А. Гаспарян: Это была идеальная машина по претворению в жизнь единственно верной доктрины. Еще в 1990-е годы, когда шло серьезное обсуждение Суслова, меня крайне заинтересовала эта фигура. Желая подойти к вопросу фундаментально и зная, что в самом начале 1980-х годов был выпущен сборник работ и речей М. А. Суслова, я пошел в библиотеку и начал читать. Это поразительно, конечно. Во-первых, там нет ни единой статьи – а это лучшее наследие Суслова по осмыслению марксизма-ленинизма. Это сборник призывов о том, что работать надо лучше, потому что лучше надо работать.
Удивительно, но главный идеолог Советского Союза говорил невероятно скучные вещи невероятно скучным языком. В чем суть его выступлений? Самые яркие из них состоялись на съездах, посвященных годовщине Октябрьской революции, победе в Гражданской войне. Но давайте честно скажем: речь такого уровня может написать, в принципе, и школьник. Создается впечатление, что все это делалось из-под палки. Ты не можешь оттуда вычленить ничего. И вот возникает вопрос: как так получалось? Нам все время говорят: это главный идеолог, который жил этой доктриной. Казалось бы, не могло быть в стране человека, который знал бы эту тему лучше. А если читать его наследие, то выясняется, что все оставалось на уровне первых лет – наподобие выступления перед Комбедом образца 1919 года: ни единой попытки что-то осмыслить, ни единой попытки найти какой-то смысл в том, что происходит, привнести в него что-то, проанализировать ситуацию. Больше того, он сам (ему же готовили некоторые тезисы перед этими выступлениями) вычеркивал все, что могло относиться к текущему моменту, что могло бы послужить для начала какой-то минимальной полемики в обществе по поводу марксизма. Если мы откроем речи предыдущих главных партийных теоретиков – Бухарина, Троцкого, Скворцова-Степанова, – там все предельно ясно. Там понятен вектор. А здесь – четыре призыва и три лозунга. Все!
Д. Куликов: Попробуем отбросить субъективные моменты, то есть историю его становления – от Комбеда и через образование, благодаря которому Суслов стал подкованным, и посмотрим на объективную ситуацию. Она ведь заключалась в том, что ушли те люди, которые претендовали быть теоретиками. Последним в этом смысле был Сталин. Правда, когда аргументов в теории не хватало, он другие способы применял, не без того. За Бухариным было закреплено звание теоретика, хотя содержание его теории лично мне представляется весьма и весьма поверхностным. Это тоже была раздутая инициатива. Но все-таки на нем, по крайней мере, висел лейбл «теоретик нашей партии». После ухода Сталина, в принципе, никто из первых лидеров партии – ни Хрущев, ни Брежнев, ни те, кто были около них, – вообще не претендовали называться теоретиками. Во-первых, они точно понимали, что не в состоянии этим заниматься. Если пользоваться устоявшимися стереотипами, они позиционировались как крепкие хозяйственники. Суслов тоже не может быть теоретиком, потому что содержания у него нет никакого, и Армен здесь совершенно прав. Но Суслов заявил о себе как об охранителе всего этого. Что говорило в его пользу? Назначен-то он был начальником управления пропаганды и агитации еще при самом Иосифе Виссарионовиче в 1947 году. То есть это проверенный человек, и в этом ни у кого не было сомнения. Это первое. Второе. Он ни на что не претендовал, но жестко объявил: я буду охранять наши идеологические догмы, и ни одна сволочь к ним не подползет. И в этом смысле он всех устраивал. Потому что теоретической работы нет, никто из так называемых проводников политики партии на нее не претендует, да и не способен. А значит, образуется место, которое заполняется вот этим совершенно дубовым, бессмысленным и беспощадным охранительством. Нужно было следить за тем, чтобы кто-то куда-то не вписал не то слово. С чем Михаил Андреевич прекрасно справлялся.
Г. Саралидзе: То есть если при Сталине претендовавших на роль теоретиков просто зачистили, то после его смерти появился человек, который зачищал это пространство, не допуская в него тех, кто потенциально мог бы взять на себя эту миссию.
Д. Куликов: Нет, в верхушке партии никто и не мог реально это сделать. Мы их всех знаем.
Г. Саралидзе: Михаил Андреевич долго находился на этой должности. И в принципе, у нас могли бы появиться такие люди в 1950-е, 1960-е, 1970-е годы. Но никто не появился.
А. Гаспарян: При таком подходе они появиться не могли. Вот самый простой пример. В конце 1920-х годов выходил журнал Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, где штамповались очень однотипные воспоминания. Когда Никите Сергеевичу Хрущеву потребовалось оправдать репрессированные партийные кадры, он распорядился сделать новое издание. Но оно не вышло. Потому что Михаил Андреевич последовательно вычищал оттуда все, что могло бросить тень на партию. И выяснилось (есть воспоминания по этому поводу), что из такого кирпича даже брошюрки не получается. Но как тогда на таком фундаменте можно строить какую-то теорию? И кто рискнет бросать вызов могущественному Михаилу Андреевичу? Дошло до абсурда. Торжественно реабилитировали Тухачевского. Всенародно. Издали целых два тома его работ. Потом Никита Сергеевич поручил опять же Михаилу Андреевичу обеспечить написание правдивой биографии нашего нового гения, светоча, который будет указывать путь в коммунизм. С этой задачей справились блестяще. Написали целую брошюру. Но она обрывается на 1933 годе, потому что дальше начали возникать вопросы к Тухачевскому и Михаил Андреевич вычеркнул оттуда самолично все, что было. Книга заканчивается исторической фразой: «Партия всегда будет помнить своего верного сына». Что с ним случилось, как оборвалась его жизнь, почему теперь мы все его любим – из этой книги совершенно непонятно. Но за проделанную работу автор получил Государственную премию СССР. Вот, пожалуйста, это Михаил Андреевич в чистом виде.
Д. Куликов: Идеальный человек. Во всех смыслах.
Г. Саралидзе: Есть еще одна интересная деталь. Ведь этого идеального человека откровенно не любили. Никто не любил. Причем как наверху, так и внизу. Я очень хорошо помню 1982 год, когда Суслов умер. Я был девятиклассником и в это время проходил производственную практику на заводе. И простые рабочие поздравляли друг друга с тем, что наконец ушел человек, который отвечал за все плохое в нашей стране. Для меня это было удивительно. Просто удивительно, как это было возможно.
А. Гаспарян: А, например, в 1960-х годах, когда было последнее покушение на Брежнева, стрелявший сказал, что во главе партии должен стоять честный, неподкупный, идеальный коммунист и такой в нашей стране только один – это Михаил Андреевич Суслов. Что должно было случиться за 15 лет, чтобы настолько поменялось представление о человеке? Наверное, все-таки население страны стало понимать, что у нас происходит что-то не то. Невозможно, чтобы не было ни малейшей попытки как-то что-то проанализировать. Запрещались и вырезались целые сюжеты в кинофильмах. Причем когда ты сейчас это смотришь, ты не можешь объяснить, что там конкретно могло не устраивать Михаила Андреевича Суслова.
Д. Куликов: В эпоху Брежнева он отвечал за все средства массовой информации, за всю культуру, цензуру и идеологию с философией.
Г. Саралидзе: Причем я обращаю ваше внимание: он начал за это отвечать еще при жизни Сталина, то есть сразу после войны.
Д. Куликов: Он отвечал за все: начиная с определения, какое кино нам нужно, а какое не нужно, и заканчивая тем, как должна развиваться гуманитарная мысль в Институте философии. За весь спектр. А были ли для этого, так сказать, таланты и способности? Ведь в этом смысле Суслов сам ничего не предлагал. Армен правильно говорит, что все его речи – это цитатник, где выдержки из Ленина и Маркса перемежаются с призывами к светлому будущему. Как я понимаю, самое гениальное из того, что написал Суслов, – это призывы по случаю майской и октябрьской демонстраций, напечатанные в газете «Правда». Их было много – несколько десятков призывов к советскому народу, которые провозглашались с трибун. Я думаю, что это вершина его творчества.
А. Гаспарян: К сожалению, именно этого в трехтомнике нет.
Г. Саралидзе: В жизни Суслова был такой интересный эпизод. Когда ухудшились советско-китайские отношения, он возглавлял нашу делегацию на переговорах с представителями компартии Китая. И надо сказать, что Суслов блестяще провалил эту миссию. Как известно, результаты переговоров были катастрофическими. Мне кажется, это еще один показатель. Ведь противостояние было идеологическим, теоретическим. И туда как раз послали теоретика, ведь на нем стоял тот самый лейбл. И то, как он это дело блестяще провалил, говорило о том, каким он, собственно, был теоретиком.
Д. Куликов: Повторю еще раз: не надо путать догматика с теоретиком. Он был идеальным догматиком. Между прочим, во всем – от идеологии до бытия. То, что Армен рассказывал про стоптанные башмаки и ложки с печатью хозотдела ЦК – это все правда, он был абсолютным бессребреником. Более того, в этом смысле он не имел и политической практики. Почему он всех устраивал? У него была задача – защищать догмы, вот он только этим и занимался. Защищал их так, как умел. Подкопаться к нему было трудно. Но в целом, в сумме всех обстоятельств с 1947 по 1982 год, его деятельность была контрпродуктивной.
Г. Саралидзе: Я хотел бы поговорить о сюжете, который все-таки немного изменит светлый образ человека, который был догматиком и бессребреником. Ведь карьера и карьерные амбиции – это другой вопрос. После смерти Сталина Суслов вновь оказался на коне. Дело ведь в том, что он занял сторону Хрущева, выступив фактически против других сталинских сподвижников. На мой взгляд, во многом он это сделал по карьерным мотивам. То есть в какой-то степени он предал догмы.
А. Гаспарян: Я бы поспорил…
Г. Саралидзе: