей беде, но теперь что-то смягчало ход ржавого надфиля по сердцу. Конечно, девушка, но и ещё что-то. Конечно, её необычные, неожиданные речи, — но и ещё что-то. Конечно, не следует придавать значения случайностям.
Глава 11
Не солнце, всех не обогреешь. Совсякогопокрохе—голодномупироги.Хотьнескладно,дабольножалостно.Отэтихболестейнетмазей.Алмазалмазомрежется,ворворомгубится
Главный редактор сказал мне, что группа слушателей радио написала на меня хозяину. Основа трепетно здоровая — улучшение работы любимой радиостанции. Требования пока самые простые, очевидные: обратить внимание на мою подрывную деятельность, особенно в последние полгода.
В нашем коллективе всегда готовы к осенне-весенним обострениям у группы бдительных граждан, готовых покарать. Страна, пережившая кухаркино счастье, впитавшая лексику бдительности, одёргивания и проработок, не могла ж она сразу выздороветь. Кадры-то живы, хотят решать. Мы всей редакцией читаем это межсезоньё по кругу, подмечая особо тонкие мысли, находки, пожелания. Например, открыли определение «обокуджавевшая». Это ругательство.
На сей раз — март уже в зените, пора! — прислали, как всегда, но за одним царапающим исключением: донос был подписан группой «представителей православной общественности». Меня уличали в двуличии: днём на «Патриоте», а по ночам-де веду неприличные шоу в эротических клубах. Хуже того, подрабатываю в жёлтой прессе, пописывая крайне безнравственные рассказики.
Мы посмотрели друг на друга — главный и я. Семь лет назад мы вместе с грохотом прошли через увольнение с другой радиостанции, «Совесть», за несоответствие коммунистическим идеалам и выраженную религиозность. Пикантность прошлого сюжета была в том, что не соответствовали мы в 1999 году, когда коммунистические парадигмы давно уж перешли в частные руки, офакультативились наряду со множеством иных парадигм, идеологий, программ и движений. Некое красное лицо внезапно купило «Совесть», объявило себя самым чистым коммунистом и в конце концов, представив пачку писем от «представителей слушательской общественности», выселило нас без выходного пособия за ворота.
Сказано Пушкиным: шли годы. На некоммунистическом радио «Патриот», под владычеством абсолютно другого спонсора, приглашённого на власть за его богобоязненное поведение, мы вновь попадаем на те же поразительные гвозди. Чуден и Днепр, и Москва, и вообще человек. Приняв решение не морочиться по этому вопросу, мы пошли чай пить.
Душа ныла: стиль доносов от новых представителей полностью совпадал со стилем старых, прокоммунистических. Мне захотелось уволиться немедленно, но главный сказал, чтобы я не сходила с ума и занялась чем-нибудь полезным. Чудесный он человек. Знает, что будет, но чаю завсегда выпьет.
Смотрю в окно: новостройки. Серые крыши мокро сияют сталью. Эти дома простоят десятилетия, обретут и утратят сотни жильцов, и наступит утро, когда у меня не будет возможности посмотреть на влажные от весеннего дождя крыши: «представители православной общественности» хотят моего исчезновения. Интересно, как они это себе представляют? Я, с протянутой рукой, христарадничаю на паперти и каюсь перед прохожими, что работала на радио? На груди картонка со справками, что не вела ночных шоу, не писала в жёлтую прессу. Или «представители» видят меня сразу и непосредственно в могиле? А дочь в приюте. Безутешного вдовца сами будут утешать? По очереди?
Мне вправду интересно: как устроена фантазия у писателя доноса? Он предвидит повороты сюжета, запускаемого им по инстанции? Он заморачивается глупостями типа развитие, композиция, кульминация? А может, ему просто нравится медленно, степенно выкладывать буквы на бумагу? Пазлы собирает? Не в те обидно забытые школьные вирши его, безусловно, писанные и никогда никому не нужные, а в символы власти, таинственно связанные с недосягаемым и неприятно живым человеком.
Он, видимо, шевелит сухими от страсти губами, проговаривая имя жертвы, а рука передвигает знаки, подёргивая за невидимую нитку, длинную-длинную, — а кукловода и не видно. Спрятался! Замолаживает?
Как славно Магиандр написал про упёртых: укроют в песочнице жука, накроют ведёрком — и вроде нет никакого жука. Маленький, а умненький. Удалось ему справиться со своими ненормальными родителями? Папу я, к счастью, никогда не видела, а вот с мамой у них точно проблема. Живёт с уродом, как она выразилась, и смертельно боится, что урод узнает, что она считает его уродом. Голубушка, да полсвета живёт именно так! И никто не бегает за журналистами — выступите по радио с объявлением: «Уродство — личное дело каждого. Все живущие с уродом, подлинным или мнимым, имеют полное право жить и впредь. Передайте привет вашим уродам: они тоже имеют право на существование. Администрация». Неужели она этого хотела от меня? До чего я докатилась в глазах общественности!
Тут и пронзила меня догадка: может, общественность, написавшая петицию владельцу радио, не такая уж и анонимная? Может, я и знаю кое-кого из представителей?..
Глава 12
В окно всего света не оглянешь.Ссобакойляжешь—сблохамивстанешь.Сбирайтесь,бесы,сатана-тоздеся!Милеевсего,ктолюбиткого
Магиандр погладил мать по волосам. Она была безжизненна, хотя кофе пила, губами шелестела, будто молилась.
— Он ударил тебя? — сурово спросил сын.
— Книга упала мне на голову, — убитым голосом прошептала мать.
— Прямо на голову, из запертого шкафа? Взмахнула крыльями, потеряв по дороге титульную доску, прилетела утром на кухню — шлёп! И лицо твоё распухло. А профессор вопит.
— Примерно так, — прошептала мать.
— А куда ключ подевался?
— Не знаю. Только предположение, страшное.
— Ещё что-то страшное? У нас тут пещера неожиданностей?
— Я случайно взяла его с собой, когда ходила к ней. В редакцию. Может, обронила там.
— А взяла-то зачем? Я уж не спрашиваю, зачем ходила в редакцию. Это я просекаю.
— Случайно взяла.
— Мам, а мам. У нас в храме батюшка прихожанам до мозолей на языке объясняет, что случайностей не бывает. Я не хочу мозолей. И вообще ты моя мать, я почитаю тебя, как положено, уважаю. А теперь скажи правду: смогла? Уговорила?
— Нет. Она боится коллектива. У них там действительно… мрачно. За нами всё время какой-то хлыщ подглядывал из-за угла и не очень-то прятался. Думаю, письмо твоё не одна она читала.
— Как ты поняла?
— Просто почувствовала. Знаешь, есть чувство. Сердцем. Боже мой, что же происходит?!
— Да тебе явно полегчало! Мам, я пойду досплю…
— Сходи в магазин, пожалуйста. У меня сердце трясётся, руки, ноги. Как вспомню, как он закричал, когда Библия на меня упала… Горюшко моё…
— Как это — упала?! Откуда?
— С полки. Ну дура я, пришла вчера, стала готовить, а книгу на место не поставила, взяла её в кухню. Сама не понимаю, как это случилось. Я в редакцию с книгой ходила: бесов отгонять… прости Господи. Ну вот, упала книга прямо на меня с кухонной полки, по темени, кофе опрокинулся, я в полёте её хвать, страницы выдрались, а отец смотрел на всё это. На работу собирался. Дальше ты знаешь.
Сын встал перед ней на колени, обнял и попросил:
— Мам, ты больше не вникай в это дело, не ходи никуда, только в храм, и всё устроится. Мне самому тошно уже, сил нет, но тебе знак был, чтобы не участвовала! Знак, понимаешь?
— А может, наоборот, чтобы крепче была? Указание?