Съезд осудил два уклона: «состоящий в недооценке дифференциации в деревне, не видящий опасности, связанных с ростом кулачества», и другой — затушевывающий «борьбу за середняка… как основной организационной форме движения деревни к социализму»[196]. С ним нужно было бороться особенно упорно, ибо второй уклон грозил «возвратом к политике раскулачивания». Через четыре года уклонистами станут противники раскулачивания.
Но когда делегаты стали требовать отстранения Каменева и Зиновьева со всех постов, против выступил один из лидеров большинства — Томский. Он напомнил, что у партии мало таких квалифицированных людей, как Каменев и Зиновьев. Их некем заменить. Пока некем. Но Сталин уже думает и об этом. А пока после всех взаимных обвинений Зиновьев сохранил свое место в Политбюро, представитель «новой оппозиции» Г. Евдокимов был введен в секретариат ЦК. Чтобы не было обвинений в узурпации власти секретариатом. Это позволило вырвать Евдокимова из Ленинграда и облегчило кадровые перестановки в городе Ленина.
А вот Каменев был понижен до кандидата в члены Политбюро. Он был возмущен. Он напоминал, что был членом Политбюро еще тогда, когда Ленин «не считал возможным вводить в Политбюро тт. Рыкова, Томского и Бухарина…»[197] Каменев доказывал, что его не могут понизить за политические ошибки. Ведь Зиновьева оставили в прежнем ранге. Но в партии, напротив, говорили, что с «новой оппозицией» поступили еще мягко.
Съезд принял обращение ко всем членам Ленинградской организации, в котором увещевал ленинградских коммунистов отмежеваться от своих лидеров: «XIV съезд не сомневается, что Ленинградская организация, всегда шедшая в авангардных рядах партии, сумеет исправить ошибки, допущенные ленинградской делегацией». Цель обращения была обозначена как бы между прочим: «Дискуссия по решениям не может и не должна быть допущена»[198]. Дискуссии не было до, дискуссии не должно было быть после съезда. Оппозиционеры возмущались. Ведь им задают вопросы: в чем была ваша позиция, почему вы так ошибались? А они не считают, что ошибались. «Скажите, чтобы мы замолчали, мы замолчим»[199]. Но такое предложение не устраивает Сталина. Скажи такое, и Зиновьев с Каменевым начнут всем говорить — виновными себя не признаем, но нам запретили объяснять почему. Зажимают свободу слова.
«Новую оппозицию» не сломили идейно. Да и организационно еще предстояло «попотеть». После поражения на съезде зиновьевцы отчаянно пытались сохранить бастион своего клана в Ленинграде. Ленинградский губком предложил 4 января компромисс: «Единство партии и, в частности, Ленинградской организации, должно быть сохранено во что бы то ни стало»[200]. В обмен на признание решений съезда должна быть прекращена травля зиновьевцев и чистка руководства Ленинградской организации. Но Сталин не был намерен терпеть господство явно враждебной ему группировки во второй по величине организации ВКП(б) (теперь было это новое сокращение, так как на съезде партию переименовали из Российской во Всесоюзную). ЦК отверг предложение губкома и потребовал капитуляции.
Зиновьевцы оборонялись. На заводы не пускали сторонников ЦК, некоторых увольняли с работы. Большинство районных и заводских организаций ВКП(б) в Ленинграде поддержали Зиновьева. Обращение съезда к ленинградской парторганизации сначала распространялось в виде листовок курсантами военных училищ. Заменив редакцию «Ленинградской правды», центр начал «промывать мозги» коммунистам «второй столицы». Туда были высланы испытанные кадры: Калинин, Томский, Молотов, Киров и др. Поддержать питерцев приехала Крупская. На собраниях ячеек кипели споры, стороны перед лицом рядовых коммунистов обвиняли друг друга в интриганстве и предательстве рабочего класса. Рабочая масса узнавала о происходящем от коллег — коммунистов. Большинство сочувствовало зиновьевцам хотя бы потому, что они настаивали на улучшении положения рабочих за счет крестьян.
Но партийная масса привыкла к дисциплине. Что скажет ЦК, то и правда. Одна за другой районные организации признавали правоту победившей на съезде фракции Сталина — Бухарина. В феврале на губернскую партконференцию приехали Бухарин и Дзержинский. «Подготовленные» партийцы встретили их восторженно. Под давлением эмиссаров ЦК руководителем Ленинградской парторганизации был «избран» Киров.
Наиболее упорно рабочие держались на Путиловском заводе, где не хотели дать слово даже Калинину. Но под угрозой массового увольнения пролетарии сдались. Лидеры оппозиции высылались на работу в другие регионы. Зиновьеву и Евдокимову разрешалось приезжать в Ленинград только по личным делам. «Гнездо» оппозиции было разорено, но ее бойцы не собирались складывать оружие в борьбе за свои принципы.
Глава IIIЛевая оппозиция
1925–1926 гг. был апогеем НЭПа. Победила политика правого большевизма, идеологом которой был Бухарин, а основным организатором — Сталин. Бухарин как бы гарантировал Сталину и стоявшей за ним бюрократической массе: рост крестьянских хозяйств даст государству достаточное количество средств для строительства промышленных объектов, гарантирующих экономическую независимость и военную безопасность, рост благосостояния трудящихся и укрепление авторитета партии и экономической власти государства.
«Мы сейчас в нашей стране являемся не партией гражданской войны, а партией гражданского мира»[201], — провозгласил он в феврале 1926 г. Это было уже почти признанием «надклассового» характера партии, отсутствия ее твердой связи с пролетариатом (о классовом бюрократическом характере новой власти тогда еще не говорили даже оппозиционные коммунисты).
Эта политика устраивала и большинство населения, причем не только середняка, но и «кулака» (зажиточного крестьянина по одним оценкам, сельского буржуа — по другим). Один из сельских предпринимателей писал: «Мы, торговые люди, всегда коммунизм понимали… Пускай коммуна строится, только бы нас не трогала… Бедняк выгоден для власти политически, середняк — экономически, а кулак ведет показательное хозяйство»[202]. В этом откровенном письме чувствовалось предложение страшного для коммунистов компромисса — высокопродуктивное сельское хозяйство может быть только крупным, и поскольку у государства не получается наладить такое производство из — за бюрократической неразберихи и равнодушия работников, то сельская буржуазия возьмет это дело в свои руки, и капитализм превратится здесь в лидирующий сектор.
В государственном секторе, который в модели НЭПа должен был играть организующую роль, царил хаос. Бюрократический монополизм породил совершенно неэффективную систему управления. Председатель Высшего совета народного хозяйства Ф. Дзержинский писал: «Из поездки своей… я вынес твердое убеждение о непригодности в настоящее время нашей системы управления, базирующейся на всеобщем недоверии, требующей от подчиненных органов всевозможных отчетов, справок, сведений…, губящей всякое живое дело и растрачивающей колоссальные средства и силы»[203]. Невозможность произвести достаточное количество товаров, которые устроили бы крестьян, могло завести в тупик очередную заготовительную кампанию — крестьянин не хотел отдавать хлеб слишком дешево. В этом крылись пределы роста НЭПа — он годился как восстановительная политика, но по мере приближения к уровню 1913 г. требовались новая техника, квалифицированное управление предприятиями либо дополнительные стимулы к труду работников. Этого коммунисты пока предложить не могли. Поэтому они не могли предложить деревне достаточного количества товаров. Поэтому не хватало хлеба и других сельских товаров, чтобы обеспечить дальнейшее развитие промышленности. Поэтому успехи НЭПа были временными, он был обречен на глубокий кризис. Довоенный уровень экономики был для него пределом роста.
Аппетиты коммунистической элиты в 1926 г. снова оказались гораздо выше возможностей нэповской экономики. Апрельский пленум признал неудачи планирования, выразившиеся в преувеличении планов и по сбору зерна, и по экспорту, и по валютным поступлениям, и по капитальному строительству. Одно вытекало из другого — меньше хлеба — меньше строек, меньше строек — меньше техники и промышленных товаров, меньше дает промышленность — меньше хлеба продает село. Товарный голод. Всем нужны товары, но рынок не работает. Замкнутый круг.
Разорвать его могла индустриализация — создание передовой промышленности. Эту проблему должен был по докладу Каменева обсудить XIV съезд. Но там было не до серьезного разговора. В апреле 1926 г. уже по докладу Рыкова тему обсудил Пленум ЦК. Опираясь на выводы спецов (умеренных социалистов), Рыков считал необходимым рост промышленности по «затухающей кривой», то есть быстрый рост первоначально и более медленный потом, после рывка. Троцкий назвал эту идею «черепашьим шагом к социализму». Возражая Рыкову, он утверждал: «Основные хозяйственные трудности проистекают, следовательно, из того, что объем промышленности слишком мал… Было бы в корне неправильно думать, будто к социализму можно идти произвольным темпом, находясь в капиталистическом окружении»[204]. То есть, по Троцкому нельзя было ставить рост промышленности в зависимость от роста крестьянского хозяйства. «Между тем движение к социализму обеспечено только в том случае, если темп развития промышленности не отстает от общего движения хозяйства, а ведет его за собой, систематически приближая страну к техническому уровню передовых капиталистических стран».[205]