Хуже всего было то, что отношения с милицией у меня к тому времени сложились, мягко говоря, напряжённые. А началось всё с рынды. Да — да, с той самой рынды, что висела у нас на речной пристани. Специально я к ней никогда не приглядывался, а тут договорились с человеком встретиться, и пока его ждал, от нечего делать рассмотрел. И обомлел. Оказалось, что рында вовсе и не рында, а колокол с церковной звонницы, и мало того, с нашей звонницы. Мой родной колокол, экспроприированный у нас советской властью ещё в далёкие тридцатые годы. Прижался я к нему щекой, глажу и шепчу, точно ребёнку: — Родненький, я тебя в храм заберу, ты только немного потерпи.
Дождался темноты, надел кепку, перчатки и, подняв воротник, двинулся на пристань. Прихожу, вокруг никого. Быстро откручиваю гайки крепления, и мой колокол падает на деревянные подмостки. Тяжёлый оказался, не смог я его удержать. На шум выходит заспанный сторож и кричит:
— Ты чего тут делаешь, а?
— Дяденька, вы не знаете, во сколько первый пароход отчаливает?
— В шесть утра, дурья твоя голова, ты на часы-то смотришь? Давай, иди отсюда, а то милицию позову. И пошёл досыпать.
Я не долго думая колокол в рюкзак и на плечи. Иду, согнувшись под его тяжестью, а в городе этой ночью, как назло, объявили план «перехват». Милицейских нарядов вокруг полно, а я с тяжеленным рюкзаком, в очках и кепке. Но, ты представляешь, — и он перекрестился, — они меня словно не видели.
Проходит ещё, может, с месяц. Приезжают ко мне двое знакомых мужиков и заводят разговор:
— Бать, говорят, в городе с пристани колокол утащили. Понятно, нам до этого дела нет, только если хочешь, мы тебе ещё пару таких колоколов можем привезти. Тут они рядом, на территории пожарной части висят.
Сговорились мы с ними, и те за 250 тех ещё рублей привезли мне эти колокола. Посмотрел я на них, и снова чуть было не прослезился, наши колокола, дореволюционные с дарственной надписью. Потом соображаю, если меня эти двое вычислили, то теперь точно милицию в гости жди. Оттащил я эти колокола на кладбище рядом с храмом и закопал под старой металлической пирамидой со звездой. И вовремя. Нагрянули представители власти.
— Поп, верни колокола по-хорошему. Мы же их всё равно найдём, хуже будет.
Развожу руками:
— Ищите, ребята, всё, что найдёте, — ваше. А про себя думаю, конечно, так я вам их и отдал, держи карман шире, мои колокола, исторические, да и 250 рублей кто мне за них вернет? Слава Богу, всё случилось 10 ноября — как раз на день милиции. На них даже форма была парадная. Предупредили, завтра, мол, жди, мы у тебя с собаками обыск делать будем. Я молился, а утром выпал снег и собачки след не взяли. Так они ни с чем и уехали, но обиду затаили. Потому твёрдо решили отыграться на моём «Колуне».
Где-то по осени заманили они меня-таки в ловушку и с трёх сторон патрульными машинами заперли. Довольные, улыбаются. Мы, говорят, машину забирать не будем, но всякий раз станем тебя штрафовать. Так что для начала гони 50 рублей. Отвечаю, вы чего, мужики, я таких денег с собой не ношу, хотите сейчас в храм сгоняю, привезу. Они смеются, привезёт он, как же, так мы тебе и поверили, вместе поедем.
Поехали, только не учли ребята, что в такую пору ко мне на «жигулях» лучше не соваться. Я ехал первым, отпустил руль своего «Колуна», и ползу себе потихоньку. Проехав с полпути, вспомнил про гаишников, поворачиваюсь, а их нигде нет. Включаю задний ход и назад. В общем, нашёл я их, сидят бедолаги всеми тремя машинами в здоровенной луже. Толкать пытались, бесполезно. Только вымокли.
А мне от военных ещё и трос достался, метров на сорок, вот я их на этот трос, как рыбок на кукан, навязал и всех разом за собой поволок. Приехали к нам, они мокрые, продрогли, трясутся от холода. И главное, без моего «Колуна» им никуда. Мужики, говорю, давайте с устатку. Те — давай, мы не против. Короче, литра три они у меня самогону выдули, хлопцы-то здоровые.
Согрелись бойцы, покушали, подобрели. Потом один вспоминает: «а у меня сынок не крещёный», у другого мамка не отпета. И так мы хорошо посидели, несмотря на всю тогдашнюю подлую пропаганду. Нутром почувствовали, что вместе нам надо держаться. С той поры и задружились, детей их покрестил, отпел стариков, и они помогли мне машину оформить. Потом во время празднований 1000-летия крещения Руси она нам очень пригодилась.
— Так вот, Борь, с того самого дня и началась дружба священников с гаишниками. Со взаимопонимания, а ты говоришь: «ноги отсохнут».
Мой друг чешет затылок и тянет в задумчивости:
— «Умом Россию не понять…».
— Да, Борис Иванович. Россия — это тебе не Испания. Согласись?
— Эт точно!
Смута
Каждое утро я делаю зарядку, и в то же самое время узнаю по телевизору последние новости. В последние дни новости не радуют. А кого, скажите пожалуйста, обрадует факт исчезновения из Каирского музея золотой маски фараона Тутанхамона?
Жалко! Мы же с детских лет с этой маской не расставались, где только её фотографии не печатались. На улицах Каира сплошь и рядом мародёры, магазины грабят, и везде одно и тоже, будто под кальку. Когда американцы взяли Багдад, и там местные жители грабили музеи. Древний Вавилон, редчайшие экспонаты, где теперь всё это? Правильно говорят, мародёрство признак безвластия и торжество сильного.
Любимая бабушка моей матушки в гражданскую войну в один день потеряла жениха и духовника. Их батюшка, кстати тоже отец Александр, вместе с молодым купцом, уже наречённым её женихом, ехали в поезде, на который напали «зелёные». 1918 год, застрелить человека тогда считалось делом обыденным, а бандиты и вовсе никого не щадили. Потом в многочисленных фильмах о том времени я видел, как грабили поезда махновцы. Но даже в страшном сне мне не могло привидеться, что пройдёт всего несколько лет, и я всё это вновь увижу, только уже не в кино, а наяву…
Работать на железку я пришёл в последний год советской власти, страна разваливалась на глазах. Почему-то именно в этот год у нас на станции начала падать дисциплина. Всё больше стало попадаться пьяных. И раньше пили, но как-то все с оглядкой, а теперь — никто ни на кого не смотрел!
А однажды белым днём мои товарищи остановили состав и вскрыли вагон. В нём всего-то и было что несколько ящиков с конфетами-леденцами и печеньем, но главное — сам факт-прецедент!. Раньше, если на что и решались, — так только стрясти с проводников пару арбузов в сезон, или выпросить бутылку водки за то, чтобы «нежно» локомотивом снять с горки вагон со стеклотарой или теми же арбузами и дынями…
И вдруг всё резко в раз поменялось. А грабить на железке стали преимущественно по ночам. Оно и понятно — удобно, нет лишних глаз!
Помню… Работяги вскрыли вагон, ещё и залезть в него не успели, а уж из центрального пункта бегут наши итээры (инженерно-технические работники), руководители смены. Оказалось, что в вагоне перевозили спортивную обувь. Начальник смены, мужчина лет тридцати пяти, маленький спортивный, легко взлетел в вагон, и словно Владимир Ильич Ленин с известной картины, ухватившись одной рукой за поручень, и вытянув другую в сторону бегущих, закричал:
— Люди, берите, всё это ваше, законное! Они нас столько лет обворовывали, недодавали! Хватит, Теперь наше время пришло, сами возьмём!
Потом стал хватать коробки с кроссовками и бросать их в толпу. Кем были эти самые «ОНИ», непонятно. Зато благодаря именно «ИХ» проискам в прошлом, грабёж вагонов в настоящем — превращался из обычного мародёрства в некое подобие возмездия и акт справедливости!
Другой начальник, низенький и толстый не смог забраться в открытые двери и вынужден был умолять одного из рабочих:
— Костик! Пожалуйста, подай мне ещё пару коробочек! У сына день рождения, подарок сделать хочу.
В ужасе от происходящего, спрятавшись от всех подальше, в дальний уголок старого домика для обогрева, я слушал, что кричит толстый начальник, и всё почему-то думал: зачем дарить сыну несколько пар обуви, он что у него — сороконожка?
Имя этого человека несколько лет бессменно красовалось на всесоюзной доске почёта, как лучшего по профессии, и он действительно был лучшим. Всеобщее уважение, зарплата со всеми премиями и надбавками, позволяющая жить совершенно безбедно. И такой контраст, протянутые руки, заискивающие глаза унижающегося человека:
— Да-а-а-ай, пожа-а-а-алуйста…
Потом-то до него дошло: зачем перед кем-то унижаться, если у него есть возможность воровать вагонами? Правда, в конце концов, он попался и уехал в «места не столь отдалённые». Через несколько лет вернулся старым, больным и потерявшим почти все зубы. Спрашивается, чего человеку не хватало?
С другой стороны, колония дала ему возможность остановиться и задуматься о своей душе.
Кто знает, может страдания на земле ему зачтутся взамен тех, что в вечности?
Однажды на запасной путь отбросили вагон с австрийской обувью. Его заприметили и вскрыли. Немедленно разнеслась весть: на таком-то пути «дают» австрийские сапоги, народ повалил валом. Я так понимаю, утащил ты сапоги, так неси порадуй ими любовницу, в крайнем случае — супругу. Зачем же идти и торговать ими здесь же на привокзальном рынке? Там их, голубчиков, и повязали. Первым арестовали Иванова, который на вопрос следователя, кто ещё воровал вместе с ним, назвал Петрова. Привлекли Петрова, который в свою очередь указал на Сидорова. Когда эта цепочка стала угрожающе превращаться в дурную бесконечность, уже не выдержал сам следователь. И на ответ Никифорова, что вместе с ним сапоги брал Смирнов, следователь, схватившись за голову, мучительно произнёс:
— Не было Смирнова, понял? Не было! Хватит! Ещё неделя следствия и мы всю вашу станцию пересажать должны, иди отсюда!
Помню, как на одной из планёрок наш самый главный начальник кричал на нас, уже не сдерживаясь:
— Если воруете, так воруйте в одиночку! У воров нет друзей, только подельники. На следствии топите друг друга, словно вам это удовольствие доставляет. Если так дело дальше пойдёт, то с кем прикажете мне план выполнять!?