Сегодня в Англии, сегодня повсюду в странах англоговорящего союза мы радостно празднуем, трубя в трубы и псалтерионы, с громкими криками «аллилуйя!», воскрешение Князя Жизни. Сегодня же в далеких землях, которые в бесплодном прошлом отвергали тело и кровь Подателя Жизни Вечной, это Его восстание из гроба приветствуется с радостью, подобной нашей, хотя и в других образах и под другими именами, имеющими диковинное значение и языческое звучание.
Выслушав последнюю фразу, мужчина, стоявший справа от Тристрама, сдвинул брови.
– Потому что хотя мы и называем Его Иисусом и истинным Христом, тем не менее Он – вне имен, Он выше их, поэтому восставший Христос услышит, как с радостью и верой его называют Таммузом, или Адонисом, или Аттисом, или Бальдуром, или Гайаватой, – для Него все едино, все имена – одно имя, все слова – одно слово, и все жизни – одна жизнь.
Священник замолк на некоторое время; среди паствы послышались отрывистые звуки «весеннего» кашля. Вдруг, с несообразностью, свойственной религиозному поучению, священник заорал во всю мочь: – Следовательно – не бойтесь! И в смерти мы живы!
– А-а-а-а! Это ложь и бессмыслица! – раздался крик из задних рядов. – Вы не можете вернуть к жизни мертвого, будьте вы прокляты со всеми вашими красивыми речами!
Благодарно завертелись головы; сзади началась драка, замелькали кулаки. Тристрам плохо видел, что происходит.
– Я полагаю, – невозмутимо заговорил проповедник, – что будет лучше, если тот, кто прервал меня, уйдет. Если он не уйдет добровольно, то, возможно, ему помогут выйти.
– Это абсурд! Это блудливое поклонение фальшивым богам, да простит Господь ваши черные души!
Теперь Тристрам видел того, кто кричал. Он узнал это лунообразное лицо, красное от праведного гнева.
– Мои собственные дети были принесены в жертву на алтаре того самого Ваала, которого вы почитаете за истинного Бога! – вопило это лицо. – Да простит вас Господь!
Тяжело дышащие мужчины волокли к выходу большое сопротивляющееся им тело в фермерском комбинезоне; оно покидало присутствие как и следует – спиной вперед и с больно заломленными назад руками.
– Бог простит вашу шайку, но я – никогда!
– Извините… – бормотал Тристрам, пробираясь вдоль церковной скамьи.
Кто-то попытался зажать рот ладонью уволакиваемому свояку Тристрама.
– Боф! Боф ваф накажеф! Буффе вы пуоклякы! – раздавались придушенные протестующие крики.
Шонни и его запыхавшийся эскорт были уже в дверях. Тристрам быстро прошел боковым приделом.
– Продолжим, – сказал священник и продолжил проповедь.
Глава 10
– Значит, они ее просто забрали, – полным безысходности голосом произнес Тристрам.
– … а потом мы все ждали, и ждали, и ждали, – тупо повторял Шонни, – но они не вернулись домой. А потом, на следующий день, мы узнали, что произошло… О Боже, Боже!
Он сделал из своих ладоней большое красное блюдо и, рыдая, шлепнул на него голову, как пудинг.
– Да-да, ужасно, – обронил Тристрам. – Они не сказали, куда они ее повезли? Они не говорили, что возвращаются в Лондон?
– Я сам виноват! – пробурчала спрятанная в ладонях голова Шонни. – Я доверился Богу. И все эти годы я верил в плохого Бога. Никакой хороший Бог не мог допустить того, что случилось, да простит его Бог!
– Все впустую, – вздохнул Тристрам. – И все это «турне» понапрасну.
Его рука, сжимавшая бокал, дрожала. Тристрам и Шонни сидели в маленькой распивочной, торговавшей водой, слегка разбавленной алком.
– Мейвис вела себя замечательно, – проговорил Шонни, поднимая голову. По лицу его текли слезы. – Мейвис приняла это как святая. Или как ангел… Но я никогда не стану таким, каким был раньше. Я пытался уговорить себя, что Бог, мол, знает, почему это произошло, что на все есть промысел Божий. Я даже пошел в церковь сегодня утром, готовый уподобиться Иову и славить Господа в своих несчастиях. И вдруг я прозрел. Я увидел истину в жирном лице этого священника, я понял ее, слушая его жирный голос: фальшивый бог властвует всеми ими!
Шонни тяжело вздохнул, издав странный клекочущий звук, похожий на звук перекатываемой морем гальки. Другие немногочисленные посетители – мужчины в поношенной одежде, не принимавшие участия в праздновании Пасхи, – подняли глаза от стаканов.
– У вас могут быть еще дети, – проговорил Тристрам. – У вас еще есть ваша жена, ваш дом, ваша работа, ваше здоровье. .. А что делать мне? Куда могу пойти я, к кому прилепиться?
Шонни зло уставился на Тристрама. Вокруг губ у него засохла пена, а подбородок был плохо выбрит.
– Не нужно меня поучать! – враждебно огрызнулся Шонни.
– У вас остались ваши дети, которых я охранял все эти месяцы, рискуя жизнями всех моих близких. А вы, с вашими незаконно появившимися на свет близнецами…
– Близнецами?! – Тристрам широко раскрыл глаза. – Близнецами, так вы сказали?!
– Вот этими самыми руками, – патетически произнес Шонни и продемонстрировал всем свои огромные скрюченные руки, – я произвел их на свет! А теперь я говорю: лучше бы я этого не делал. Лучше бы они родились сами собой, как маленькие дикие животные. Лучше бы я задушил их и отдал вашему фальшивому ненасытному «богу», с губ которого капает кровь и который довольно ковыряет в зубах после своей любимой анафемской еды – маленьких детей! Тогда, может быть, он оставил бы в покое моих. Тогда, может быть, он бы позволил им вернуться домой невредимыми, как обычно, и оставил бы их жить. Жить! – закричал он. – Жить! Жить! Жить!
– Я сожалею, – сочувственно произнес Тристрам. – Поймите, мне очень жаль…
Он помолчал.
– Близнецы! – удивленно проговорил Тристрам и потом жадно спросил: – Куда они поехали, что они сказали об этом? Говорили они, что возвращаются к моему брату, в Лондон?
– Да, да, да, думаю, что так оно и было. Мне кажется, они говорили что-то в этом роде. Все равно это не имеет значения. Ничто теперь не имеет значения…
Шонни без всякого удовольствия потянул из стакана.
– Весь мой мир разбился вдребезги. Мне придется строить его заново и искать Бога, в которого я смог бы верить.
– Ах, да не жалейте вы так себя! – с неожиданным раздражением воскликнул Тристрам. – Именно такие люди, как вы, создали мир, в который, как вы говорите, вы больше не верите. Мы все были в достаточной безопасности, живя в старом, либеральном обществе.
Тристрам говорил о том, что существовало менее года назад.
– Голодные – но в безопасности! Убивая либеральное общество, вы создаете вакуум, в который устремляется Бог, а потом вы даете волю убийству, прелюбодеянию и каннибализму. И вы верите, что человек обладает правом грешить вечно, потому что таким образом вы оправдываете свою веру в Иисуса Христа!
Когда Тристрам говорил это, сердце у него вдруг упало: он понял, что, какое бы правительство теперь ни было у власти, он всегда будет против него.
– Это неправильно, – возразил Шонни с неожиданной рассудительностью. – Всё не так. Есть два Бога, понимаете. Они перепутались, и нам трудно отыскать настоящего. Ну, как у этих близнецов, Дерека и Тристрама, как она их назвала, – она их путает, когда они голые. Но лучше уж так, чем не иметь никакого Бога.
– Так на что же вы жалуетесь, черт побери! – заорал Тристрам. («И тут она успела, как всегда! Женщины всегда найдут лучший выход».) – Я не жалуюсь, – проговорил Шонни с обезоруживающей кротостью. – Я хочу верить в настоящего Бога. Он отомстит за моих несчастных мертвых детей!
Он снова закрыл лицо своими огромными грязными ладонями, его опять душили рыдания.
– А вы можете и дальше верить в своего Бога, в вашего гнусного Бога!
– Я вообще ни в какого Бога не верю, – вырвалось у Тристрама. – Я либерал.
Потрясенный тем, что сказал, он спохватился: – Я, конечно, совсем не то хотел сказать. Я хотел сказать, что…
– Оставьте меня в моем несчастии! – закричал Шонни. – Уходите, оставьте меня одного!
Ошарашенный Тристрам пробормотал: – Я ухожу. Пойду лучше обратно. Говорят, уже ходят поезда. Говорят, Государственные авиалинии снова работают… Так, значит, она назвала их Тристрамом и Дереком? Это она очень умно поступила.
– У вас двое детей, – проговорил Шонни, отнимая ладони от наполненных слезами глаз. – А у меня ни одного. Давайте, идите к ним!
– Дело в том… Дело в том, что у меня нет денег, – смущенно признался Тристрам. – Ни одного таннера. Вот если бы вы могли дать мне взаймы, скажем, пять гиней… или двадцать крон, или что-нибудь около того…
– От меня вы не получите денег.
– Взаймы, только и всего. Я верну, как только получу работу. Вам не придется долго ждать. Я обещаю.
– Не дам ничего, – ответил Шонни, скривив рот, как ребенок. – Я для вас сделал достаточно, разве не так? Разве я сделал недостаточно?!
– Ну… Я не знаю, – пробормотал озадаченный Тристрам.
– Думаю, что так оно и было, раз вы говорите. Я вам благодарен. Но вы же понимаете, конечно, что я должен вернуться в Лондон, а это уже слишком, конечно, заставлять меня возвращаться таким же образом, как я пришел: пешком и пресмыкаясь перед водителями. Видите, что у меня с левой подметкой?! Я хочу быстрее добраться до Лондона. – Тристрам пристукнул по столу кулаками. – Я хочу быть с моей женой! Это вы можете понять?!
– Всю свою жизнь я отдавал, отдавал и отдавал, – угрюмо проговорил Шонни. – Люди садились мне на шею. Люди брали у меня, а потом смеялись за моей спиной. Я слишком много отдавал на своем веку – и времени, и труда, и денег, и любви… А что я получил взамен? О Боже, Боже!
Слезы душили его.
– Ну подумайте, – канючил Тристрам, – я ведь просто взаймы прошу. Скажем, две или три кроны. В конце концов, я же вам свояк!
– Вы для меня никто. Вы просто муж сестры моей жены, вот и все. И еще вы оказались чертовски плохим человеком, да простит вас Бог.
– Послушайте, мне эти ваши рассуждения не нравятся. Вы не имеете права так говорить!
Шонни сложил руки перед собой, словно ученик по приказу учителя, и крепко сжал губы. Потом он сказал: – От меня вы ничего не получите. Поищите денег в другом месте. Я никогда не любил вас и людей такого сорта, как вы… И вас, и этот безбожный либерализм! К тому же этот обман – тайком заводить детей. Ей вообще не нужно было выходить за вас замуж. Я это всегда говорил, и Мейвис то же самое говорила. Уходите, скройтесь с глаз моих!