[414], — говорилось в обращении Бухарина, Рыкова и Томского 9 февраля. Действительно, Бухарин критикует Сталина, а не Политбюро и ЦК, решения которых вырабатывались при их участии.
В заявлении 9 февраля трое правых членов Политбюро не ограничились защитой Бухарина, а критиковали Сталина за то, что он „протаскивает лозунг дани“, что приведет к новым трудностям в заготовках хлеба. Выступая против отсечения несогласных с большинством от руководства, трое правых призывали к примирению.
Резолюция ЦКК осудила поведение Бухарина „как акт фракционный“ и „противоречащий к тому же элементарным требованиям добросовестности и простой порядочности“. Резолюция утверждала, что „т. Бухарин сползает на позицию т. Фрумкина“, то есть становится правым оппортунистом. Призывы Бухарина к внутрипартийной демократии неотличимы от программы Троцкого, а протесты против контроля за работой правых со стороны ЦК ведут к превращению партии в „бесформенный конгломерат, состоящий из феодальных княжеств, в числе которых мы имели бы княжество „Правда“, княжество ВЦСПС, княжество секретариат ИККИ, княжество НКПС, княжество ВСНХ и т. д. и т. п. Это означало бы распад единой партии и торжество „партийного феодализма““[415].
Со времен грузинского дела 1922 г. и сплоченного выступления ленинградской организации в 1925 г. Сталин не забывал об опасности формирования в партии кланов, автономных от руководящего центра. Тревожила его и реакция общества на разоблачение Бухарина. Его идеи, даже в искаженном пересказе, могли вызвать массовое сочувствие. Резолюция ЦКК осталась секретной. Но в своих публичных выступлениях лидеры большинства уже довольно грубо „проходились“ по Бухарину. Прочитав речь Ворошилова в Ленинграде, Сталин писал ему, добродушно пародируя это выступление: „Мировой вождь, едри его мать. Читал твой доклад — попало всем, мать их туда… Хороший, принципиальный доклад. Всем гуверам, чемберленам и бухариным попало по заднице“[416].
На поле внепартийной борьбы у Бухарина было больше шансов на победу, чем у Троцкого, правых могло поддержать большинство крестьянства и спецов. Но публичная борьба означала отказ от монополии на власть коммунистической партии, когда разногласия между партийными фракциями выносятся на суд общества. А это означало бы появление на политической арене новых сил, открытую политическую борьбу, в которой народ может выбирать уже не только среди последователей Ленина. Бухаринцы не решились на это. По мнению С. Коэна „Бухарина сдерживало и другое соображение. В глазах марксиста социальные группы, которые, по — видимому, были наиболее восприимчивы к его политике (а именно, крестьянство и технические специалисты), являлись „мелкой буржуазией“ и, следовательно, на них нельзя было ориентироваться большевику“[417]. Бухарин оставался большевиком до мозга костей. Доказав правым, что своей борьбой они могут привести к ликвидации диктатуры пролетариата, причем до всякого социализма, можно было добиться любой капитуляции перед большинством ЦК. Первым дрогнул Рыков. 10 апреля он дал такие замечаниях проекту постановления СНК о пятилетнем плане: „Из оптимального и отправного вариантов принять вариант оптимальный“[418]. Бухарин, который не свыкся с новой ролью Сталина как ведущего стратега партии, был непримирим и атаковал его по каждому поводу, вызвав даже такую эмоциональную реакцию от внешне невозмутимого генсека: „Ты меня не заставишь молчать, или прятать свое мнение выкриками о том, что я „всех хочу поучать“. Будет ли когда — либо положен конец нападкам на меня?“[419]
На объединенном пленуме ЦК и ЦКК 16–23 апреля 1929 г. произошла решающая дискуссия между Бухариным и Сталиным. Накануне пленума все поправки правых к резолюции о пятилетке были отвергнуты.
Бухарин не хотел, чтобы его выступление было воспринято, как оппозиционное: „вы новой оппозиции не получите! Вы ее иметь не будете!“[420] В отличие от троцкистов, бухаринцы не создавали собственной организации, они придерживались принципов, которые были закреплены в решениях съездов. В этом была большая сложность для сталинской фракции.
Бухаринцам было важно доказать, что Сталин допустил политическую ошибку, нечто вроде осужденного раньше бухаринского лозунга „обогащайтесь“. Сталин объяснял, что имел в виду „нечто вроде дани“ в кавычках. Сторонник правых Д. Розит продолжал настаивать: „Все — таки по отношению к середняку никогда не употреблялось понятие дань“. Раздраженный Сталин ответил Розиту: „Много я видел на свете дубин, но таких еще не встречал“[421].
Другой идеологический тезис Сталина, который вызывал критику со стороны правых большевиков, был высказан им два года назад, но только сейчас приобрел свое зловещее звучание: „по мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться, а Советская власть, силы которой будут возрастать все больше и больше, будет проводить политику изоляции этих элементов…“[422] Бухарин пытался возражать, что по этой теории классовая борьба „разгорится самым ярким пламенем тогда, когда никаких классов уже не будет!“[423]
Бухарин укорял своих противников за „полную идейную капитуляция перед троцкистами“ и напоминал, что еще недавно сталинцы стояли на его, Бухарина, позициях, а иногда были и правее: „как на XV съезде Молотов критиковал меня справа за лозунг „форсированного наступления на кулака“? …Теперешний Молотов должен исключить из партии Молотова от XV съезда…“»[424] Но экономическая обстановка изменилась, и позиция Молотова, как и позиция Сталина не могла остаться прежней.
Сталин говорил на пленуме: «нам не всякий союз с крестьянством нужен, и нам нужен союз не со всем крестьянством, а только с его большинством, с бедняцкими и середняцкими массами, против кулака, который составляет тоже часть крестьянства»[425] Формально здесь не было разногласий с Бухариным. Но все понимали, что резкой границы между кулаком и середняком нет, и спорщики под одними и теми же словами понимают разные вещи. Как ни расставляй слова «середняк», «крестьянство», «зажиточные», «бедняки», «кулаки», а все упирается в конкретные меры, которые нужно осуществлять в сложившейся критической экономической ситуации. Сталин был за продолжение и усиление чрезвычайных мер. Бухарин — против: «Наши экстраординарные меры (необходимые) идейно уже превратились, переросли в новую политическую линию, отличную от линии XV съезда…»[426] — утверждал Бухарин, пытаясь отстоять свое право на ортодоксальность.
Бухарин показывает, что отказ от рынка выливается в новые колоссальные затраты на чиновничий аппарат, который будет выполнять работу, которую автоматически делает рынок: «А в это же самое время „издержки аппарата“ и издержки по выкачке хлеба чрезвычайно росли, параллельно уничтожению рыночной формы связи. Накладные расходы на каждый пуд собираемого хлеба гигантски возрастали…»[427] Но без бюрократии нельзя ни заменять рынок административно — распределительной системой, ни регулировать рынок, что Бухарин считал необходимым.
Понимая, что Сталин уже убедил в своей правоте большинство ЦК, Бухарин все же искал примирения на основе прежних официальных решений: «Сколько раз нужно сказать, что мы за индустриализацию, что мы за взятые темпы, что мы за представленный план?»[428] «Заметки экономиста» были забыты, Бухарин был готов отступить, но только при условии, что Сталин не продолжит свое наступление на НЭП. «Сколько раз нужно сказать, что мы за колхозы, что мы за совхозы, что мы за великую реконструкцию, что мы за решительную борьбу против кулака, чтобы перестали на нас возводить поклепы?» [429]
Экономическая ситуация поставила партию перед выбором, и только Бухарин надеялся, что еще есть возможность усидеть на двух стульях: и сохранить рыночное развитие сельского хозяйства, и осуществить невиданный в мире рывок государственной промышленности. «Что нам нужно? Металл или хлеб? Вопрос нелепо так ставить. А когда я говорю: и металл, и хлеб, тогда мне заявляют: „это — эклектика“, „это — дуализм“, …обязательно, что нужно: или металл или хлеб, иначе ты увиливаешь, иначе это фокусы»[430]. Бухарин продолжал убеждать членов ЦК, что «дальнейший темп, такой, как мы взяли, а может быть, даже больший, — мы можем развивать, но при определенных условиях, а именно только при том условии, если мы будем иметь налицо подъем сельского хозяйства как базы индустриализации и быстрый хозяйственный оборот между городом и деревней»[431]. Оказывается, можно развивать промышленность еще быстрее, чем планируют Сталин и Куйбышев. Можно перекрыть самые смелые планы, но… Только при одном условии, которое и при этих — то темпах нельзя выполнить, и вообще без темпов не получается — быстрый подъем сельского хозяйства. Трудно сказать, действительно ли Бухарин тешил себя этими иллюзиями, или пытался «купить» членов ЦК с помощью демагогии, подобной сталинской. При той аудитории, с которой имели дело Сталин и Бухарин, демагогические приемы давали призрачную надежду на победу. Но решение уже было оговорено в аппаратных кулуарах и принято.